Фрустрация (СИ)

— Донхёк? — Марк отвлекается от чтения книги, оборачиваясь к стоящему за спиной парню, — что-то не так? Ты подозрительно тихий.
— Разве я шумный человек?
— Самым тихим тебя точно не назвать, — Марк загибает уголок страницы и откладывает произведение Киза. — У тебя ничего не случилось?
Донхёк отрицательно качает головой, а потом падает на свою кровать.
— Я хочу сбежать, Марк, — он шепчет это так тихо, словно боится, что их могут подслушать, хотя в комнате они одни, — я хочу прогуляться по зимнему городу, хочу увидеть море ещё один раз, хочу ощутить таяние снежинок в тепле моих ладоней до того, как сам стану холоднее льда. — В этих словах заключено столько отчаяния, сколько Марк больше нигде не встречал, и благодаря этому он сразу же понимает — Донхёку страшно. Донхёк боится умирать.
Минхён встаёт с уже своего кресла, присаживается на край кровати парня и аккуратно, немного неуверенно берёт его ладонь в свою. Хёк опускает взгляд на их руки, и когда Марк это замечает, то в глубине души осознает страх, что парень выдернет свою руку. Но этого не происходит, младший молча наблюдает за дальнейшими действиями Марка, рука которого совсем немножко больше его собственной.
— Когда ты начнешь замерзать, я буду рядом, чтобы согреть твои ладошки, — он произносит это с такой уверенностью в голосе, что Донхёк невольно начинает в это верить.
Когда он начнет замерзать, Марк будет рядом.
— Хочешь лечь со мной? — Хёк не хочет разрывать зрительный контакт, установленный Марком, но когда после своей фразы сталкивается с недоумением в глазах старшего, спешит отвести взгляд и добавить, — в кресле, наверное, неудобно так долго сидеть.
Минхён слегка улыбается уголками губ, скидывает свои белые кеды и велит Донхёку двигаться, что тот и делает с облегчением на душе. Марк ложится рядом с парнем, накрывает обоих пуховым одеялом и старается не замечать странное ощущение тепла внутри грудной клетки. Это было то греющее душу ощущение, когда приезжаешь в теплый дом после нескольких лет отсутствия, когда сидишь на маминой кухне, наблюдая за ней, пока она готовит твой любимый пирог. Это было что-то родное и важное. Кровать Хёка не была рассчитана на двоих, а потому было слегка тесновато, учитывая, что парни лежали плечо к плечу, но оба старались этого не замечать.
— Что ещё ты хочешь сделать? — спрашивает Марк, вспоминая свой разговор с Джэхёном.
— Хочу научиться различать хотя бы одно созвездие, иначе вся моя жизнь будет прожита зря, — Донхёк улыбается, глядя на пустой белый потолок своей палаты, — хочу вырастить свое дерево, хочу много-много путешествовать и вписать своё имя в этот мир, — он произносит это очень тихо, почти шепчет, и от этого его слова приобретают ещё более грустную окраску.
— Когда-то я тоже хотел оставить след в истории.
— Правда? — младший поворачивается лицом к Марку, который заметив это движение тоже склоняет голову немного вправо, — а сейчас не хочешь?
— Сейчас я думаю, что достаточно просто жить, — их взгляды сталкиваются и, наверное, благодаря этому Хёк понимает весь смысл, заключённый в этих словах.
— Я даже не могу с тобой в этом поспорить.
Они снова оба отворачиваются друг от друга, погружаясь в тишину полу спящей больницы. Марк не знал, сколько они так пролежали, но в одно какое-то мгновение он почувствовал, как Донхёк вновь переплёл их руки под одеялом, и не стал разрывать эту тонкую нить связи, только-только зарождающуюся между ними. Никто не знал, как они уснули, но когда ранним утром Хёк проснулся, их пальцы всё ещё были связаны друг с другом.
День двадцать девятый
Смерти не надо бояться, ибо пока мы есть,
смерти нет, а когда приходит смерть нас уже нет;
поэтому её не существует ни для живых, ни для умерших.
 — Эпикур
С зимой в палату Донхёка пришли и вечные размышления о постоянной проблеме жизни, следовавшей параллельно ей. К сожалению, многие почему-то считают, что смерть — ни что иное, как последний этап, но так ли это на самом деле? Как знать. Донхёк, прочитав за последние полгода чуть ли не все собрания сочинений Сократа и Платона, считал, что смысл бытия в каждом человеке сохраняется ровно до того момента, пока жив его интерес к жизни. Нет смысла смерти противостоять, гораздо достойнее спокойно принять её как давнего друга, встретить с улыбкой на лице и воспоминаниями прожитых дней. Неизбежность смерти предназначена для напоминания необходимости спешить жить: решиться уже наконец на рискованный поступок, признаться в своих чувствах любимому человеку, разрешить себе устроить мини отпуск и рвануть на Таити. Нужно жить здесь и сейчас, пока соперница жизни тебя не настигла.
За окном уже декабрь, белое снежное покрывало застелило дороги Сеула, а морозный ветерок, щипающий кожу, давно приветствовал каждого выходящего на зимнюю улицу. Донхёк сидел в своей палате с ноутбуком на коленях, старательно стараясь выискать в интернете информацию о жизни после смерти. С недавних пор юноша начинал задумываться о том, что по окончанию одной жизни, для людей открывается следующая, возможно, даже более счастливая, чем нынешняя. Всё это, конечно, спорно, но что помешает Донхёку в скором времени это проверить? Лучше быть готовым ко всему, даже к тому, что в следующей жизни он тоже столкнется с каким-нибудь Марком, который не разламывает орео на две половинки.
— Ты к этой комнате прирос, что ли, — вздыхает Марк, вваливаясь в палату Хёка без стука.
— Вспомнишь кхм, вот и лучик, — вздыхает житель комнаты, улыбаясь себе под нос.
Донхёк поднимает взгляд на вошедшего, оглядывает его тёмную копну волос с несколькими снежинками, тающими в тепле больницы, и бежевый пуховик зажатый в руках старшего. Марк явно только что зашёл с улицы прямиком в палату Хёка.
— Давай вставай, — старший Ли плюхается в своё кресло, маня юношу жестом руки вверх.
— Зачем это? — Хёк хмурится, но всё равно из постели вылезает.
— Ты же хотел прогуляться по зимним улицам города, или я что-то путаю? — Минхён улыбается, видя возрастающий восторг в глазах младшего.
— Ты что серьёзно? Нас же не выпустят.
— Именно поэтому тебе стоит пошевеливаться, — Марк хмурит брови и бросает взгляд на наручные часы, — я тебя вообще-то похищаю отсюда.
***
Парни заходят в черный автобус, находят свои места почти в самом конце и присаживаются: Хёк у окна, а Марк рядом. Младший всё ещё не верил, что Марк действительно вытащил его из больницы, привез на автовокзал и усадил в автобус до Инчхона, но именно это старший и сделал, при чем так спонтанно, что это удивило даже его самого.
— Мне даже не верится, — выдыхает Хёк, глядя в окно, за которым постепенно начинают мелькать здания города.
— Во что?
— В то, что я совсем скоро увижу море, — он решает не добавлять, что увидит его уже в последний раз, — Спасибо.
В его глазах сейчас так много всего было: благодарность, восхищение, предвкушение и безграничная радость, но в то же время, обрамлением для всех этих эмоций, служили другие, всегда сопутствующие Донхёку грусть, тоска и разбитость, и Марк не мог не заметить их, когда младший обернулся к нему на своих последних словах.
— Хочешь я погадаю тебе по руке? — спрашивает канадец, стараясь отвлечься от этих грустно-счастливых глаз.
— Это такие у нас нынче врачи? Верят в гадания по ладошкам? — Хёк смеётся, глядя на серьезного Марка.
— Не хочешь — не надо, — старший смешно дуется, отворачиваясь, но перед его глазами тут же возникает ладонь с легким холодком на кончиках пальцев.
Минхён улыбается, разворачивается лицом к парню и довольно притягивает чужую руку к себе, внимательно разглядывая четкие линии, пока Донхёк в ожидании предсказания задерживает дыхание.
— Ну, могу сказать, что твоя жизнь определенно станет счастливее в ближайшем будущем, — глубокомысленно изрекает Марк, поднимая взор к глазам Хёка.
— Потому что скоро я умру? — младший смеётся, а Марк отрицательно машет головой.