Вулканы (СИ)

— Ким, — Ленька со своим заботливым, на грани испуга, лицом очень уж напоминал антиповского омежку, даже почти так же вцепился Киму в рукав, — погоди, не горячись…
Ким стряхнул его руку и едва удержал порыв вмазать.
— Ты что же, думаешь, я не справлюсь с этим наркошей? Этой соплей холеной? Который лапки свои ни разу в жизни не замарал? За которого все даже не стая — шестерки делали? Я, вожак стаи, не справлюсь с рядовым волком, так, по-твоему?
— Ты… — Ленька аж запнулся на ровном месте, изумленно вгляделся Киму в лицо. — Ты что, не чувствуешь?
Ким ничего не чувствовал, кроме распирающего предвкушения, восторга от «сбычи мечт». И по правде говоря, ему было насрать на всякие там Ленькины предчувствия.
— Нет, Ленечка. Ничего. Я. Не. Чувствую. Пошел на хуй.
Ленька замер и тут же остался где-то позади.
За деревней Антипов сорвался на трусцу, а потом на быстрый бег. Ким не отставал, все ожидая, когда же их нагонит Костя. Потому что братские узы за последний год окрепли и он просто не мог допустить, чтобы его младшего братишку повозили мордой по земле. Но Кости не было. Даже в стороне не ощущалось движения его стаи. То ли напиздели про воссоединение, то ли… Что?
На поляне они стряхнули одежду и бросили ее Дюхе и внезапно последовавшему за ними Игорю, очередному смазливому уебку из антиповской стаи. Антипов повел плечами, дернул шеей и обернулся. Волк у него тоже был смазливым и пригламуренным, с пепельной шерстью. Кажется, омеги называют такой цвет кремовым. И снова ебучее пренебрежение. Антипов только что не улегся подремать. Ким не стал изводить его ожиданием. Обернулся в сильном рывке.
Антипов не просто умел драться, он явно умел убивать. Не конкретно Кима — его он явно щадил, не используя подходящие моменты, — а вообще. И в драке вся вальяжность не исчезала, а становилась тем, чем была изначально: волчьей безжалостностью, которую сдерживал человек. Ким, конечно, не был просто игрушкой для битья. Он тоже изрядно потрепал Антипова, но с каждой минутой становилось все очевиднее, что тот на шаг впереди, что именно он, младший, стоящий всегда на вторых ролях, закончит их драку. Ким взбесился. И именно в этот момент раздался сдавленный вскрик. Антипов дернулся, отвлекся, и Ким разорвал ему бок. Потерял концентрацию — проиграл. Ким фыркнул и приготовился вырубить держащегося за бок Атипова. А его омега выл в голос и явно рвался из держащих его рук. Плакал, наверное. Ким занес лапу. Но тут Антипов, изрядно потрепанный, весь в крови, с распоротой бочиной, поднял голову. И вот теперь эмоции он не сдерживал.
«Никогда не смей пугать моего омегу, уебок».
Ким плохо помнил, что происходило дальше. Все просто слилось в один клубок боли и волчьего страха. Какой-то безнадежности. Явственно помнился потом только один момент — как Антипов, жуткий, почти провалившийся за грань, заносит лапу и с силой опускает ее. И боль, разрывающая всю левую половину морды. Ким взвыл и отключился.
========== Аким. Глава 2 ==========
— Кимыч, ну давай же, очухивайся!
Болело все. И тупо, и резко, и ноюще. И как там вообще может болеть. Как будто и не было регенерации. Ким попробовал подняться и со всхлипом втянул воздух. Больно.
— Давай же, ну! — подбадривал Ленька.
Ким узнал его только по голосу — глаза не открывались. Лоб, щека — все горело. Ким ответил бы, но боялся открыть рот.
— Потихоньку, давай-давай, — Ленька пытался его поднять, но руки оскальзывались на липкой крови. — Слушай, я обернусь сейчас, а ты садись-ка ко мне на спину — так оно быстрее выйдет.
Ленька почти закинул его на себя. Ким мог только давить позорные стоны, шипеть сквозь зубы.
Ленька бежал плавно, каким-то чудом ухитряясь не задевать не заживающие раны. А Ким то проваливался в болезненный полуобморок, то снова выныривал. И нет, он не знал, где легче.
По идее, они должны были пересесть на лодку, но под грудью все так же была волчья шерсть. Ленька плыл, раны щипало, а кровь текла сильней. Ким снова отключился. Пришел в себя от испуганного:
— Сынок! — от папы.
Ким ворохнулся, попытался подняться, хотя бы глаза разлепить, но не удалось. Больно-больно-больно. Почему не заживает?! Ким тихо, сквозь зубы заскулил. Папа как будто подхватил его стон, но отчего-то не снимал с Ленькиной спины, медлил.
— Держи, Лень, — подошедший отец звякнул ключами и прочувствованно добавил: — Спасибо тебе.
Ленька смущенно проворчал что-то и снова побежал.
Дальше было хуже. Ким метался в полубреду. Его колотил озноб, потом кидало в жар, и казалось, конца и края этому дерьму не будет. Все это время Ленька обтирал его, мазал жгучими, больнючими мазями, вливал горькие, отвратные пойла. Как будто самую дрянь собрал. И все короткие периоды относительного сознания Ким пытался понять: где ебаная регенерация? Он бы подумал, что волка больше нет, но тот был внутри. Киму не хватало сил вытащить его наружу, но присутствие измотанного, тоже насквозь больного зверя чувствовалось.
Когда спала температура, горечь сменилась едкой кислятиной. Ким кашлял, давился и морщился, но Ленька был абсолютно слеп ко всей этой невербалке. Пойло оказалось нескончаемым. Иногда Киму казалось, что он очухался только для того, чтобы вызнать, где Ленька прячет свои запасы, и сжечь их на хуй.
Но откровенно говоря, лучше бы он помер. Потому что стоило вернуться сознанию, и реальность навалилась, обрушилась и придавила так, что не вздохнуть. Ким оказался брошенкой. Отщепенцем. Потому и раны не заживали, потому и впервые в жизни прочувствовал, что такое лихорадка. Лес отвернулся от него. Матушка-природа устала мыкаться с придурочным созданием рук своих и просто оборвала все связи. Оборотни были только орудием, а сломанное неудачное ружьишко нет смысла хранить и регулярно смазывать.
Одно сплошное пепелище, ледяное каменное отчаяние. Ким выл и метался по лесу два дня. Валился под деревья, жался к ним, переводя дух и пытаясь получить хоть каплю привычного, родного тепла. Лес был холоден и сух. Деревья молчали. И только Ленька неотступной тенью следовал чуть в стороне.
Наверное, что-то подобное мог бы испытать любимый, обожаемый ребенок, если бы папа не умер даже, а ушел с брезгливой гримасой, полностью разочарованный. Такого не бывает, так что человек, сколько бы ни пытался, так и не смог бы прочувствовать то, что ощущал Ким. В какой-то момент безуспешного мотыляния, неустанных просьб о прощении он просто свалился на влажной и стылой от августовской росы поляне и свернулся в комок.
Рука у Леньки была горячей и родной, прямо как папина. Ким втиснулся ему в объятия и зарыдал. Он был много крупнее Леньки, но это не помешало притереться, вжаться макушкой в Ленькин подбородок и лить слезы ему в плечо под мерное поглаживание.
Стоило отрыдаться, выяснилось еще кое-что.
— А где остальные? — Ким осекся, склонил голову, уже понимая.
Они все ушли. Порвали связи, стоило Киму лишиться силы. Остался только Ленька, и Ким никак не мог понять почему.
— А ты? — спросил он, обмирая от ужаса, потому что Ленька вполне мог сказать что-то вроде: «Выхожу тебя и свалю».
И Ким остался бы совсем один. Родители никогда не заменят стаю. Не в таком случае.
— Дурак ты, Кимыч, — хмыкнул Ленька и потрепал его по волосам. — Куда ж я от тебя денусь?
И Ким подумал, что Ленька, слабый и слишком уж чувствительный, наверное, не слишком нужен в другой стае. С Кимом-то ясно все — на одном горшке сидели, но так-то он не слишком желательный кандидат.
— Если хочешь, я поговорю с родителями. У них знакомых много, кто-нибудь наверняка позовет тебя к себе.
— Ну и дура-а-ак, — удивленно протянул Ленька, чуть подаваясь назад. — Дебилушка — вот правду сказали.
Ким горестно поморщился, но крыть было нечем.
— Ты что же, думаешь, меня только ты к себе звал?
Ким изумленно вскинулся.
— Сначала все были слишком уверены, что я от тебя ни на шаг, — пояснил Ленька, — а потом, уже в стае, да, стали предлагать.