Только небо (СИ)

Самыми трудными днями были понедельники, когда занятия Келли начинались в восемь. В эти дни он забегал к Бергу лишь на минуту, дать напиться и пожелать доброго утра. Иногда в качестве приветствия он кончиками пальцев касался виска Берга, или щеки, или шеи. Это заменяло рукопожатие. Этого хватало надолго. Потом снова возвращался ужас, наваливался душным и тяжёлым грузом, будто холм земли над могилой, из которой не встанешь. Тогда казалось, что ещё один день неподвижности в этой душной комнате, в этой живой могиле, и он не выдержит, просто сойдёт с ума. Но Келли возвращался и приносил с собой часть внешнего мира, оказывается, никуда не пропавшего, а просто существующего за пределами его планеты. Это мог быть журнал, подобранный в автобусе, пластмассовый стакан фруктового напитка, цветок, яркий камешек. Он кормил его обедом и рассказывал о том, что видел в городе, о занятиях, об университетских приятелях. Эти рассказы Берг слушал с удовольствием мазохиста. Как же он завидовал этим мальчишкам, которые могут просто перебежать улицу, подняться по лестнице, открыть книгу! Взять Келли за руку, коснуться его волос, обнять за плечи. И, наверное, берут, касаются, обнимают. Приглашают на вечеринки, в кафе, на концерт. Он никуда не ходит, но сколько ещё он выдержит? На сколько его хватит: быть прикованным к полутрупу? Его юность прошла у постели больного старика, теперь Берг висит у него камнем на шее, разве это справедливо?
А потом вдруг наступил день, которого он боялся и ждал, день его первого визита в клинику доктора Норта, и был это, конечно, понедельник, кто бы сомневался. Из клиники прислали фургон с двумя дюжими альфами-санитарами, которые погрузили его неподвижную тушу на каталку и вывезли во двор, под мелкий дождик. Берг едва успел вдохнуть горьковатого осеннего тумана, когда небо над его головой сменилось тесной утробой фургона и позади с лязгом захлопнулись двери. Фургон тронулся. Берг почувствовал тошноту. Раньше его не укачивало никогда, теперь это было не просто мелким неудобством. Берг попытался сфокусировать взгляд на зеленом проводке, бегущем по крыше фургона. Вот если бы рядом был Келли, он заметил бы, как ему плохо, как страшно. Он отвлёк бы его разговором, милой улыбкой, ласковым прикосновением. А потом фургон остановился, и Берг вспомнил потолки…
Доктор Норт встретил его радостной улыбкой, обменялся с Элоизом теплым рукопожатием. Пришлось постараться улыбнуться, ответить на вопросы. Да, самочувствие прекрасное, настроение отличное. Конечно, дома и стены лечат. Взорвать бы эти стены, да силой разума как-то не получается.
Снова его закатывали в гудящие цилиндры, и длинные иглы впивались в его тело, туда, где у нормальных людей располагался позвоночник. Он, разумеется, этого не чувствовал. Потом ему поставили капельницу. Знакомое сонное спокойствие потекло по венам. Доктор Норт снова показывал снимки, на которых Берг уже смог различить полупрозрачные позвонки. Элоиз старался сдержать восторг, доктор тоже был доволен. Берг спросил:
— Вы говорили, через месяц вернутся руки. Прошло уже почти два, а я ничего не чувствую.
Доктор принялся рассказывать о том, что история болезни каждого пациента сугубо индивидуальна, что процесс восстановления тканей в его случае развивается ускоренными темпами, а значит, есть хорошие шансы на полное восстановление. Нужно только набраться терпения и верить в лучшее. В голосе доктора послышались ему фальшивые ноты. Он хотел спросить: «Сколько же ещё ждать? Когда же, в какой момент времени придётся признать, что надежды больше нет, что ему предстоит провести остаток жизни вот так, по шею в живой могиле? Когда же он должен напомнить Гарету о данном ему обещании?» Вопрос так и не сошёл с губ.
По дороге домой он сам принял решение: до нового года. Если в его состоянии ничего не изменится, в первый день нового года он уйдёт из жизни. С помощью Гарета или без неё. Как угодно, любыми путями, он найдёт способ, не может не найти…
Берг закрыл глаза, притворился спящим, лишь бы не слышать голоса Элоиза, не видеть его искусственной улыбки. Не видеть, как одна могила сменит другую, лишь на миг качнув над головой серое простуженное небо. Пропали знакомые стены его спальни, звуки и запахи родного дома, темная воронка подхватила его, потянула на дно, всё плотнее стягивая горло петлей подступающего отчаяния. Но коснулись щеки прохладные пальцы, погладили ёжик коротко остриженных волос. Берг расцепил судорожно сжатые челюсти, торопливо вдохнул, шумно выдохнул. Раскрыл глаза и увидел перед собой знакомое лицо, немного встревоженное, немного грустное.
— Что так рано? — растянул в улыбке непослушные губы. Но Келли остался серьёзным.
— Ушёл со второй лекции.
— Прогульщик…
— Есть немного. Мне просто не терпелось услышать твои новости.
Берг рассказал ему про позвонки, уже вполне различимые, но все ещё призрачные, полупрозрачные. Про руки не стал говорить ничего. Он справится с этим сам. Или не справится, но все равно — сам.
— Это же замечательно, Берг, это же настоящее чудо! — проговорил Келли осторожно и как-то вопросительно, будто пытаясь сказать: «Отчего же ты не радуешься?»
Берг не ответил, и Келли спросил.
— Хочешь что-нибудь? Пить, есть?
— Спать хочу. Но ты не уходи, останься, если не занят.
— Конечно, Берг. Конечно. Я сделаю тебе массаж.
Берг закрыл глаза. Он не чувствовал прикосновений Келли, но ощущал его близкое присутствие, запах массажного масла, прислушивался к тихому дыханию. Если бы можно было заснуть вот так, тихо и спокойно, заснуть навсегда…
А потом это случилось. Сначала Берг не обратил внимания на маленькую точку немного выше локтя, чуть заметно пульсирующую теплом. Потом ощущение стало сильнее, пульсация сменилась лёгким покалыванием. Берг распахнул глаза почти со страхом. И тотчас же встретился взглядом с Келли, в глазах которого безмятежный покой мгновенно сменился тревогой.
— Что, Берг? Что-то случилось? Ну, не молчи, говори же!
— Келли… Выше локтя. Правее… Да, здесь. Мне кажется, я чувствую…
— Силы Света, Берг! Ведь это… Ну, что, чувствуешь? — залепетал Келли, волнуясь. Он положил руку Берга себе на плечо, прижав запястье щекой и пробегая тонкими пальцами по предплечью, будто скрипач, подхваченный вихрем вдохновенной мелодии.
— Да, да… Келли, ещё, сильнее!
— Все хорошо, Берг! Ты только не волнуйся, пожалуйста!
Его пальцы задевали невидимые струны, отзывающиеся острыми электрическими разрядами в плече, в запястье, в сердце. Берг взмолился:
— Подожди! Подожди минуту!
Глотая воздух, сгустившийся до болотной тяжести, Берг закрыл глаза. И тотчас же почувствовал прикосновение теплых пальцев к шее, уловил нежный запах мяты и лаванды, напомнивший ему, что он ещё жив.
А новая жизнь бежала по его венам, языками огня охватывая левую руку от плеча до запястья. Берг резко выдохнул. Повернув голову, успел прижать щекой прохладную ладонь. Проговорил, почти касаясь губами тонкой кожи:
— Подожди, Келли… Дай мне минуту…
Минута в его руках. Ладонь под щекой, лёгкие пальцы чуть заметно касаются волос, и так легко поверить, что вот сейчас, в этот самый миг всё изменится, и случится чудо, и вернётся небо.
Его дыхание так близко, а в словах тревога:
— Берг… Нужно позвонить в клинику. Может быть, мы должны что-то делать?
— Звони…
И исчезла тёплая близость, зато к боли в левой руке добавилось покалывание в правой. Или это только показалось? А может быть, это всё только кажется ему?..
А потом в комнате стало тесно и шумно. Там суетился плачущий Элоиз, о чем-то спрашивал радостный Гарет, Келли пересказывал то, что порекомендовали ему в клинике:
— Лёгкий массаж… Держать руки в тепле… Лучше обойтись без обезболивающих и снотворных препаратов, но при сильных болях можно принимать ненаркотические нестероидные анальгетики…
Элоиз принёс старый шерстяной свитер, отрезал рукава. Когда тяжелые руки-плети Берга просовывали в эти рукава, он чувствовал чужие прикосновения, будто короткие и не слишком сильные разряды тока. Элоиз предложил открыть шампанское. Берг отказался: побоялся сглазить. Келли неожиданно поддержал его опасения: