Burning for your touch (ЛП)

Эвен — визуал. Эвен проводит больше времени, отыскивая чувства на лицах людей, чем вникая в слова и метафоры, что и приводит к теперешней дилемме. Он не может спать. Этой ночью он в тупике из-за последнего сообщения Исака.
«Будто я наконец могу перестать испытывать боль».
Он чувствует себя ужасно. И не потому, что Исак, кажется, удалил свой инстаграм, после того как напечатал эти слова, тем самым лишив Эвена возможности спросить, что он имеет в виду. Об этом можно думать и беспокоиться потом. То, что в данный момент не даёт Эвену заснуть, — слова сами по себе.
«Будто я наконец могу перестать испытывать боль».
Эвен не слишком хорошо разбирается в метафорах, если не сам их придумал. Он даже не уверен, что это предложение можно так квалифицировать. Эвен пишет. Он не писатель, но он пишет. Однако он как-то убедил себя, что владеет языком, на котором не говорит никто из окружающих его людей. Он убедил себя, что никто из его ближнего круга не может и даже не захочет понять слова, которые складываются в предложения на листе бумаге, он убедил себя, что его язык могут понять лишь люди сломленные, как и он сам.
«Будто я наконец могу перестать испытывать боль».
Ты говоришь на моём языке?
Эвен ругает себя, что мало читал чужих слов, когда рос, что, будучи ребёнком, постоянно прилипал к телевизору и цитировал фильмы, которые посмотрел бессчётное количество раз. Его навыки чтения и понимания слишком скудны и никак не помогают разгадать загадку по имени Исак Вальтерсен.
Эвен никогда не знает точно, может ли доверять словам, произнесённым им. А теперь, глядя на напечатанный текст, Эвен лишён контекста и визуальных подсказок. Исак может смеяться или плакать прямо сейчас. Эвен понятия не имеет.
Он старается применить обычную логику, чтобы решить эту задачу. «Перестать испытывать боль» означает, что боль началась и появлялась снова. «Наконец перестать испытывать боль» подразумевает, что боль была постоянной и не прекращалась какое-то время. «Будто я наконец могу перестать испытывать боль» значит, что Исаку было больно в течение определённого периода времени и что, когда он рядом с Эвеном, он чувствует, будто он наконец может перестать испытывать боль.
Что если это метафора? Или просто шутка? Он постоянно испытывает физическую боль? Почему? Из-за заболевания кожи? Или, возможно, это душевная боль? Та самая, что не отпускает и меня?
Эвен стонет и сдёргивает одеяло с голой груди. Кожа на ней по-прежнему воспалена, но это не причиняет ему особого неудобства. По крайней мере дискомфорт не настолько сильный, как тревога, переполняющая его. Он не может спать. Он снова берёт телефон, чтобы проверить, не восстановил ли Исак свой аккаунт. Не восстановил.
Эвен засыпает с телефоном на груди, с телефоном, лежащим прямо поверх сердца.
.
Эвен просыпается под знакомые звуки напевающей матери, доносящиеся из кухни. Это один из его любимых звуков, утешающий. Он наполняет Эвена теплом и лёгкостью. Он — словно поцелуй в сердце, всегда. Мать напевает что-то, лишь когда ничто её не тяготит. Она напевает лишь тогда, когда перестаёт думать и беспокоиться обо всём и обо всех кроме себя, когда позволяет себе быть счастливой.
Эвен знает об этом, потому что несколько раз замечал, как она останавливала себя, когда ей казалось, что она слишком счастлива, слишком жизнерадостна. У Эвена болит сердце от осознания, что его мама обрекла себя на несчастливую жизнь ради него — из-за него — из иррационального чувства солидарности, о которой он никогда не просил.
«В состоянии вечной грусти моя душа не способна стремиться и испытывать счастье».
Эвен помнит слова, которые написал в зелёной тетради, в той, что горела ярче всех в ту тёплую ночь. Он помнит эту тетрадь лучше других. Она была его любимой. Той, что он исписал за одну ночь. Понадобилась всего одна ночь, чтобы заполнить каждый её уголок. Он помнит слова. Он также помнит те, что написала там его мать. Как он может забыть.
«Если душа моего сына не может испытывать счастья, то и моя не будет».
Чистые, бескорыстные слова, которые теперь заставляют Эвена изо всех сил демонстрировать счастье, изливать его и выставлять напоказ каждый день, каждую минуту каждого грёбаного дня, чтобы мама могла напевать на кухне, не чувствуя переполняющей её вины. Его милая мама, которая не знает, как ему мучительно прятать свою боль в себе, как ему больно не иметь возможности предложить миру и ей ничего кроме отрепетированной улыбки, и выученной шутки, и пресной пасты на ужин. Всё, что делает Эвен, полно фальши. И от этого больно.
Но не прямо сейчас. Прямо сейчас его любимая мама напевает на кухне и наполняет его сердце теплом и радостью. Грудь внезапно кажется слишком большой для его сердца, для его души. Это приятное чувство. Чувство, будто он может дышать, будто кто-то держит его за руку, играет с его волосами, прижимается к нему, водит по ключицам кончиками пальцев. Эвен чувствует себя хорошо. Эвен чувствует…
ИСАК
Чувства накрывают его без предупреждения, как удар под дых, как удар по руке, сильный. Только что он улыбался, лёжа в кровати, и вдруг он чувствует, как мир накренился, как земля уходит из-под ног, словно он находится в только что взлетевшем самолёте. У Эвена кружится голова, он снова не может дышать.
Исак.
Эвен закрывает глаза и недоумевает, почему вообще думает о нём, задумывается, будет ли теперь звук напевающей мамы навсегда связан с мыслями об Исаке. Он садится и вспоминает об обожжённой груди. Солнечный ожог. Он понимает, что не рассматривал себя целиком, и, встав с кровати, направляется в ванную.
Эвен какое-то время смотрит на своё отражение в зеркале. Его волосы в полном беспорядке, а на груди солнечный ожог. Однако на его щеках больше румянца, чем обычно, а привычные мешки под глазами исчезли. Внезапно Эвен понимает, что он светится. Румянец на скулах кажется здоровым, а кожа ровная и гладкая. Он сияет.
Это смешно, учитывая смятение, которое он испытывал, перед тем как заснуть, поэтому Эвен фыркает. Он не уверен, почему улыбается, но ничего не может с этим сделать. Эвен смеётся и в процессе понимает, что проснулся, чувствуя себя хорошо, легко, чувствуя себя отдохнувшим, можно даже сказать, полным энергии. В этом нет никакого смысла. Он не может даже вспомнить, когда в последний раз просыпался настолько умиротворённым, настолько целым. Он нажимает пальцами на грудь и смотрит, как белеет кожа от их давления.
Внезапно Эвен вспоминает, что Исак обнимал его руками за шею, и поворачивается боком, чтобы осмотреть спину. Кожа там тоже покраснела, этого нельзя отрицать. И это заставляет Эвена испытывать смешанные чувства. Исак оставил свои метки везде, где их тела соприкасались, и это одновременно унижает и успокаивает.
Исак пометил его тело, и это безусловное, хотя, возможно, и кратковременное доказательство их контакта, грудь к груди, тело к телу. Эвен улыбается.
Оставляет ли он метки на людях, с которыми занимается сексом?
Эвен задыхается от собственных мыслей. Исак, занимающийся сексом. Как?.. Почему он думает об этом? Он хмурится и качает головой. Очевидно, у Исака есть другие причины для беспокойства. Он не может даже пожать чью-то руку. Заниматься сексом для него, вероятно, является эквивалентом возможности летать.
От этих мыслей Эвену становится грустно, между бровей залегает глубокая складка — признак тяжёлых мыслей.
— Завтрак готов! — раздаётся из кухни голос матери, словно она почувствовала, что напряжение овладевает им в ванной.
— Иду!
.
— Итак, — говорит она, откашлявшись, и двигает к нему тарелку с омлетом. Она улыбается ему с каким-то еле заметным озорством.
— Итак, — повторяет Эвен, прищуриваясь, но продолжая улыбаться. — Как дела?
— Ты мне расскажи, — отвечает она, откидываясь на спинку стула и складывая руки на груди. На ней сегодня оранжевое платье. Она выглядит, как кусочек солнца.
— Что бы ты хотела, чтобы я тебе рассказал, мам?