Кожное лекарство (ЛП)
Джеймс Ли был поражён.
После стольких прошедших лет старик вспоминал случайную встречу, словно это было вчера. И, казалось, он знал о том, о чём ему не говорили. Может быть, он всё-таки не просто какой-то старый грязный фермер…
— Думаю… Думаю, он вас боится, — искренне ответил Джеймс Ли. — Как и большинство в этой деревне.
— Да, они боятся. Конечно, боятся, — старик на минуту задумался. — Твой дядя… думаю, он мудрый человек. За общение со мной можно заплатить ужасную цену. Малец вроде тебя… не может позволить себе то, чем я обладаю. Но вот если он не ценит свою душу… Ты ценишь свою душу, малец?
— Да… Да, ценю.
— Хороший мальчик. А теперь рассказывай, зачем пришёл. Не могу же я сам всё вытаскивать из твоей головы.
И Джеймс Ли рассказал ему о своей матери и о тайнах, которые окружали его переезд в Миссури.
Он всё говорил и говорил старику одно и то же, задавал одни и те же вопросы, потому что раньше никогда ни с кем не обсуждал свои проблемы, хотя безумно хотелось.
— Во-первых, малец… Твоей маме я помочь не смогу. Моей силы не хватит, чтобы бороться с тем, что её удерживает. Она была проклята, малец… Да, проклята этой злобной старой сукой. Я вижу в голове образ этой ведьмы. Она владеет магией, малец… Даже будучи мёртвой, её магия сильна.
— Я надеялся…
— Нет, малец. Но то, что обладает твоей мамой… Оно почему-то слабеет. И если ты подождёшь… Уверен, твоя мама обретёт мир.
Старик наклонился вперед, его глаза горели.
— Но послушай меня, малец… ты носишь эту метку, и жизнь твоя будет мрачна. Ни один лучик солнца не пробьёт эту завесу, ведь за ней лишь тьма.
Джеймс Ли не понимал, о чём говорит старик.
Геллер продолжал говорить о «метке дьявола» и о том, что те, кто её носит, прокляты.
Но наконец, когда тени стали длиннее, и день начал подходить к концу, Геллер отпустил мальчика, приказав подниматься вверх по холму, где бы самый короткий выход из лощины.
— Не останавливайся, даже если захочешь в туалет. Продолжай идти, глядя прямо перед собой.
Геллер предупредил, что если Джеймс Ли встретит кого-то на тропе, то не надо слушать, что они говорят, и смотреть, что они делают. А если он услышит голоса из чащи, нужно их просто игнорировать и продолжать идти, невзирая на то, что они будут говорить и обещать.
— Эти леса, малец… Они полны голосов, и не дают нам покоя.
Джеймс Ли выбежал из лощины и снова оказался под солнцем и зеленью.
Когда он вернулся домой, никто с ним не заговорил, словно он был запятнан.
Запятнан безумным стариком и ведьмой.
На следующий день он собрал все свои пожитки и покинул деревню на холмах, решив, что ему уже семнадцать и он уже мужчина. Пришло время самому разбираться с этим миром.
Он направился на запад.
А по дороге связался не с теми людьми. Казалось, его притягивало к ним, а их — к нему.
И по прошествии нескольких недель и месяцев то, что затаилось внутри него на целых семнадцать лет, начало пускать корни, прорастать и расцветать. Но это был не цветок, а язва; разъедающая опухоль, которая пожирала его сантиметр за сантиметром.
К моменту начала Американо-мексиканской войны Джеймс Ли уже убил шестерых… Топором, ножом, пистолетом и просто голыми руками.
— 4-
В глубинах гор зарождались порывистые ветра. Они рыскали по пустынной местности, завывали в сухих оврагах и свистели на вершинах скалистых обрывов. От него дрожали заросли дикого кустарника. К небу взвивался песок, и змеи прятались средь скал. В жёлтом туманном небе кружили стервятники. Мухи садились на лица живых и мёртвых, а ветер пах солью, жарой и страданием.
В общем, Северная Мексика была выжженной, нечестивой страной — филиалом ада на земле.
Джеймс Ли Кобб, доброволец из Миссури, наблюдал, как два одетых в оленьи шкуры ополченца вытаскивают из грязного кустарника ещё один мексиканский труп.
— Это уже шестой, босс, — произнёс один из солдат по фамилии Джонс, сплёвывая смешанную с табаком слюну на лицо испанца, убитого в живот выстрелом картечи. От грудины до мошонки погибший мужчина представлял собой дыру, в которую можно было забросить мяч и не коснуться плоти. — Шестой грязный, грёбаный сукин сын.
— Каждый раз при виде мёртвого мексикашки я думаю о том, — протянул Кобб, — что мир стал чуточку чище.
Джонс кивнул, скидывая на песок паука.
— Да, Джеймс, я бы с этим согласился. Я бы согласился, — закивал Джонс и снова плюнул на тело. — Знаешь что? А местность-то здесь и неплоха. Если бы не чёртовы мексикашки, пачкающие её, то здесь можно было бы жить. Как думаешь?
Кобб прищурился. Он всегда был настороже. Всегда.
— Возможно. Только здесь, наверно, жарче, чем в заднице у дьявола.
— Стоит подумать, да?
Кобб прислушивался к словам ветра, говорящего ему голосами демонов, что будет ещё больше смертей, ещё больше мерзких убийств, прежде чем эта небольшая вечеринка подойдёт к концу.
Кобб облизнул пересохшие губы и улыбнулся.
* * *
Кем бы Джеймс Кобб ни был в детстве, повзрослев, он стал совсем другим человеком. Он никогда не мог искренне отметить тот момент, когда из наивного простака с широко раскрытыми глазами он превратился в кровожадного убийцу.
Возможно, это было во время его первого убийства.
Тот бродяга, которого он зарезал в Канзасе после побега из Миссури. Тот, который решил показать молодому мальчишке, что нет ничего противоестественного в отношениях двух мужчин.
Наверно, это превращение произошло, когда он вытащил охотничий нож и вонзил его прямо в живот вонючего извращенца; когда увидел, как горячая кровь пузырится на земле, подобно лаве… Вот тогда всё и произошло.
И стоило ему совершить первое убийство, как дальше всё стало легко и естественно. Словно он был для этого рождён.
Как и предрекал ведьмак Геллер, жизнь его стала мрачной.
После отъезда Кобб редко вспоминал Миссури, Геллера, дядю Арлена или тётушку Маретту. Или то существо, что некогда было его матерью.
Всё, что имело значение — это жизнь, здоровье, набитый желудок и целый череп.
Он крал лошадей и угонял скот. Охотился на бобров в Скалистых горах и в Вайоминге. Поставлял контрабандный виски индейцам и снабжал их американскими карабинами для борьбы с переселенцами и армией.
В общем, ежедневно рука об руку с ним шли убийство и насилие.
Всё хорошее в нём увядало, как зелёные лозы в засушливую погоду, и вместо него поднималось, чтобы заполнить пустоту, что-то тёмное и зловещее. То, что жило внутри Джеймса Ли давно, но просто ждало.
Ждало своей очереди.
Когда Техас решил присоединиться к Соединенным Штатам, Кобб присоединился к группе кровожадных добровольцев из Миссури, чтобы бороться за свою независимость от Мексики.
Любая война была сложным и трудным делом, но Джеймсу Ли она нравилась.
Первый раз он ощутил вкус битвы в лагере в Мартаморосе, где все горячие головы хотели скорее в бой, и в свободное время ничего не оставалось, как затевать драки друг с другом. Добровольцы из Миссури часто задирались с добровольцами из Джорджии и Индианы, но чаще всего — с солдатами регулярной армии, которые смотрели на добровольцев, как на мусор. В лучшем случае, они называли их «наёмниками», в худшем — «разбойниками и головорезами». Поэтому каждый день добровольцы устраивали им ад.
Если драку затеять не удавалось, они хватались за мушкеты и стреляли во всё, что движется, и что не движется.
Матаморос был неуправляемым ульем беспорядка и неподчинения.
Регулярная армия была в ярости от необходимости жить бок о бок с этими проклятыми разбойниками-добровольцами. А для добровольцев не существовало ничего веселее, чем злить солдат.
Но затем Кобба и остальных запихнули на речной катер и повезли вниз по Рио-Гранде. Река то выходила из берегов, то возвращалась к нормальному уровню. Затем снова разливалась.