Союзник (ЛП)
Тарик потирает шею и глядя на меня в легком замешательстве, приподнимает бровь.
— А я-то думал, что ты категорически против насилия.
Так как я всё ещё не восстановила дыхания — я сильно ударилась ребрами о плечо Птолема — мой ответ — тяжелое дыхание, которое звучит как замысловатое общение жителей Вачука. Наконец я могу дышать полной грудью, и мне кажется, что я получила второй шанс на жизнь. Волнующую жизнь, в которой я так же могу играть, как мальчишка.
— А я думала, что ты категорически против веселья.
Слишком много слов. Прозвучало слишком много слов, и мое дыхание снова срывается.
С высоты своего роста Птолем опускается вниз, даже ниже, чем я сижу, и глядя мне прямо в глаза, говорит:
— На меня никогда раньше не нападала девушка. Мне всегда было интересно, на что это похоже. Спасибо, барышня Сепора. Теперь я могу двигаться дальше с этим жизненным опытом.
Тарик заходится в смехе, пока я пытаюсь придумать что-нибудь умное, чтобы ответить веселому охраннику. Разумеется, он может говорить со мной подобным образом, потому что сейчас я барышня Сепора, а не серубельская принцесса Магар. Я — друг слуги Тарика; мы оба намереваемся выйти из замка по поручению короля. Я вынуждена признать, что такое общение весьма освежающе. Настолько, что я использую едва восстановленное дыхание на смех, после чего приходится несколько минут кашлять и хрипеть, чтобы успокоить свои лёгкие.
После того, как я достаточно оправилась после травмы от нападения на Птолема, Тарик протягивает мне руку, а Патра воспринимает это как сигнал, чтобы подняться и присоединиться к нам. Птолем поднимает свой щит и копьё — я даже не заметила, что он отложил их в сторону — и выходит с нами на солнечный свет.
— Будьте сегодня осторожными, Тарик, — говорит Птолем прежде, чем мы садимся в простую колесницу, которая была приготовлена для нас. Тарик принимает поводья от Птолема и помогает мне подняться в деревянный ящик.
— Что не так? — спрашивает Тарик, пока я устраиваюсь.
— Держитесь подальше от сбившихся с пути — это всё, чего я хочу.
— От сбившихся с пути? — спрашиваю я.
Птолем кивает, протягивая Тарику сумку, наверное, наполненную едой и водой.
— Так мы называем людей, который больше не совсем знают, как правильно себя вести.
Тарик приводит колесницу в движение и кричит через плечо:
— На самом деле, мы даже намеривались найти таких сбившихся с пути, Птолем. Не жди нашего возвращения.
Когда мы отъезжаем на такое расстояние, что Птолем больше н может нас слышать, я пихают Тарика локтем в бок.
— Мы будем искать сбившихся с пути? Зачем? Почему бы не подождать, пока они сами не придут к нам на суд?
— Я хочу посмотреть, как они ведут себя за пределами суда. И мы должны выяснить, откуда это странное безумие.
Я пытаюсь скрыть своё волнение, когда спрашиваю:
— Мы навестим Сая?
Он бросает на меня взгляд со стороны:
— Разве мы не делаем так всегда? Но сперва на базар.
Когда мы подъезжаем к торговому прилавку Кантора, он как раз торгуется с женщиной из среднего класса за серебреное ожерелье, редко украшенное бирюзовыми бусинками. Его добродушная улыбка не угасает даже тогда, когда его клиентка разочарованно вскидывает руки. Тарик бросает на меня взгляд и, кивнув, я молча соглашаюсь приблизиться, чтобы лучше слышать. Патра остаётся между нами, когда мы подходим к прилавку Кантора и делаем вид, что рассматриваем его товары. Люди настороженно относятся к Патре, зная, что это кошка короля, и что только он может полностью её контролировать. Тем не менее они видели Тарика на рынке, когда тот был мальчишкой, и Патра всегда сопровождала его; они привыкли к мысли, что Тарик иногда берет Патру с собой на прогулки, когда фараон желает, чтобы кошка немного прогулялась, но не может вывести её сам. По крайней мере, так считают граждане.
— Бирюза вряд ли может оправдать такую цену, — возмущается женщина.
— Я понимаю ваши претензии, достопочтенная госпожа, — отвергает возражение Кантор, кладя ожерелье обратно на бархатную подстилку, которой покрыты доски прилавка. — Бирюза — это просто акцент, она не входит в цену ожерелья.
— Гордость пирамид, за что вы тогда берёте цену?
— Произведение уникально, мы оба можем с этим согласиться, госпожа. Но боюсь то, за что я вынужден просить более высокую цену — это серебро. Вы же видите, что оно очень чистое.
Она качает головой, отчего её длинные черные кудри подпрыгивают, словно живут своей жизнью.
— Вы говорите так, словно серебро — это спекторий. Покажите мне вещицу со свежим спекторием, и я заплачу вам вдвое больше, чем вы попросите!
Кантор смеётся так задорно, что лицо женщины слегка смягчается.
— Достопочтенная Вера, вы торгуетесь настойчивее всех. Кто еще, кроме меня, может оценить его стоимость? И вы знаете, как я благодарен за наши с вами сделки. Но с этим ожерельем я вынужден проявить твёрдость, — он наклоняется ближе, и я замечаю, что мы с Тариком невольно делаем то же самое. Кантор драматично вздыхает. — Видите ли, его сделала моя маленькая Ития, и я не могу продать его дешевле, чем заплатил бы, чтобы вернуть его.
Тарик поднимает бровь, глядя на меня, и мои глаза расширяются. Кантор только что сказал неправду.
Плечи госпожи Веры опускаются, губы виновато сжимаются.
— Почему вы не сказали это сразу, Кантор? — после долгой паузы она вытаскивает золотые монеты и маленький кусочек синего спектория из своего кошелька на запястье. — Вот. И скажи маленькой Итие, что я заплатила дополнительную цену за изящное мастерство.
Поворачиваясь, чтобы уйти со своим новым ожерельем, она приветствует нас кивком. С ее стороны было бы грубо пройти мимо нас не поприветствовав, потому что мы — слуги короля-Сокола. Я немного возмущена из-за нее и задаюсь вопросом, сколько еще людей Кантор обманул этой историей. Однако, моя жалость исчезает, едва взгляд женщины с оценивающей улыбкой скользит по фигуре Тарика, а затем поднимается к его лицу. Тарик не замечает этого, или, скорее он хорош в том, чтобы сделать вид, будто ничего не замечает; он улыбается в ответ, сжав губы, затем кладёт руку мне на талию и подталкивает к Кантору, который ждет нас перед своим прилавком.
Против воли я сжимаю зубы, полностью осознавая обременительную ревность, которая сжимает мой живот. Это просто нелепо, говорю я себе, ревновать Тарика. У нас уже были и взлёты, и падения, и есть слишком много веских аргументов, чтобы вообще ничего не чувствовать к нему. Как бы мне хотелось, чтобы один из этих аргументов пришел на ум прямо сейчас.
— Кантор, старый друг, — говорит Тарик, одаривая улыбкой пронырливого торговца. — Когда у тебя появилась дочь по имени Ития? Конечно же, я спрашиваю от имени короля-Сокола. Он хотел бы передать свои поздравления.
Суд Тарика наказывает за нечестную торговлю. Торговец, который нечестно получает прибыль, может быть оштрафован на сумму нечестно заработанных денег, а если это входит у него в привычку, то и на высокую сумму, равную стоимости всего его киоска с товарами и средств к существованию. Тарик склонен проявлять милосердие к торговцам, которые признаются сразу, но тех, кто отказывается говорить правду, он сурово наказывает. Однажды он сказал мне, что такие торговцы, если позволить им бесчинствовать и дальше, словно гнойная рана, из-за которой страдает торговля базара. Если он разрешит такую практику, значит допустит упадок торговли в Аньяре.
Кантор хихикает.
— Я не сказал, что Ития — моя дочерь. Я вообще не говорил кто такая Ития. Поэтому король-Сокол технически не может обложить меня налогом.
Тарик берет в руки золотое кольцо с огромным квадратным рубином в центре и задумчиво крутит его на ладони. По его лицу видно, что для него этот вопрос уже исчерпан.
— Госпожа Сепора и я здесь, чтобы навести справки о сбившемся с пути, который устроил переполох на базаре несколько дней назад, — объясняет он. — Как я слышал, это случилось недалеко от тебя, всего в паре прилавков отсюда?