Четвертый брак черной вдовы (СИ)

— Выбрал, — он хохотнул, а донна Пурьетта захихикала. — Вам понравится, моя дорогая! Уже выхожу!
И он вышел. Вышел, подбоченясь, страшно довольный собой, в костюме Красного Плута.[1]
Катарина возмущенно ахнула.
— Нет! — залепетала она, отчаянно краснея. — Вот так вы не пойдете
— Вам не нравится костюм? — удивился он, оглядывая себя, а потом подошел к зеркалу.
Катарина не выдержала и застонала, закрыв лицо ладонями. Нет, на это просто невозможно смотреть! Ее муж, герцог дель Астра, зять уважаемой семьи, вырядился в красную рубашку со свободной шнуровкой, которая позволяла видеть мускулистую волосатую грудь — как у какого-нибудь простолюдина на пьяной попойке в таверне. И еще в красные облегающие штаны до колен, так что теперь любой мог любоваться его обтянутыми алой тканью крепкими ягодицами и прекрасным гульфиком с черными продольными полосами, ненавязчиво и скульптурно обрисовывающим то, что в нем хранилось. Не спасал ситуацию и короткий алый плащ, который муж набросил на плечи. Еще к костюму полагалась красная шляпа с рожками и красная полумаска — все вместе выглядело вызывающе, зловеще, и так чувственно, что хотелось выскочить на холодок и продышаться. Катарина заранее представила, сколько возмущений вызовет этот вычурный костюм. Сколько возмущений и интереса.
— Вы не пойдете в этом, — сказала она решительно.
— Добрый день, приехали, — съязвил Хоэль. — С каких это пор вы, донья, решаете, в чем мне ходить и куда? Это маскарад, и я намерен развлечься по полной.
— По полной?! — взорвалась Катарина.
Модистка продемонстрировала чудеса торговой предприимчивости и махнула рукой, выглянув из-за шторы, приказав всем помощницам немедленно удалиться, что они и сделали. Но ни герцог, ни герцогиня этого не заметили.
— Что вы опять загорелись? — Хоэль приосанился, разглядывая себя. — В этом костюме я стану не просто герцогом, а королем! Королем маскарада! — он засмеялся собственной шутке.
— Несомненно, станете! — язвительно ответила Катарина. — Продемонстрировав кое-что, — она выразительно посмотрела на полосатый гульфик, — всем благородным дамам этого города.
— Не преувеличивайте, — возразил Хоэль добродушно, извечным мужским жестом поправляя свое достоинство и подтягивая поясной ремень. Меч из ножен не вылетит, и апельсины не покатятся, можете быть спокойной. Если только — он взглянул в зеркало, ловя ее взгляд, — если только вы сами не захотите подержать их в руках.
— Ну уж нет, благодарю покорно! — огрызнулась Катарина, краснея до ушей. — Ваша вульгарная речь отбивает всякое желание проявлять интерес к вашим фруктам!
— Я могу выражаться более изысканно, — мурлыкнул он и вдруг повернулся к ней, обхватив за талию. — Если в этом будет толк. Хотите донья, я буду сама вежливость и куртуазность? Только поиграйте моими апельсинами? Если из них потечет сок, я совсем не против
Катарине стоило огромного труда, чтобы не влепить ему пощечину или не заехать коленом между ног, чтобы «апельсины» и вправду потекли. А он прижимал ее все сильнее, и глаза его потемнели, и стали шальными, а тело вполне понятно указало, что он не против познакомиться с женой поближе. Незнакомое жжение в груди — как будто жаркий ветер пустыни залетел в душу — заставил Катарину содрогнуться. Ей вдруг и в самом деле захотелось словно ненароком погладить полоски на красном костюме — так, из озорства, чтобы проверить Господи! Что же такое? Ей стало страшно, и ужасно, и волнительно — все вместе, и не понять, какое из чувств сильнее! Неужели этот мужлан и в самом деле превращает ее в животное, подобное ему самому? И что произойдет, если она прямо сейчас положит руку туда, куда он просит, оценивая размер и твердость?
Но вместо этого она холодно сказала, глядя мужу в глаза:
— Вы слишком себе льстите, добрый дон. Я не наблюдаю никаких апельсинов. Так две сливы, да и те сомнительной свежести.
— Сливы?! Обижаете, донья
— Буду ждать вас в экипаже. Если не выйдете через пять минут вам придется добираться до дома на своих двоих, господин герцог! — и оттолкнув мужа, Катарина обратилась в бегство самым постыдным образом.
[1] Красным плутом называли в простонародье дьявола.
16.
Подарки любви и ревности
К тому времени, как муж вышел из лавки модистки, Катарина сто раз повторила в мыслях их разговор, десять раз взбесилась и десять раз остыла. В конце концов ей стало даже смешно, но когда Хоэль забрался в коляску, Катарина приняла самый холодный и оскорбленный вид, на который только была способна.
— Костюмы привезут вечером, — сказал Хоэль.
Катарина отвернулась, показывая, что не желает разговаривать.
Подождав и не дождавшись ответа, Хоэль приказал ехать к ювелирной лавке.
— Вы обиделись, донья? — спросил он, когда коляска проехала площадь, на которой его не так давно собирались вешать.
— Нет, совсем нет, — ответила Катарина. — Вы же знаете, что женщинам нравится именно такое обращение — хамское, оскорбительное, вульгарное. Поэтому я в совершеннейшем восторге, добрый дон.
— Говорят, женщина охотнее простит большую бестактность, но не простит маленькую небрежность, — сказал Хоэль и вдруг погладил руку Катарины, лежавшую на сиденье.
Это прикосновение обожгло Катарину.
— Эй! — не сдержала она возмущенного возгласа, отдергивая руку, но кожа сохранила прикосновение горячей мозолистой ладони, и женщина загорелась сама — теперь, правда, не от гнева.
— Поэтому простите меня, — продолжал Хоэль и улыбнулся.
Его улыбка показалась Катарине насмешливой:
— Как у вас все просто, — процедила она сквозь зубы.
— В жизни, вообще, должно быть все просто, — сказал он, откидываясь на мягкую спинку сиденья. — Только дураки усложняют жизнь.
— Благодарю, — съязвила Катарина. — Раз от раза вы все милее и любезнее.
— Ну вот, опять обиделись не понять на что, — протянул Хоэль.
— Не понять?! Вы даже не осознаете, что говорите?!
— Э-э — он поскреб подбородок, поправил шляпу и придвинулся к жене поближе, заговорив тихо, чтобы не услышал возница. — Признаться, рядом с вами я и в самом деле начинаю нести бред. Но это ваша вина
Голос его — низкий, хрипловатый, словно опутывал Катарину невидимыми веревками. Хоэль был так близко, что она чувствовала его дыхание на своей щеке. Эта близость пугала и волновала, и заставляла вздрагивать от каждого прикосновения, а сейчас он снова погладил ее руку — нежно, бережно, а потом сжал ее пальцы. Пытаясь избавиться от дурмана, Катарина отодвинулась, насколько это было возможно, и подергала рукой, но Хоэль не отпустил.
— Во всем вы виноваты, — повторил он.
— Каким это образом? — пробормотала благородная донна, нервно взглянув сначала в спину возницы, а потом на прохожих, которые с любопытством разглядывали герцогскую чету.
Но Хоэля, похоже, не волновали ни прохожие, ни возница.
— Когда такая красивая женщина, как вы, смотрит с интересом, мысли всегда путаются, — сказал он. — Зачем вы притворяетесь?
— Притворяюсь?..
— Вы такая резкая на язычок, такая царапучка, а строите из себя унылую ворону
— Попрошу без оскорблений — начала Катарина возмущенно, но Хоэль перебил ее.
— Там, у портнихи, вы были настоящей. Донья Пигалица уже бы в обморок упала, а вы такой отпор дали
— Просто я покрепче буду, — отрезала Катарина. — Да отодвиньтесь вы от меня, наконец!
— Нет, просто вы совсем из другого теста, — усмехнулся Хоэль, и не думая выполнять ее приказ. — Так почему вы играете? Почему не хотите стать свободной? — пальцы его скользнули по ладони Катарины — лаская, вызывая сладкую дрожь.
— Я свободна!
— Ну-ну, — Хоэль отстранился, и Катарине сразу стало холодно, и это испугало ее.
Неужели она все еще живет иллюзиями? Глупая мечтательница!
Обида и жалость к себе захлестнули Катарину, и даже слезы навернулись на глаза. Она отвернулась, чтобы муж ничего не заметил. Куда он там собрался? К ювелиру?
— Что вы намерены купить? — спросила она. — Решили украсить себя драгоценностями? В вашем понимании настоящий герцог должен сиять, как новогоднее дерево?