Только небо (СИ)

Обменялись подарками. От всей семьи подарили Келли часы, изящные и достаточно дорогие. Но и он не остался в долгу, к приятным мелочам для Элоиза и Гарета добавив выбранный со вниманием подарок для Берга: трость темного дерева с рукоятью слоновой кости. Берг верил, что уже скоро он сможет воспользоваться подарком.
Конечно, он не стал дожидаться рассвета, отправился к себе вскоре после полуночи. И долго ещё лежал в темной комнате, прислушиваясь к неясному разговору в гостиной, к смеху и звукам музыки. И уже на пороге сна вдруг услышал, как тихо скрипнула дверь и знакомый голос прошептал:
— Берг! Ты спишь?
— Нет…
Чуть заметная тень приблизилась к кровати, прохладные ладони сжали руку.
— Келли… — выдохнул Берг. — Келли, послушай!..
Тонкий палец прижался к его губам. Тихий голос проговорил:
— Не нужно, Берг! Что бы мы ни сказали сейчас, все будет неправильно. Понимаешь?
Он не понимал. Он не понимал ничего, кроме перехватившей горло нежности.
А потом палец исчез, и совсем рядом блеснули в темноте глаза, и нежный поцелуй коснулся его губ. Берг ответил на поцелуй, усилием воли заставил себя не сжать в объятиях желанное тело, а лишь коснуться ладонью гладкой щеки.
— Спасибо тебе! Спасибо тебе за все, — тихо прошептал Келли и, не дожидаясь ответа, скользнул за дверь.
А утром Берг даже не был уверен, случился ли с ним этот ночной визит, или же принял он сон за явь.
В тот день, когда Берг сам, без посторонней помощи переполз с кровати в кресло, Келли отправился на первое собеседование. Берг глядел за ним из окна, видел, как ступали по заснеженному тротуару отороченные мехом ботинки и легкий пар слетал с губ. Вслед пропавшей из виду фигуре он шептал:
— Чтоб ты не понравился… Чтоб там уже было занято… Чтоб мало денег, далеко до универа…
Шептал и стыдился собственной слабости.
Вернулся Келли уже после полудня. На нем была все та же зелёная рубашка, видимо, лучшая из его вещей, застегнутая на все пуговицы. От него пахло альфой. Молодым и здоровым самцом, не слишком сильно, но заметно. До темноты в глазах возненавидел Берг этот запах.
— Ну, как прошло? — спросил он, выдавив из себя приветливую улыбку.
— Не знаю, — пожал плечами Келли, присаживаясь рядом на диван. — На первый взгляд, неплохо. Но они интервьюируют и других кандидатов.
— Они? — переспросил Берг, на секунду взмолившись: немолодая супружеская пара, годятся Келли в папы…
— Пациент — очень пожилой альфа, очень милый. Страдает старческим слабоумием. Может сам за собой ухаживать, если не забывает, как и зачем. Работодатель — его внук. Тоже альфа, лет тридцати или чуть моложе.
Берг скрипнул зубами. Заговорил не сразу.
— Не спеши, Келли. Может быть, лучше пойти в семью, к приличным людям, которые будут знать тебе цену.
— Как у вас, все равно нигде не будет, — ответил Келли с грустной улыбкой. — Принести тебе чаю? Кажется, Лавендер испёк овсяное печенье, без сахара, как ты любишь.
— Тащи… И вот ещё что, Келли. Дай мне тоже время. Скажи заранее.
Он обернулся от двери, взглянул пристально, испытующе. Ответил:
— Я сказал им, что могу приступить к работе с первого марта.
Были у Келли и другие интервью. Он рассказывал Бергу о каждом, но почему-то запомнилось лишь то, самое первое. И запах именно того альфы не давал покоя.
В тот понедельник, когда Берг, цепляясь за поручни в тренажёрном зале клиники, сделал первый шаг, Келли получил приглашение на работу. В ту самую семью, которая не давала Бергу покоя.
Он слышал, как Келли и Элоиз щебетали на кухне, раскладывая продукты:
— Старинный особняк прямо в центре…
— Замечательно, в университет близко…
— Десять минут пешком, может быть, пятнадцать…
— Хорошая семья…
— Господин Кассел был известным учёным, астрофизиком…
Оба они казались Бергу предателями. Он вкатил своё кресло на кухню, сказал с плохо скрываемым раздражением:
— Ты помнишь, Келли, ты обещал остаться до марта?
— Конечно, Берг, — спокойно улыбнулся бета. — Я приступаю с первого числа, как и договаривались.
Эта дата наступила слишком быстро. Слишком быстро промелькнули последние дни, короткие прогулки на свежем воздухе, скрип снега под колёсами кресла, иней на ветках, Келли, снимающий с него ботинки, душистый пар над чашкой чая, тёплые и сильные руки, массирующие ступни, тепло в голосе: «Конечно, будем перезваниваться. Мне ведь нужно знать, как твои дела… День рождения девятого июня, ещё не скоро. Конечно, приглашу, хотя я уже столько лет не отмечал… На весенних каникулах будет больше времени…»
В тот день белесое небо пахло близкой весной, а в чёрных ветвях деревьев суетились птицы. Суетились и в доме: по пятому разу обменивались номерами телефонов, адресами электронной почты, давали наставления, проверяли, на месте ли документы, кошелёк, телефон, ноутбук, зарядные устройства. Требовали и давали обещания непременно писать и звонить. Берг оставался в стороне, сидел в гостиной, делал вид, что читал. Келли, взволнованный и бледный, присел перед ним на корточки, спрятал лицо в его ладонях. Выпрямившись, проговорил:
— Я не прощаюсь, Берг.
И скрылся за дверью. Берг даже сказать ничего не успел. А что тут скажешь? Не уходи? Останься со мной? Слишком поздно, чтобы нуждаться в сиделке, слишком рано, чтобы предлагать себя в мужья. Он поглядел ещё, как Келли садится в машину, как трогается с места маленький автомобиль Гарета и скрывается из виду. А потом усталость подмяла его под себя, и слишком тихо стало в доме, тихо и пусто. Осталось только доползти до постели, спрятаться под одеялом, сделать вид, что никакой трагедии не произошло, и напомнить себе, что любая разлука — это первый шаг к новой встрече.
========== Глава 8 ==========
Дом, похожий на особняк лорда Окнарда, показался Келли мертвым и страшно холодным. Идеально чистые столешницы блестели, как лакированная крышка гроба, уходящие в полумрак лестницы, покрытые ковровой дорожкой, пугали мертвой тишиной, потрескавшиеся от времени старинные зеркала в позолоченных рамах отражали бесконечные анфилады запертых комнат. Домосед лорд Окнард любил свой дом, любил окружать себя предметами уюта и комфорта. Там пахло табаком и виски, там горел в каминах огонь и звучала негромкая музыка. Дом Касселов не любил никто. Его держали в чистоте и порядке, следили за тем, чтобы портьеры подходили к обивке кресел и блестело серебро за стеклом старинных сервантов. Этот дом походил на музей, никогда не знавший посетителей.
А ведь когда-то здесь жила большая и дружная семья. Келли рассматривал портреты и фотографии на стенах: затянутых в корсеты омег с кружевными зонтиками, кучерявых детей, важно восседающих на толстых пони, усатых охотников, растянувшихся на траве. Когда-то здесь жили люди, которые выезжали на пикники, катались на лодках, поднимали на руки детей, собирались за праздничным столом. А потом они исчезли. Пропали дети в бархатных кафтанчиках, омеги в шелковых чулках и альфы в шляпах с перышками. А дом остался один, пустым и холодным, и нелюбимым. Он замер в колдовском сне, чтобы проснуться в один прекрасный день, когда по гулким коридорам прокатятся звонкой дробью детские шаги, когда веселые голоса послышатся в передней, а очнувшееся от спячки зеркало отразит румяные щеки вошедших с мороза, искристые снежинки на пышных мехах, улыбки и объятия.
Впрочем, обитал в мертвом доме один живой человек. Потерянный во времени, позабывший самого себя, беспомощный и одинокий, но живой. Звали его профессор Кассел, но он не помнил своего имени, отзываясь лишь на интонацию, каким-то животным инстинктом ощущая, что обращаются именно к нему. Конечно, имени Келли он тоже не запомнил и называл его то Мур, то Адди, то совсем уж странно: иногда Одилий, иногда Офелий. Тем не менее он сразу принял его как своего, как давнего хорошего знакомого, к которому следует относиться со старомодной почтительностью и с галантным восхищением, лишенным сексуального подтекста. Профессор целовал ему руки и, чопорно поддерживая под локоть, провожал к накрытому для завтрака столу, и Келли ощущал себя одним из этих высокородных омег в чулках и в туфлях с бантами. Он открыл золотое дно, однажды спросив профессора о людях на старинных портретах. Профессор мог говорить о них часами! И неважно, что пони на фото звали то Кай, то Кейт, а сидевшего на нем серьезного мальчишку то Нино, то Надин, истории были самыми настоящими, меняющимися день ото дня, но неизменно яркими, живыми, запоминающимися!