Полонез Огинского (СИ)
— Ты когда уезжаешь?
— Через неделю. Папе работу в совнархозе предложили. Нужно быстро приступать.
Гришка шмыгнул носом, поднял на Льва мокрые глаза.
— Будешь приезжать?
— Вряд ли.
— А после школы куда?
— Попробую в консерваторию. На фортепиано. В Энске консерватория просто роскошная. Если поступлю…
— Поступишь.
— Ну спасибо за то, что ты в меня веришь. Ладно, бывай… Григорий.
— Бывай.
Они серьезно, по-мужски, пожали друг другу руки и разошлись. Чтобы все-таки встретиться еще через три года.
*
Казалось бы: «С глаз долой — из сердца вон». Ну был в жизни Гришки Лыткина такой человек — Лев Долин. Ну… важным он был для Гришки почему-то. Был — да весь сплыл. Мало ли людей исчезло из Гришкиной жизни? Он вон даже своего родного отца уже не мог вспомнить. Любимую учительницу, которая вела у них в пятом классе немецкий, а потом уехала к мужу в Ленинград. А тут… Только забыть Лёвушку никак не получалось. Тот приходил ночью в странных, каких-то мучительных снах, играл на большом, явно старинном рояле, улыбался ласково, клал теплую ладонь на затылок. Просыпался Гришка от таких снов весь в слезах и… не только. Ладно бы еще девчонки снились. Парни из дворовой компании многое про вот это вот… с девчонками… рассказывали. Только Лёвушка не был девчонкой. Даже близко.
После таких снов хотелось не то прямо с моста в ближайшую речушку — вниз головой, то ли в Энск — чтобы хоть издалека попытаться увидеть. Разумеется, ни того ни другого Гришка не сделал: и для самоубийства, и для побега в Энск он был слишком здоровым, слишком нормальным. Или просто недостаточно больным.
Оставалось утешать себя, что после окончания школы он и сам по себе, без всякой приманки в виде встречи с Лёвушкой, поедет поступать в ту же консерваторию, а уж там… Будь что будет. Все, что оставалось Григорию — это музыка. Единственный шанс разобраться с самим собой. Она же — единственный шанс чем-то занять свои мысли помимо…
— Мы скоро забудем, как ты выглядишь, — говорила мама.
— Оставь парня в покое, — шутливо ворчал на нее дядя Андрей. — Весна, девушки. Правда, мужик?
Гришка покорно кивал. Знал бы отчим какие «девушки» смущали нынче Гришкины сны!
Музыка, музыка, музыка. Он приходил в музыкалку сразу после окончания уроков в обычной школе и уходил вместе с уборщицами. Благо, всегда находился свободный кабинет, в котором можно позаниматься.
На выпускном концерте он играл Баха.
На вступительные в консерваторию в Энск мама провожала его, как на войну: чемодан с тщательно выстиранными и отглаженными вещами (парадные брюки, белая рубашка, пара чистых трусов, зубная щетка), там же — адрес маминой хорошей знакомой, у которой можно будет пожить эти дни; деньги на еду и транспорт — в потайном кармане, пришитом изнутри к поясу дорожных Гришкиных штанов. (Хорошо хоть не трусов.) И слезы, будто он уезжает навсегда. На вокзале к маминым рыданиям присоединилась Галочка, а дядя Андрей, совершенно растерявшись, не знал, как успокоить своих чересчур впечатлительных женщин. Так что Гришка был просто счастлив наконец сесть в поезд.
Энск его потряс своими масштабами. От вокзала до дома маминой приятельницы тети Раи нужно было ехать трамваем аж целых десять остановок — почти что на край света. В родном городе Гришки трамваи не ходили, и теперь он чувствовал себя крайне странно, словно попал в какую-то иную, совершенно неизведанную реальность.
Мамина подруга тетя Рая, оказавшаяся вовсе не подругой, а бывшей благодарной пациенткой, переехавшей в областной Энск, жила почти на самой окраине. (Во всяком случае, зоркий Гришкин глаз разглядел вдалеке темную стену самых настоящих сосен. Где-то возле них располагалось и трамвайное кольцо. Конечная.) Квартира у нее была большая, но однокомнатная. В комнате обитали не только сама тетя Рая, но и ее дочка Танечка, перешедшая нынешним летом в восьмой класс. Гришу уложили спать на кухне на раскладушке. Самое страшное было перед сном заставить себя раздеться до трусов. Он все думал: вдруг что-нибудь понадобится смешливой Танюшке: воды там попить или съесть чего-нибудь на ночь? А тут он… в одних трусах. Но обошлось.
На следующее утро, выспросив у тети Раи, как именно стоит туда добираться, Гришка двинулся в консерваторию. С документами, кстати, он едва не опоздал: что-то там намудрили у них в школе с информацией по поступлению. Но все-таки успел, и это показалось ему хорошим знаком. Просто замечательным! Он обязательно будет учиться в этом роскошном бело-желтом, похожем на дворец здании с колоннами. И обязательно встретит там Лёвку. Обязательно! И возможно даже (чем черт не шутит!), они наконец станут друзьями. И гнусные сны оставят Гришу в покое. Потому что нельзя же чувствовать вот это все к своему другу?
В консерваторию Гриша не поступил — срезался на первом же экзамене. Специально отловил потом на выходе седого, с благообразной бородкой профессора, председательствовавшего в комиссии, слушавшей Гришкину игру, и прямо спросил:
— Почему?
А тот также прямо ответил:
— У вас совсем нет таланта юноша. Техника неплоха для провинциальной школы. Упорство чувствуется. Но таланта нет. Хотите всю жизнь играть в ресторанах? — и помолчав, добавил: — Поверьте мне, вам лучше любить музыку издалека.
Гришка даже нашел в себе силы, чтобы поблагодарить. Все, что он хотел от жизни — это однажды сойтись с Лёвой Долиным на сцене на равных. Какие уж тут рестораны!
Ноги сами привели его на набережную городского пруда. (Консерватория располагалась совсем неподалеку.) Тут, кстати, тоже имелся мост, пересекавший пруд ровно посередине. Гриша, грешным делом, даже на минутку подумал: «Судьба?» Слезы наворачивались на глаза, пальцы, сжимавшие кованые перила моста дрожали. Вода, плескавшаяся внизу, была коричнево-зеленой, мутной и словно бы притягивала. «Бездарность. И еще к тому же извращенец. Кому ты такой нужен?» Никогда еще Гриша не подходил настолько близко к самой последней грани отчаяния и ненависти к себе. И, что самое интересное, собственное настроение его ни капли не пугало. Наоборот, казалось исключительно логичным. Правильным. Единственно возможным. «Вот если прийти сюда ночью…» А что? Соберет вещички. Попрощается с тетей Раей и с Танюшкой. Скажет, что хочет пораньше — на вокзал. Город-то большой, потеряться в нем даже днем — нечего делать. А уж ночью… Бездарность, моральный урод, извращенец. Зачем такому жить?
После того, как решение оказалось принято, стало словно бы легче. Гриша потер ладонями лицо и, не глядя, шагнул прочь от перил. Будет еще у него время! Сзади послышалось сдержанное шипение. Точно. Кому-то ноги отдавил. Ур-род! С каждым мгновением жизнь становилась все краше и краше. Будь он мелким, давно бы уже ревел в голос, а так… Последний раз Гриша плакал в туалете музыкальной школы. Больше — нет.
— Вот те на! Не может быть! Человек с абсолютным музыкальным слухом!
Удивительно отвратительное порой у жизни чувство юмора! Если уж судьба тебе по приезде в город, где ты до того никогда не бывал, отдавить кому-нибудь ногу, то это, конечно же, окажется именно он — Лев Долин. Личное твое наваждение и позор.
Больше всего на свете ему хотелось прикинуться слабовидящим (и слабослышащим) идиотом. По последнему пункту он, кстати, даже не был уверен, что придется прикидываться. Идиот — он идиот и есть. Но теплые пальцы обхватили запястье, а прямо в лицо глянули родные черные глаза.
— Гришка, ведь это и вправду ты?
Григорий вздохнул.
— Я. Надо же, какая встреча! Здравствуй, Лёва.
— А я в консерватории был, хотел насчет концертного зала уточнить. Думали с ребятами летом солянку сборную из разных инструментов отыграть. Ну… Чтобы навыки вырабатывать. Только не рассчитал. Там нынче экзамены начались. Народищу — не протолкнешься. А ты?..
Врать Гришка никогда не умел, а нынче еще и не хотел.
— А я не прошел. Сказали, что мне лучше любить искусство… м-м-м… — он опустил глаза, вспоминая точную формулировку, — … издалека. Или играть в ресторане. Думаю, я все же выберу первое. Издалека.