Имя твое (СИ)
— Ты скучный! — шутит Ильдар Рашидович, старательно прыская на свою сияющую лысину какой-то запашистой гадостью. — Стоило тащиться из Питера, чтобы сидеть в номере!
— А разве Коран не запрещает пить? — ядовито уточняю я.
— Вино! — смеется он. — Про водку — ни слова. Пойдешь?
Отвечаю:
— Нет.
И держусь весьма стойко до самого последнего дня, когда мне строго говорят:
— Возражения не принимаются! Обида будет просто смертельной. Наши дамы никогда тебя не простят. Они велели обязательно привести «этого загадочного мальчика».
Большинству «наших дам», с которыми мы сошлись на конференции, общаясь в кулуарах после выступлений, «слегка за сорок», так что для них я, очевидно — «загадочный мальчик». Пустячок, а приятно. К тому же, туманно улыбаясь, в качестве развлечения мне обещают «нечто необычное».
Ха! «Необычное»! Честно сказать, я заинтригован. На «необычное» меня можно ловить, как рыбу на блесну. Да и четвертый вечер в номере — это уже явный перебор. И уезжать завтра. Авось, не успею нажраться и натворить каких-нибудь явных непотребств.
Хотя первое впечатление местечко, куда меня, нежно приобняв за плечи, волочет Ильдар Рашидович, производит довольно убогое. В принципе чуждое любым архитектурным канонам, кое-как, на скорую руку слепленное, расположенное во дворе, посреди квартала довольно облезлых жилых домов здание, половину которого занимает супермаркет, а половину — клуб с пафосным названием «Золотой дракон».
Когда сюрпризом оказывается некое «эротическое шоу» с громким названием «Пламя страсти», я едва не, образно выражаясь, «съедаю собственную шляпу». (Хотя оной у меня никогда в хозяйстве не водилось.)
Эротическое шоу!
— Стриптиз, что ли?
— Сам ты стриптиз, — обижаются дамы. — И вовсе не стриптиз! Там, знаешь, какой солист? Видел на входе афишу?
Не видел я никаких афиш. Не имею привычки читать надписи на заборах. «Пламя страсти»! В каком-то захудалом местном клубе с дурацким названием! (Если учесть, что я и в Питере завсегда предпочитаю клубам — родную филармонию. И можете уже начинать швырять в меня тухлыми помидорами!)
Чтобы никого не обижать своим чересчур эстетским подходом к делу, начинаю уделять пристальное внимание меню:
— Ну а кормят-то тут хоть вменяемо?
Оказывается, вполне. Так что я уже успеваю подкрепить свои угасшие силы и даже маленечко выпить, когда в зале слегка приглушают свет и по ушам ударяет музыка. Не та музыка, что до этого исполняла роль ненавязчивого фона, совсем другая. И я узнаю ее. Еще бы не узнать!
Барселона! Барселона!
А потом на сцену вылетает он — мой сон, мое наваждение. Саша. Я узнал бы его через сто закрытых дверей — только по короткому звуку сорванного дыхания. Но здесь нет ста дверей — вообще никаких дверей и преград! — только искрящийся напряжением воздух. А на Саше ни длинного, в пол, плаща с капюшоном, ни белой безликой венецианской маски — только на узких бедрах нечто, напоминающее золотые стринги. Так что воздух не просто искрит от напряжения, он переливается, будто всполохи северного сияния. Наши дамы (и не наши — тоже) втягивают животы и выпячивают груди, они все в этом, не таком уж маленьком, зале нацелены на него, на Сашу, словно стрелки многочисленных компасов — на Северный полюс. Мужики, кстати, тоже смотрят без отвращения. Но эти, скорее, с исследовательским интересом, будто на некий загадочный артефакт из серии: «Я бы никогда!»
— Отлично танцует парень! — бормочет рядом со мной уже порядком набравшийся не запрещенной Кораном водки круглолицый башкир Ильдар Рашидович, неплохой, кстати, судя по его докладу на конференции, реаниматолог.
Я киваю в ответ: Саша танцует отлично. Всегда — не только сегодня. Впрочем, сегодня это не совсем танец. Или совсем не танец. Слышали когда-нибудь выражение «чистый секс»? Вот сюда оно ложится как родное. Все — весь чертов зал! — видят перед собою страсть, воплощенную в танце. Даже мой стакан с недопитым коктейлем хочет человека на сцене до полного запотевания. И только я (вот это и называется профдеформацией!) чуть отстраненно отмечаю, что прыжки стали ниже и короче, чем были прежде, что из движений исчезла та божественная легкость, которая когда-то роднила моего Сашу с легконогими духами воздушной стихии. Дело вовсе не в эротике, а в больной ноге. Зачем ты сбежал от меня тогда, глупый мальчишка?
Мне хочется встать и уйти. Или напиться до бессознательного состояния. А что? Гостиница недалеко — доволокут. Но это трусость.
Потому я просто жду, когда замолкнут последние аккорды музыки («The Show must go on!» — предсказуемо!) и иду к сцене. Вообще-то, я иду к ней не один — к сцене рвется толпа. Можно сказать, именно она, точно волна, и несет меня к нему. К моему Саше. (Кажется, особенно восторженные фанатки даже размахивают некими денежными купюрами разнообразного достоинства. Фу! Куда они их собираются ему пихать, интересно? В золотые стринги или уж сразу — в задницу?) Кстати, из мужиков я в этой толпе не один. Хотя, наверное, трудно сейчас найти кого-то наглее и упорнее меня. Я — танк. Т-14. Страшная сила!
У сцены я — первый. И склонившийся в поклоне Саша смотрит мне прямо в глаза. Что бы ни случилось со мной в этой жизни, я всегда буду бесконечно благодарен судьбе за возможность встретиться снова. За взгляд. За…
Едва заметное движение подбородком — влево от сцены, на миг опущенные ресницы.
Хорошо. Я все понял.
Пусть шоу продолжается — а я отступаю в тень.
Стайка полураздетых девиц в перьях и блестках, выпорхнувшая на оставленную Сашей сцену, оставляет меня совершенно равнодушным.
Что у нас там, слева?
Хм… Туалет. Внезапно.
Делаю вид, что сосредоточенно мою руки, когда меня обнимают сзади, прижимаются всем телом.
— Глеб…
Этот хриплый выдох действует, как удар тока. Кажется, я просто хотел поговорить?
Дальнейшее воспринимается словно сквозь золотой туман. (Золотыми блестками все еще переливается Сашина кожа, расстегнутый ворот явно впопыхах накинутой и не до конца застегнутой белой рубашки, короткие, уложенные с помощью геля волосы. Так и не отрастил! Короткие волосы у Саши — это жестоко.)
Разворачиваюсь, обнимаю, вжимаю в себя. Саша в моих руках — точно птица или пойманный ветер. Мечется, рвется, сам не понимая, чего ему хочется больше: обхватить или оттолкнуть.
— Как-то не так я представлял себе наш первый раз… — бормочет он, выгибаясь под моими довольно откровенными ласками. — Не в общественном сортире.
Из всего сказанного мой затуманенный желанием мозг выхватывает только «представлял». Он представлял! А уж как я представлял!..
Жадно смотрю на его запрокинутое лицо с полузакрытыми глазами и тенью ресниц на острых скулах. (Или это просто размазанный к концу вечера грим? Плевать! Плевать!) На длинную шею с трогательно выпирающим кадыком. Вот откуда в моей безумной голове это «трогательно»? Взрослый мужик «в районе тридцати», светлая щетина, пробивающаяся к вечеру на подбородке, и… кадык. Трогательный. Откуда?
Плюю на все условности и осторожно трогаю напряженную шею губами. Тот самый трогательный кадык. Что там наш первый раз?! Я и первый поцелуй с ним представлял как-то совсем не так. Поцелуй — это ведь в губы?.. Плевать!
Кожа под моим языком гладкая, солено-горькая от пота, кадык дергается. Саша тихо выдыхает сквозь зубы:
— Блядь!
Интересно: это междометье или оценка чьей-то роли в сложившейся ситуации?
Я выпускаю его, из последних сил швыряю свое непослушное тело к ближайшей раковине. На полную мощность врубаю холодную воду, горстями плещу ее в свое пылающее лицо и даже удивляюсь, что не слышу шипения, как при попадании капель на раскаленную сковородку.
— Глеб… Что происходит?
— Какого черта ты все время сбегаешь от меня, а? Бросаешь, как новорожденного котенка в мусорный бак, а сам отправляешься крутить задницей перед… перед… этими?!
— Я не бросал тебя!
— Да-а?! Забыть так скоро! Может, ты мне свой телефон оставил, а я не заметил?