Полонез Огинского (СИ)
Но Гришка уже принял решение, и «не ходить» никак не вписывалось в его планы на нынешний вечер. Вокруг Долина водоворотом закручивался вытекавший из консерватории народ. Все шло по кругу: охи, ахи, «это было гениально», «огромное вам спасибо», «Лёвушка, не забывай родную альма-матер!» Гриша решил, что настало время брать ситуацию в свои руки, иначе проторчат они здесь до самого рассвета. И ни номеров тебе, ни вина, ни диванов. Выскочил на улицу, зорким оком выглядывая такси. Маловероятно, конечно, но… Общественный транспорт об эту пору уже ходил скверно, а переться пешком до «Центральной»… Цветы не переживут.
Кто сказал: дуракам везет? Свободное такси выжидающе мелькнуло зеленым огоньком. Гришка вскинул руку. Машина покорно подрулила на зов и притормозила у кромки тротуара. Пришлось истошно орать:
— Долин! Тебя ждем!
И с наслаждением смотреть, как лауреат, дипломант и прочая мчится в его сторону, вежливо стряхивая с себя чересчур настойчивых поклонников.
*
Номер у заезжей знаменитости и впрямь оказался неплох. Двухкомнатный полулюкс (еще бы Гришка понимал, что это значит!) с обшарпанным диваном, двумя креслами и телевизором — в одной комнате и довольно широкой двуспальной кроватью — в другой. Правда, половина лампочек привычно не горела, зато и в туалет с душем на другой конец коридора не требовалось таскаться, все удобства располагались в номере. Как пелось во всенародно любимом фильме «Цирк»: «Шик, блеск, красота!»
— Клопы не кусают? — светским тоном поинтересовался Гриша, чтобы Лев не понял, насколько сильно на него подействовало и это двуспальное ложе, и потертый диван, и первое за очень долгое время «наедине», и то, что Долин его не забыл и даже, похоже, рад видеть. А мог бы уединиться в этом же номере с какой-нибудь хорошенькой любительницей музыки. Раз уж с местными надзирателями у него полный контакт.
— Да нет, к счастью, обхожусь без них. Правда, вчера заглядывал таракан, но я его… тапком. Да где же этот чертов штопор?
Лёва и красное вино. Гришка ничего не понимал в винах и уж если пил, предпочитал водку. Пивом он брезговал, коньяк для него пах клопами. Но из Лёвушкиных рук он выпил бы даже серную кислоту. Выпил бы и не поморщился.
— Это не он, случайно, валяется на подоконнике за шторой?
— Гришка — Соколиный Глаз!
На маленьком столике возле дивана появились два граненых стакана. Гришка хмыкнул: это тебе не изысканная бокальная красота когда-то у Долина дома.
— Переоденься, алкаш. А то сейчас как зальешь красной дрянью свой концертный фрак…
— Заботливый… — пробормотал Лев и пошел переодеваться. Его чуть сутуловатая спина в том самом отлично пошитом концертном фраке смотрелась… захватывающе. Во всяком случае, Гришка не мог оторвать от нее взгляда, пока Долин не скрылся за дверью спальни.
Чтобы слегка отвлечься и прийти в себя, Гришка взялся за штопор. Кто сказал, что открывать бутылки умеет только Лев? Не боги на горшках сидят…
Красная, густого рубинового цвета жидкость плеснула в мутное стекло стаканов, в номере запахло виноградом и летом. Почему-то у долинского вина всегда был вкус винограда и лета, а у того, что покупали в магазине Танюшка или мама Рита — какой-то отвратной кислятины. Или это только так казалось?
— О! Уже разобрался? Отлично! У меня где-то шоколадка водилась. Извини, ресторан не работает. Что-то у них там с электрикой случилось не сильно хорошее…
Гришка сглотнул слюну. И шоколадка здесь была ни при чем. Просто он привык видеть Льва если не всегда при полном параде, то, во всяком случае, тщательно одетым и собранным. А тут на нем внезапно обнаружились слегка вылинявшие от времени треники с пузырями на коленках и обычная белая майка, оставлявшая открытыми плечи и сухие красивые руки с ясно обозначенными мышцами, узкими запястьями и длинными пальцами пианиста. Черт! На ногах у Долина красовались клетчатые тапки без задников — страшное оружие против заглянувших на огонек тараканов. Такой домашний Лев… нет, не Лев — Лёвушка почему-то производил впечатление куда более сильное, чем он же в своем идеальном, концертном варианте. Он выглядел удивительно живым, удивительно близким. На расстоянии вытянутой руки. Мгновенно захотелось эту руку протянуть, коснуться. Пришлось изо всех сил стиснуть в ладони стакан — во избежание.
— Извини, у меня здесь с гардеробом… не очень. Не люблю возить с собой чемоданы. Да и для рук не полезно.
Лёвушка сел в кресло, кивнув Гришке на диван. Это было правильно. Безопасно.
— Я не в обиде. Мы люди простые, дома во фраках тоже, знаешь ли, не ходим.
Долин хмыкнул.
— Ну тогда… За встречу?
— За встречу.
Шоколадка «Аленка» оказалась довольно паршивой закуской. Или дело было в том, что Гришка вообще пил редко? Или же в сидящем рядом Льве? Все-таки расстояния порой — штука весьма условная. Особенно, когда губы у проклятого Лёвушки темно-красные от вина, а в вырезе майки видны редкие черные волоски, спускающиеся вниз по груди. Или же Гришка попросту как тот дурак, которому стоит только палец показать, а остальное он вполне способен домыслить сам?
Разговор не клеился.
Лев поинтересовался Гришкиной жизнью, странно поморщился на «жена, ребенок, работа», в ответ на вопрос: «А сам-то как?» — пожал плечами.
— Да никак. Не случилось.
Попытались вспомнить детство золотое, но у них обнаружилось не так уж много совместных воспоминаний. Даже консерваторию они знали с двух совершенно разных сторон: Лев — как студент и любимец преподавателей, а Гришка — как неплохой настройщик роялей. Можно было бы, конечно, пообсуждать рояли, но не хотелось.
— Я пойду, пожалуй, — сказал наконец Гришка, вставая. Вино они почти допили, шоколадка закончилась еще раньше. Сидеть рядом со Львом и ничего не делать было по-настоящему тяжело. Не-вы-но-си-мо.
Лев молча кивнул, словно бы даже и не ему, а каким-то своим мыслям.
— У меня завтра концерт в филармонии. Придешь?
— Нет. Завтра у тещи день рождения. Сам понимаешь.
Гришка уже почти дошел до двери номера. Почти дошел.
Его остановили, дернули за руку, прижали к груди. К Лёвкиной груди, в которой отчетливо бухало сердце.
— За тобой должок, — выдохнули Лёвкины губы.
«Какой на хрен должок?!» — попытался мысленно возмутиться Гришка, а потом плюнул на все, ныряя с головой в ощущение поцелуя на своих губах. Все, что он когда-нибудь знал о поцелуях, все, что помнил с того, прошлого раза с Лёвушкой, было… п-ф-ф! такой ерундой! А вот это вот… вот это вот — настоящим. Сначала Лев словно боялся, что его оттолкнут: прижимался просительно, осторожно, легко обводил языком контур Гришкиного рта. Потом, когда понял, что никто с воплями убегать не собирается, обнаглел: усилил нажим, пустил в ход зубы, притерся к Гришке всем своим напряженным (и возбужденным, ого-го!) телом почти вплотную. От такого откровенного, совершенно неприкрытого выражения желания Гришка совсем потерял остатки рассудка: приоткрыл рот, впустил Лёвушкин жадный язык, ухватился руками за обтянутую тонким хабэшным трикотажем задницу. Задница, конечно, как задница, но… Он даже заскулил от восторга, так это оказалось горячо, незнакомо, остро. Тут впору было думать о том, как бы не спустить от одних поцелуев. Подобного позора он уже бы совершенно точно не пережил.
— В спальню, — хрипло сказал, отстраняясь на несколько секунд, Лев. И в этой реплике не слышалось вопроса — только четкое указание, почти приказ. Гришке сразу вспомнилась армия: захотелось вытянуться в струнку и взять под козырек. Почему-то такой подход к делу завел его еще сильнее. А ведь раньше ему казалось, что у них с Танюшкой в супружеской жизни все хорошо. С покорной, жутко стеснительной, мягкой, молчаливой Танюшкой.
Он и сам не заметил, как они добрались до постели. Чудом, не иначе. Лев еще успел сдернуть покрывало (неизвестно, как часто их стирали в этой обители вольных тараканов), а потом сознание благополучно ушло в отпуск. Гришка только стонал да прогибался под жалящими поцелуями-укусами (везде, по всему телу — Лёва не признавал границ) и сам целовал, гладил, ласкал. Потом Лев, жалобно заскулив, обхватил себя и Гришку влажной от пота ладонью и что-то такое сделал своими чертовыми музыкальными — гениальными! — пальцами, отчего в Гришкиной голове со звоном лопнула струна, а из горла вырвался отчаянный стон, почти крик. Кажется, в последний момент Лёвушка все-таки успел заглушить этот крик своим сумасшедшим ртом, проглотить его, вобрать в себя, присвоить. А может, совсем наоборот: это самому Гришке пришлось в срочном порядке глотать выкрикнутое на пике Лёвушкой. Кто стал бы разбирать?