Звук твоих шагов (СИ)

Он что, видит меня насквозь?
Мотаю головой: герои не трусят. Особенно герои, угробившие простеньким «экспелиармусом» самого могущественного волшебника современности. Мысли о Волдеморте вполне предсказуемо переносят меня в Визжащую хижину.
— Как вы выжили, профессор?
— А я не выжил, Поттер.
Когда-то я всеми фибрами души ненавидел снейповскую манеру ухмыляться самым уголком рта. Теперь же мне видится в этой гримасе только усталость.
— Этого не может быть. Вы не призрак.
Касаюсь его руки, лежащей рядом со мной на белом, не очень свежем пододеяльнике. Рука вполне себе живая и даже, кажется, теплая. Насколько вообще может быть теплым хладнокровный профессор Снейп.
— Я не призрак, — соглашается он. – Но я, определенно, умер.
И он медленно, спокойно, экономными, точными движениями начинает расстегивать мантию, под которой, как и ожидалось, больше ничего нет.
Кажется, в этом месте я должен испугаться за свою честь и незамедлительно покинуть провокационное ложе, но почему-то я этого не делаю, только молча слежу за тем, как медленно-медленно обнажается в неверном свете трех свечей, стоящих в вычурном старинном канделябре на прикроватной тумбочке, бледная кожа Снейпа под черной мантией. Расстегнув ровно пять пуговиц (я считал!), он молча берет мою ладонь и прикладывает к своей груди, как раз над тем местом, где, по уверениям знающих людей, у человека располагается сердце. Сердце… Сердце ведь должно биться? Тишину под моими мгновенно холодеющими пальцами хочется назвать «мертвой». (Опять твои метафоры, Гермиона?) Кляня свой ничтожно малый опыт в общении с человеческой анатомией, перемещаю руку чуть выше – к ключицам, затем – ниже и правее, к коричневому кружку соска – и там и там мне отвечает все та же тишина. Теперь мне действительно хочется сказать, без всяких метафор: мертвая. Сердце Снейпа не бьется. Сколько бы мы ни рассуждали в прошлом, что у декана Слизерина нет и никогда не имелось в наличии сердца, это были всего лишь шутки глупых подростков. Просто шутки. То, что я увидел в Омуте памяти перед тем, как отправился умирать, говорило об обратном: у Снейпа есть сердце. Даже слишком много сердца. А теперь… Теперь оно не билось под моей рукой.
— Этого не может быть.
Снейп резко отталкивает меня и встает, на ходу застегивая те самые пять пуговиц на своей отвратительной мантии.
— Может, Поттер. Может.
В его голосе совершенно точно слышится какая-то обреченная усталость. Снейп снял маску? Для меня? Вот уж чего однозначно не может быть.
— Что с вами случилось, сэр?
Он не поправляет почти уже привычно: «Что с нами случилось…» Просто пристально смотрит на меня бездонными провалами своих черных глаз. Мне становится не по себе.
— Как уже было сказано, Поттер, я умер.
— Тогда, в Хижине?
Я помню. Я слишком хорошо помню и эти глаза, затягивающие в бездну, и темную кровь, что хлестала из разорванной шеи, и этот хриплый шепот, страшнее которого я, кажется, не слышал ничего в жизни: «Взгляни на меня!». И собственную беспомощность над телом умирающего врага. То, что он никогда не был моим врагом, я понял немного позже, перед тем, как умереть самому.
— Нет, не в Хижине.
Снейп снова садится, почти падает на край кровати, словно марионетка, крестовину которой внезапно выпустил из рук усталый кукловод. Мне не видно выражения его глаз, только резкий абрис профиля на фоне окна. Кстати, электрический свет, льющийся сквозь витражи, говорит о том, что мы находимся в каком-то маггловском городе, и это делает окружающее нас средневековое убранство еще более странным. Сейчас я готов думать о чем угодно, только не о том, что мгновение назад сказал и еще скажет Снейп. Если честно, мне страшно. И, похоже, Снейпу тоже страшно. Этого, разумеется, не может быть, но… Ему страшно, и он молчит.
Мы молчим вместе, и в нашем молчании мне внезапно чудится что-то до боли правильное. Как будто так и должно быть: это время, застывшее, словно янтарь, эта напряженная тишина, этот электрический недобрый свет – сквозь цветные витражи. Было бы слишком наивно надеяться, что наше молчание может длиться вечно. Я не наивен. Больше нет. И Снейп тоже. Вряд ли он когда-нибудь вообще был наивен. И он всегда делает то, что должен. Это знание о нем я почерпнул из его предсмертных воспоминаний. Предсмертных?..
— Я умер, — очень спокойно говорит Снейп, — в июне тысяча девятьсот девяносто седьмого года. И самое смешное, что я даже не помню день своей смерти.
Мне делается не по себе. За всем этим внешним спокойствием слишком явственно ощущается холодок подступающего безумия. Профессор Снейп каким-то чудом выжил в Визжащей хижине, но, совершенно определенно, сошел с ума.
— Хотите пари, Поттер? – внезапно прерывает свои бредовые откровения Снейп. – Я могу точно сказать, что именно вы сейчас подумали – без всякой легилименции. Вы подумали, что я спятил.
В точку! Я вздрагиваю. Он вынул мои мысли из моей дурацкой головы легко и просто, практически не напрягаясь, точно только этим и занимался всю свою жизнь. Впрочем, может быть, большую часть жизни он именно этим и занимался. «Понять Поттера» — та еще тема для научных изысканий.
— Я не сумасшедший, Поттер, — тихо произносит Снейп, склоняясь ко мне близко-близко и сверкая в полутьме своими черными страшными глазами. Сейчас они на самом деле вызывают во мне безотчетный ужас. Как будто сквозь них на меня смотрит вовсе не бывший профессор зельеварения, много раз за последние семь лет спасавший мою дурацкую жизнь, а кто-то совсем чужой. – Я вампир.
Если бы он сказал что-нибудь вроде «Я — адепт древнего культа вуду» или еще какую-нибудь ахинею в этом же роде, я бы, безусловно, поверил и с воплями кинулся прочь из спальни. Потому что совершенно ничего не смыслю в древних культах и прочей абракадабре, и запугать меня тем, чего я не понимаю – вопрос убедительности запугивающего. А Снейп может быть чертовски убедителен. Но он сказал «вампир».
Так случилось, что первый свой фильм о вампирах я посмотрел в возрасте десяти лет вместе с Дадли, который болел, сидел дома и изнывал без какого-нибудь, пусть и самого завалящего, общества. Я и стал для своего кузена тем самым «завалящим обществом». А смотрели мы «Однажды укушенного» с Джимом Керри. Это выглядело смешно, глупо и совершенно неприлично. И вампиры там были похожи на сексуально-озабоченных подростков, у которых жажду секса заменили для пущего прикола жаждой крови. Во всяком случае, так мне казалось тогда. С тех пор при слове «вампир» меня начинало разбирать бурное веселье – и я ничего не мог с собой поделать. Тем более, когда в Хогвартсе нам популярно объяснили, что истинные вампиры давно исчезли с лица земли, истребленные как охочими до борьбы со злом магглами, так и магами, считавшими слюну, зубы и кожу вампиров крайне ценными магическими ингредиентами. Что ж… Может быть, кто-то и боится вымышленную нечисть. Говорят, среди магглов есть люди, которые боятся клоунов. Ну… извините. Это не про меня. Особенно после встречи с Волдемортом и возвращения с призрачного вокзала Кингс-Кросс. Так что, услышав от Снейпа: «Я вампир», Гарри Поттер начинает безобразно ржать. А Снейп смотрит на ржущего Поттера совершенно непередаваемым взглядом, как на неизвестное доселе магической науке мифическое существо. А потом… А потом тоже начинает гнусно хихикать, что в его эмоциональном диапазоне, по-видимому, и соответствует тому самому разнузданному ржачу.
Хихикаюший Снейп. Это отрезвляет не хуже ледяного «Агуаменти», направленного прямо за шиворот – и я мгновенно замолкаю, хотя волны смеха еще неистовой щекоткой прокатываются по коже.
— Не знал, что вы умеете шутить, профессор.
— А я и не умею.
Он говорит это совершенно легкомысленно, взлохмачивая пятерней свои и без того достаточно растрепанные волосы, смахивая с острого колена, обтянутого тканью все той же мантии, какую-то видимую только ему одному пылинку.
— Но вампиров не существует!
— Я тоже так думал – до недавнего времени… — Снейп зачем-то берет в правую, слегка подрагивающую руку медный канделябр и подносит к своему лицу. – Жизнь – веселая штука, Поттер. Не правда ли?