Имя твое (СИ)

— А ты… ты…
Закушенные губы, почти белые от ярости (или от какой-то иной, до боли похожей на нее эмоции) глаза.
— Что?
— Ты меня даже ни разу не… Ты… только смотришь! Гад!
— Я — гад?! Ты сам сказал, что тебя это не интересует! Что, я, по-твоему, насильник?!
— Когда это я сказал?!
Мы уже, не сдерживаясь, орем друг на друга. Хорошо хоть на наше счастье в туалет никто не заходит. То-то была бы картина! Маслом.
Отвечаю на его вопрос тихо, почти устало:
— Тогда. Не помнишь? Ты сказал, что асексуал. Объяснить тебе термин?
Внезапная быстрая, словно виноватая, но все равно исполненная какого-то сдержанного лукавства, улыбка:
— Я солгал.
В это мгновение мне хочется его убить. Я даже прячу руки в карманы — от греха подальше. С-сука!
— Мне тогда казалось, это весело.
— Весело?! Весело?! Вся моя жизнь…
Снова плещу в лицо водой. Лед по льду. Прямо чувствую, как тонкая корка вечной мерзлоты обволакивает сердце.
— Глеб…
— Иди к черту!
Промакиваю лицо куском бумажного полотенца, затем зачем-то долго тру ладонями. Черт! Пора заканчивать с этим никому не нужным наваждением. Бросил же я курить!..
— Глеб!..
— Ладно, Саш. Приятно было встретиться. Прости, что… так. Мне завтра на поезд с утра. Возвращаюсь в Питер.
— Поезд в Питер отходит в шесть часов вечера. Хоть ты-то не ври. Тебе не идет.
— Значит, самолет улетает рано. Или пароход уплывает. Или я, словно Мэри Поппинс, на зонтике. Чего ты хочешь от меня теперь, Саша?
— Не уезжай.
— Не вижу никакого смысла. Ты опять ускользнешь — как тогда.
— Я… — он поднимает на меня глаза. Под ними — размазанный черный грим. Саша выглядит, будто грустный Пьеро — не хватает только нарисованной слезы на бледной щеке. — Я…
— Эй, мужики, — в туалет вваливается в умат пьяный парень в расхристанном пиджаке и ломится через нас к писсуарам, — пустите! Не дойду…
— Пойдем поговорим у меня в гримерке. Там сейчас никого — их номер, все на сцене.
— А о чем нам говорить? — пытаюсь я упираться под аккомпанемент бодрого журчания.
— О нас.
Ладно. Не сортирная тема. Особенно, если учесть, что никакого «мы» в природе не существует. Будем считать, мне просто светит внезапная экскурсия за кулисы шоу-бизнеса.
— Веди.
Похоже, Саша в здешнем заведении и впрямь — звезда. Гримерка у него — всего на три зеркала. Только два соседа. Красота! Никакой толпы народа и кучи девочек в блестках и с перьями.
— Выбирай любой! — взмах руки, указывающей мне на три придвинутых к гримировочным столикам стула, можно отливать в бронзе. Или в серебре — чтобы потом оно темнело от времени, покрываясь легкой вуалью благородной патины.
Сажусь на ближайший. Мне все равно. «Почаще повторяй это себе, Глебушка! Почаще».
— Я видел тебя… с этим.
— С каким «этим»?
— Ну… с твоим. В больнице.
Внутренне вздрагиваю. Один разговор с Ильей — и нате вам! Потерянные годы.
— Это просто друг.
— Я видел, как он тебя… трогал. Друзья так не трогают. За задницу.
От Саши сыплются искры — точно от разозленного кота. И мне это почему-то приятно. Ревнует? Вот он… ревнует… меня? Уже полтора года не может забыть Илюшкиного совсем недружеского прикосновения? Вернувшись домой, подарю бывшему любовнику бутылку настоящей текилы, купить которую сам он дико жмотится. Почему бывшему? Потому что мы с ним все-таки тогда расстались, хоть он и бегал от меня пару недель — оттягивал окончательный вердикт. Хорошо, хоть дружбу каким-то чудом нам удалось сохранить.
— Вернешься со мной в Питер?
— Давай лучше ты просто меня трахнешь.
Сердце делает кувырок, точно гимнаст на трапеции. Вот и вся романтика.
Саша откидывается на выгнутую спинку своего стула (они тут все одинаковые), подтаскивает к груди согнутую в колене ногу и замирает, словно статуя, полуприкрыв глаза тяжелыми веками. Я могу смотреть на него вечно. Что бы ни изрекали упрямые, чуть скорбные губы, тело его совершенно — и я каждый раз жалею, что, выбрав профессию врача, отказался от возможности стать художником. Писал бы всю жизнь одну модель. Интересно, такое когда-нибудь было в истории искусств?
— Ну так что насчет трахнуть?
— Извини, — отвечаю я моей несбывшейся любви. — Извини. Но мне этого мало.
— В туалете ты казался вполне… готов.
— В туалете… — я встаю, подхожу к нему, касаюсь ладонью бледной щеки. Все равно бледной, даже несмотря на не слишком тщательно смытый грим, — в туалете я думал, что нужен тебе. И меня это слегка… дезориентировало.
Он хмыкает:
— Кто в наши дни употребляет слова типа «дезориентировало»?
— Не забывай, моя мама читает стихи в филармонии. Я с малолетства испорчен культурой.
— Значит, не будем трахаться?
— Не будем, — отвечаю я, осторожно целуя его чуть приоткрытый рот. Это прощальный поцелуй. Саша и сам так же однажды поцеловал меня перед тем, как вскочить в отходящий автобус. Мы — зеркала, отражающие друг друга. — Прощай.
Мои коллеги шумно веселятся в общем зале. Мой счет давно оплачен. У меня больше нет здесь долгов. Я забираю в гардеробе пальто и выхожу на улицу, оставляя позади свою любовь, свою мечту, свою юность. Своего Сашу. «Имя твое — птица в руке…» Мои руки не созданы для того, чтобы держать в ладонях птиц. Руки хирурга-ортопеда — это почти что руки мясника. Или, на худой конец, столяра. Приеду — займусь ремонтом на даче. Давно пора поменять обрешетку балкона.
В гостинице я не сплю, слоняюсь до утра по номеру, остро жалею, что однажды бросил курить.
Едва дождавшись, когда рассветет, сдаю номер, пью кофе в какой-то довольно паршивой забегаловке, затем — гуляю по центральному проспекту, названному так же, как и тысячи улиц в других городах — в честь вождя пролетарской революции. Добредаю до Исторического сквера, посещаю Картинную галерею с неизменным аттракционом для туристов — Каслинским павильоном, а потом тащусь в сторону вокзала. Когда я вхожу в него — на часах всего два, но больше развлечений на сегодня у меня не запланировано. Нахожу свободное место в зале ожидания и усаживаюсь ждать. Все логично, не так ли? Что-что, а ждать я умею. Можно сказать, успел стать практически чемпионом в этом виде спорта. Чего я ждал все эти годы? Да кто же меня знает! Не дождался. Теперь вот жду поезда. Подремать, что ли?
— Здесь свободно?
— Занято.
— А я думаю, что свободно.
Этот голос я узнал бы из всех голосов мира. Саша.
— Что ты здесь делаешь?
— Жду.
— Чего?
— Поезда в Питер.
Зеркала мои, зеркала!
— Странно, вчера мне казалось, что у тебя совсем другие планы на ближайшие пару сотен лет.
— Полагаю, мне сделали предложение, от которого я не смог отказаться.
Удивительно! Услышь я от него что-нибудь подобное еще вчера — совершенно сгорел бы от восторга и осыпался пеплом к его ногам. Но сегодня… Сегодня я не чувствую ничего. Даже удовлетворения. Спрашиваю вежливо:
— Как билеты-то исхитрился купить?
Пожимает плечами.
— Плацкарт. Боковушка возле туалета. Не переживай — прорвемся.
Я не говорю ему, что вовсе не переживаю — просто наклоняю голову. Мы едем в Питер в одном поезде. У него в руках — легкая сумка. Как раз на неделю сойдет.
— Как тебя отпустили?
— Со скрипом. Но я у них на «черном нале» — зарплата «из ручки — в ручку». Плюс чаевые. Никакой финансовой мороки. Как там у тезки?
Мы вольные птицы!
Пора, брат, пора!..
— Надо же, а я думал: стихи — это моя прерогатива…
— «С кем поведешься…» Впрочем, не слишком-то задирай нос — я тоже учился в школе.
За таким вот бессмысленным трепом мы и дожидаемся поезда. Вежливо киваем друг другу. (Меня не покидает мысль, что Саша ждет каких-то особых слов, какого-то тайного знака, но я его не подаю.) Садимся в разные вагоны. Я сильно надеюсь хотя бы немного поспать в пути. О Сашиных надеждах мне не известно ничего.
========== 4. ==========