Последняя жизнь (СИ)

- Поч-ч-ч-чему ты р-р-р-раздел-л-л-лся? Х-х-х-холодно! – отстукивает он посиневшими губами.
- П-п-п-потому что сейчас п-п-п-полетим, а я н-н-н-не х-х-х-хочу идти п-п-п-по Мар-р-р-ру г-г-г-голым, - объясняет Шерлок. – П-п-п-п-привяжи м-м-м-мою од-д-д-д-дежду к себе. И с-с-с-смотри, не п-п-п-потеряй, ин-н-н-наче сам п-п-п-пойдешь в т-т-т-трусах до г-г-г-гостиницы.
- Л-л-л-ладно, п-п-п-понял, п-п-п-привяжу, - Джон делает из комбинезона Шерлока узел, в который засовывает нижнее белье и ботинки, а потом привязывает узел к поясу своего комбинезона. – Т-т-т-так п-п-п-пойдет? – он разгибается, намереваясь спросить, что Шерлок задумал, как они полетят и почему для этого нужно быть голым, но тут способность говорить покидает на неопределенное время, потому что перед ним стоит сфинкс. Нет, не так, перед ним стоит СФИНКС. Тот самый, из легенд и сказок, с телом льва, головой человека и крыльями орла. Джон громко икает и пятится, потому что сфинкс просто огромный.
- Остановись, рыбка Джонни, - звучит в голове величественно низкий голос Шерлока, хотя сам сфинкс не открывает рта, только смотрит внимательно на Джона, чуть наклонив голову. – Еще чуть-чуть, и упадешь в пропасть, - Джон послушно замирает, не в силах ослушаться этого волшебного голоса. – Забирайся мне на спину, обними за шею и держись крепко. Немного полетаем.
Джон послушно выполняет инструкции, хотя забраться на здорового льва сложно. Но сфинкс решает проблему быстро, с помощью хвоста, которым просто закидывает Джона себе на спину. Последнему остается только крепко обнять гигантское животное за шею и прижаться щекой к нежной шелковистой шерсти. Сфинкс мягкий и теплый.
- Ну что, полетели, рыбка? – звучит голос в голове Джона.
- Я не рыбка, - так же мысленно отвечает ему Джон, и удивляется, когда Шерлок его слышит.
- А кто же ты?
- Сирены – не рыбы, - злобно пыхтит Джон. - Освежи в памяти ксенологию.
- Однажды ты мне споешь, малечек, - мурлычет Шерлок, разгоняясь.
Джон зажмуривает глаза, чтобы не видеть этот ужас, летящий на крыльях ночи, и мстительно обещает:
- Уж я спою однажды, век не забудешь.
Джон не чувствует взлета, только сильный ветер и мягкий шелест крыльев над головой, а когда решается открыть глаза, то видит вокруг только тьму и звезды: ни скал, ни огней городов, ни голографических указателей оставшейся где-то позади трассы. Дух захватывает до остановки дыхания: так красиво, будто оказаться в межзвездном пространстве. Больше всего на свете Джон любит тренировки на полигоне. Их вывозили три раза в году и оставляли на орбите месяца на два. Джону, как лучшему курсанту, разрешалось летать в неурочное время. Их преподаватели, такие же, как он, помешанные на звездах и скорости молодые офицеры, узнавали в Джоне себя и шли на нарушение дисциплины охотно. Вдали от начальства на распорядок закрывали глаза. И Джон этим пользовался. Он тренировался до изнеможения, а когда уставал, то зависал в тренировочном истребителе в свободном дрейфе и просто любовался на бесконечность звезд вокруг. Джон улыбается, вспоминая свой последний дрейф, когда его вынесло за пределы орбиты, и он потерялся с радаров учебного центра. Он, конечно, быстро сообразил, что выходит за пределы зоны ответственности академии и вернулся, но получил ту еще головомойку и до конца тренировочных полетов драил сортиры, но о том полете не пожалел ни разу, так как именно тогда в голове до конца уложилась мысль о бесконечности космоса и о том, насколько мал их собственный мир, вместе и с внешним, и внутренним, и центральным. Космология – все же странная штука, дает понятия теоретические, но не подкрепленные практикой и собственными глазами, эти понятия так и остаются на бумаге вереницей математических формул. Джон завороженно глядит в эту бесконечность, и сердце переполняет восхищение.
- «Среди миров в мерцании светил одной звезды я повторяю имя…» - шепчет Джон стихи, которые так любила читать матушка вечерами, глядя на небо.
- Да ты поэт, малечек, - смеется низким голосом в голове Шерлок, - ничего другого от вас, сирен, и не ожидал. Все готовы превратить в песню, даже рецепт приготовления каши.
- Это не я поэт, это – Анненский, - возражает Джон. - Можно подумать, ты слышал как мы поем, - бухтит он, когда чувствует у шеи какое-то мягкое щекочущее движение, и жутко пугается.
- Испугался… - тихо смеется в голове сфинкс, - попался…
- Это ты, - выдыхает Джон, оборачивается и видит большое пушистое нечто, щекочущее ему щеку и шею – невероятно, это же кисточка хвоста Шерлока. Он что… - Шерлок, ты заигрываешь? – изумляется Джон.
- Уже и пошутить нельзя, - обижается Шерлок, и кисточка вместе с хвостом куда-то прячется.
- Ну, прости, я не понял, конечно, ты не заигрываешь, с чего бы, - бормочет Джон, понимая, что, кажется, был бестактен. Чтобы исправить ситуацию, он лихорадочно ищет тему для разговора: – Почему нельзя было лететь днем? Зачем ждать ночи? – отлично, хоть что-то, хвалит он себя за сообразительность.
- А ты хотел распугать местных жителей? Кроме того, я здесь инкогнито, говорил же, - отвечает Шерлок, все еще слегка обиженно, но отвлекается на рассказ о специфике маскировки.
Джон слушает с удовольствием – Шерлок всегда говорит интересно. Попутно Джон задумывается о сфинксе и его работе – тяжело вот так скрываться, таиться от всех. Сам Джон со своей профессией угадал лучше. Все же, как так получилось, что их пути пересеклись? Тогда, в императорской оранжерее, и сейчас, здесь, на Латанге? Ведь они такие разные. Кто так распорядился? И вообще, к чему все это? Тут Джон вспоминает о дуэли, и настроение портится. Конечно, глупость несусветная, обидеться на «идиота», Шерлок всех идиотами называет, это вовсе не значит, что он плохо относится лично к нему, Джону. Вообще, теперь, чуть лучше зная Шерлока, он убежден, что даже издевательский совет в оранжерее по поводу орхидей был довольно искренен, а карточная игра – всего лишь игрой. Но Джон, оскорбленный в лучших чувствах, ожидал от Шерлока подвоха и изначально был настроен против него, воспринимая каждое его действие как личный вызов. Так что неприятная сцена в каминной, избавившая Джона от большой жизненной ошибки и маленького репутационного скандала, кажется заботой со стороны Шерлока. Джону бы спасибо сказать, а он перчатками стал бросаться. И остался еще должен.
- Шерлок, - зовет Джон, движимый чувством вины, - как твое крыло после ранения?
- Все нормально, - отвечает сфинкс, - зажило, без последствий. Ты вовремя остановил кровотечение.
- Ничего я не остановил, - сердится Джон, - ваши люди вовремя появились. Я тогда толком и не извинился, ты все терял сознание… Ты прости меня, пожалуйста, за тот выстрел, и за дуэль эту глупую, и вообще, как идиотски я тогда себя вел… Это все прапрабабкины гены, она императорской крови была, так, ничего особенного, седьмая вода на киселе, но из-за этой седьмой воды вечно в неприятности влипала – слишком гордая, в итоге кончила жизнь на плахе, - Джон прочищает горло, понимая, что готов расчувствоваться, а для него, праправнука той самой гордой бабки, прощение просить тоже нелегко. – В общем, - заключает он, возвращая голосу твердость и силу, - всегда к твоим услугам. В любой момент, ты только скажи: «К барьеру», я буду готов.
- Я понял, Джон, ты уже говорил, - откликается вечность спустя Шерлок, - непременно припомню, что ты мне должен. А теперь держись, мы приближаемся. Вон те огни видишь внизу? – Джон вытягивает шею и действительно видит маленькое, с мелкую монетку скопление огней. – Это Мар. Будем садиться как можно ближе, но все равно тебе придется пройтись до города. Держись крепче.
Джон не спрашивает, почему пройтись придется только ему, просто крепче сжимает шею сфинкса и закрывает глаза. Дальше шелест крыльев превращается в хлопанье, усилившийся ветер треплет волосы, выбивающиеся из-под капюшона комбинезона, в лицо летит теплый воздух, запахи еды и звуки отдаленной музыки – действительно, родной Мар.