Последняя жизнь (СИ)

Голос включают, когда Джон переживает очередной самоанализ принятых решений. Он не сразу слышит его, погруженный в собственные думы, а когда слышит, начинает удивленно оглядываться. Произношение выдает в голосе робота или автоматического переводчика, а текст… Джон подозревает, что его писал профессиональный политик. Этот текст, не длинный, но достаточно емкий, по сути – квинтэссенция предательства, этакий экстракт успокоительных слов для тех, кто решил сдать своих, довольно убедительный, надо сказать, экстракт после стольких дней молчания и отчаяния, доказывающий, что перейти на сторону сил добра, как именуют себя нтога, значит, не предать своих, а совершить благой и правильный поступок, ибо только добро нужно людям, добро следует защищать и насаждать, одаривать щедро и бескомпромиссно, раз и навсегда, разящей рукой справедливости и возмездия угнетателям. Большего агитирующего бреда Джон в жизни своей не слышал. Они крутят эту запись подряд бесконечно долго. Джон успевает выучить ее наизусть. Поначалу он еще язвителен и критичен к словам, но постепенно речь проникает в мозг, вытесняет все мысли, все чувства, даже чувство страха, воспоминания. Сутки напролет надоевший голос твердит одно и то же, и Джон готов лезть на стенку, лишь бы заткнуть его. Но заткнуть голос не получается, и Джон в какой-то момент начинает просто видеть галлюцинации – голос получает физическое воплощение в виде человека-тени, призрачного и безликого. Порой Джону кажется, что нтога именно так и выглядят, что они прячутся за других потому, что им нечего явить миру и людям, ибо они – ничто, но Джон приходит в себя и понимает, что начинает заговариваться. Он медленно сходит с ума, убеждаясь в собственной ненормальности – монотонный голос, говорящий то, что он ожидал услышать, всего лишь галлюцинация.
Спасает Джона от окончательного помешательства, как ни странно, появление конвоиров, которые выводят его из камеры через бесшумно отодвинувшуюся в сторону стену и волокут куда-то по длинному коридору. Конвоиры выглядят как обычные люди – сирены, праймы, централы или сфинксы. Только все они одеты в белоснежные комбинезоны, идеально белые, без единой черной отметины, даже в глазах, привыкших к сумраку камеры, от этой белизны резь и слезоотделение. Джона ведут долго, петляя коридором мимо одинакового ряда дверей вдоль стен, без иллюминаторов и смотровых площадок, и в какой-то момент Джон узнает модель этого судна – баржа, обычная транспортная баржа, произведенная в Экспериа Прайм, на таких империя перевозит грузы в свои колонии, неповоротливая и тихоходная, переделанная в тюрьму. Но, судя по натужности работы двигателей, дополнительно бронированная и укрепленная оборонительным оружием – баржа-крепость, неприступная тюрьма, из которой не сбежишь, которую не взорвешь и даже подземный ход, как граф Монте-Кристо, не выроешь. Джон впервые понимает всю безнадежность своего положения – он здесь навсегда. Концом пути становится небольшой спортивный зал, скорее даже ринг, арена, на которой в обычном благополучном мире устраивают боксерские бои, с синим и красным углами. Абсолютно пустая арена. В красном углу находится клетка, в которой можно только стоять, в синем - обычное кресло для боксера. Джона вталкивают в клетку, закрывают. Конвоиры уходят, а вместо них приходит тот, с кем Джону предстоит сражаться - Джон не дурак, и уже понял, для чего его сюда привели. Лучшее средство подготовки бойцов – не манекен, а живой человек, тот, кого не жалко, кто будет сопротивляться до последнего, потому что альтернативой станет смерть. Отлично придумано – не вышло с вербовкой, значит, послужишь тренажером для наших солдат. Джон рассматривает из-за решетки своей клетки противника, настраиваясь не на победу, а на смерть – его задача заставить солдата себя убить – жизнь в плену для Джона невыносима. Конечно, им даже не стоит тягаться. Боец в белоснежном костюме и таком же белоснежном шлеме в меру упитан, выглядит отдохнувшим и полным сил, в то время как Джон истощен, изнурен бессонницей и депрессией, а также еще и возможной черепно-мозговой травмой (по крайней мере, длительные головные боли некоторым образом развлекали его между мыслями о пытках и черным отчаянием). Клетка автоматически распахивается, и Джон делает шаг вперед, выходя на ринг. Белоснежный боец движется легко и свободно, он не нападает, пока еще проверяя реакцию Джона и его возможности в плане сопротивления. Джон некоторое время также уклоняется от столкновения, отмечая отличную технику противника, а потом, плюнув на всякую осторожность, просто кидается в бой. Джон бьет зло, стараясь сделать больнее, распалить, вывести из себя, заставить убивать, но все, чего он добивается, это град болезненных ударов, в результате которых ослабевший Джон просто летит на маты и не может встать. Боец прыгает сверху, продолжая избивать в кровь. Голова Джона мотается как кукольная, глаза давно заплыли, во рту какое-то зубное крошево. Сопротивляться бесполезно, да и не хочется. Джон просто лежит, позволяя себя избивать, отринув боль и обиду. Он прощается с жизнью, и даже, кажется, слышит шелест морского прибоя и видит белую пену, из которой вышли сирены на песчаный берег однажды, чтобы стать обычными людьми. Умирая, сирены вновь становятся морской пеной и возвращаются в породившее их лоно океана. Так гласит легенда, и Джон хочет в нее верить. Все тело превратилось в сплошную гематому, а удары сыплются и сыплются, убивая, отбирая жизнь. Свисток судьи почти не слышен сквозь морской прибой, однако убийство прекращается. Чьи-то сильные руки волокут Джона назад в клетку, вздергивают на ноги и оставляют. Он падает, но узкая клетка просто не дает возможности приземлиться на пол. Джон заваливается на бок, теряя сознание, но тут его поливают холодной водой, не давая отключиться. Джон с трудом открывает заплывшие глаза – ринг опять идеально чист, вокруг никого, только быстро уходящая в сливное отверстие в клетке кровавая вода. Джон стоит бесконечно долго. Он не может даже сесть, настолько здесь узко. Джона мучает голод и жажда, а еще его периодически тошнит кровью. Плечо адски ноет, от этой боли хочется лезть на стенку. Время идет, и Джону кажется, что о нем опять забыли. Холщовая роба высыхает, раны стягиваются подживающей коркой, синяки наливаются цветом и постепенно бледнеют, сам Джон слабеет и периодически впадает в забытье, мечтая о смерти, как избавлении от мук.
Второй бой происходит после того, как Джона купают. Купание на самом деле – очередной ливень из холодной воды, который взбадривает Джона, заставляя открыть глаза и начать хотя бы шевелиться. Странные ощущения – он не умер, не замерз, не впал в прострацию, вот ведь жив и даже трепыхается. Второй боец, для которого он предназначен – разумный паук с Кратолакта. Слава богу, хоть он не белоснежный, обычный паук, с панцирем и щеточкой волос на лапках. Клетка открывается, и Джон, шатаясь, выходит, пытаясь сжать кулаки. Вот только ничего у него не получается – сил нет даже на это, все что он может – держаться на ногах, пусть и не твердо. Паук кружит вокруг, подбираясь ближе, шевеля и мелко перебирая лапами, хищно разевая ротовые отверстия и злобно вращая шестью глазами. Арахнофобией Джон не страдает, но погибнуть от паучьего яда – самое последнее, о чем может мечтать сирена. Паук выстреливает в Джона своей паутиной, и вот тут Джон начинает метаться. Он не знает, что на него находит, возможно, какой-то древний инстинкт трепыхаться, оказавшись в сети, но Джон рвется из последних сил, пытаясь разорвать липкую и крепкую паучью нить, но тут паук запускает в него свой яд, присасываясь одновременно в нескольких местах к коже, и Джон чувствует, как конечности начинают неметь. Неужели действительно конец? Джон не успевает обрадоваться, отключаясь.
Очередное возвращение в пугающую реальность случается опять в клетке. Тело медленно отходит от парализующего паучьего яда, кожу колет, словно в нее воткнулись тысячи иголочек, к горлу вновь подкатывает тошнота. Ноги Джона трясутся, более не удерживая, и подкашиваясь, но узкая клетка служит своего рода фиксатором, не давая упасть. Когда она открывается в следующий раз, Джон просто вываливается на маты под ноги третьему участнику драмы, пернатому представителю Вандраса. Джон не помнит, чем заканчивается их встреча, потому что благословенно теряет сознание, где-то далеко отмечая болезненные удары клювом по вывихнутому плечу (он непременно сравнил бы себя с несчастным Прометеем, если б не отключился).