Связанные нитями души (СИ)

Не помню, когда я начал смотреть на Данила, отмечая его привлекательную худобу, длинные ноги, острые лопатки, милые кудряшки волос, проникновенные синие глаза, искусанные губы, к которым так и хочется прикоснуться. Да, хочется… Прикоснуться… Но я не могу. И вовсе не потому, что кодекс хранителей запрещает подобные отношения. Я не могу прикоснуться, потому что меня не существует в мире живых. Я меньше тени, меньше отголоска. Я лишь могу висеть за плечом, смотреть и делиться своей накопленной благодатью, которая охраняет его, оберегает, подзывает удачу и отгоняет напасти. Более продвинутые хранители могут подсказывать, вести своих подопечных к новым встречам и лучшей жизни. Я такого не умею. Я скверный хранитель, который смотрит на своего подопечного совсем не как хранитель, но я искренне желаю ему счастья. Поэтому и отдал ему сегодня всю благодать, которую смог накопить. Ведь у моего мальчика сегодня свидание.
Да, свидание. Он, наконец, решился на этот шаг. Сегодня утром он готовился к этому, подготавливал себя, а я смотрел на него, подглядывал. Стыдоба… Но смотреть — это единственное, что мне остаётся. Я и не прошу ничего другого. Я же ведь сам старался, чтобы Даня ответил согласием на предложение того мужчины, подталкивал его к свиданию.
И вот оно будет сегодня. Сегодня другой мужчина обнимет его и прижмёт к себе. Только я этого видеть не хочу. Не могу…
Прости, мой мальчик, но сегодня, сейчас, твой непутёвый хранитель покинет свой пост, а ты побудешь наедине с тем, кого, возможно, сможешь полюбить…
Я дотрагиваюсь рукой до его щеки, зная, что ничего не будет, он ничего не почувствует, я делал так уже тысячи раз. Дотрагиваюсь, глажу и, не в силах больше терпеть, резко взмахиваю крыльями и лечу наверх обратно к порталу. На возвращение он работает автоматически, так что я просто врываюсь в облака и лечу сквозь густой белый туман, пока он не превращается в тоннель, а тоннель — в дорожку из белого песка, которая выводит прямиком к красным воротам.
Выйдя из-под арки, я быстро прохожу приёмную площадку и, трансформировав крылья в плащ, сворачиваю на аллею, которая ведёт к хранительским корпусам.
Я тут уже неделю не был. Да и вообще редко появляюсь, большую часть своего времени провожу в мире живых с Данилом. Поэтому сейчас не знаю, куда себя деть, чем занять. Можно попробовать медитации, о которых говорила Зери, заодно и положительный заряд накоплю, а то ж ведь совсем ничего не осталось. В раздумьях я прохожу мимо беседки, и тут меня окликают. Обернувшись, замечаю маленькую старушку Карине и кряжистого добряка Хайнца. Он-то и машет мне рукой, призывая присоединиться к ним. И я присоединяюсь. Всё равно делать пока особо нечего.
— Давненько тебя не видел, Владлен, — говорит Хайнц, пока я устраиваюсь в плетёном кресле беседки. — Всё птенца опекаешь?
— Опекаю, — киваю я. — Новичок я в этом, так что стараюсь поближе к нему держаться.
— А я вот от своих решил отдохнуть, похалявить.
Усмехаюсь. Да уж, Хайнц тот ещё халявщик. У него, в отличие от меня, три «птенца», и как он за ними следит, я не знаю. Правда, у бабушки Карине их вообще десять.
— А ты молодцом! Правильно делаешь, — продолжает Хайнц. — В нашем деле это важно. Чем больше времени проводишь с подопечным, тем сильнее связь. Рассказывают, что при сильной связи хранитель, даже не видя подопечного, чувствует неладное и может перенестись к нему без портала. Врут, наверное, но красиво врут.
— Не врут, — вмешивается в разговор Карине, что само по себе невиданное дело.
Карине — маленькая, иссушенная старушка с большим орлиным носом и чёрными проницательными глазами — славится своей неразговорчивостью. Со мной за все шесть лет знакомства она, наверное, парой слов-то и перекинулась.
— Если будешь стараться, то у тебя такая связь с подопечным возникнет, — говорит Карине, выделяя слово «тебя» и для убедительности тыкая в меня скрюченным морщинистым пальцем.
— У него получится, а у меня? — тоже уловив интонации, спрашивает Хайнц.
Бабушка Карине несколько секунд смотрит на того и, наконец, отвечает:
— Если балаболить не будешь. И халявить.
— Да кто халявит? Я, что ли, халявлю? Неправда! Не халявлю я. У меня их вообще, между прочим, трое! Где ж тут похалявишь?
— И ты гордишься количеством? — интересуется Карине.
— Ну… не то, что бы горжусь, но…
— Количество — это не то, чем нужно гордиться. Гордиться нужно подопечными, их достижениями. Любить их просто нужно, одного, троих, десятерых — вот и весь секрет. И ты, Владлен, молодец, — говорит бабушка Карине, снова глядя мне в глаза. — Честно признаюсь, когда ты пришёл, я не верила, что из тебя выйдет толк. Чернокрылый, и не просто чернокрылый, а бывший каратель, отработавший в тюрьме восемь лет, — это совсем не похоже на хранителя. Не было ещё таких хранителей на моей памяти. А она у меня долгая. Но ты доказал, что бабка Карине ошибалась. И я очень рада, что ошибалась.
Глаза бабушки Карине лучатся светом и добротой, и я улыбаюсь.
Да, шесть лет назад все хранители старались держаться от меня подальше, обходить стороной, косились на мой чёрный плащ. Может, ещё и поэтому я не задерживался подолгу здесь и всё чаще и дольше бывал в мире живых у своего мальчика. Мне не нравились эти любопытные осторожные взгляды, мне не хотелось идти на контакт с окружающими и что-то им доказывать, я считал себя демоном-затворником, которого вытащили на свет, и просто желал добросовестно выполнять свою работу. И выполнял. День за днём, год за годом. И не заметил, как шепотки за спиной стихли, взгляды окружающих хранителей изменились и вместо того, чтобы отгораживаться, они начали звать меня посидеть, поболтать. Я не заметил, как они приняли меня, не заметил, как сам влился в их ряды.
— Да, я рада, что ошибалась, — продолжает улыбаться бабушка Карине. — Ты стал очень хорошим хранителем. Это даже по глазам твоим видно. Хотя, конечно, жаль того паренька, Никиту. Он был таким славным, таким молодым. Среди хранителей молодые попадаются редко.
Это действительно так. Я тоже давно заметил, что здесь почти нет духов моего возраста, а уж моложе — и подавно. Взрослые, пожилые и совсем старики — вот он, основной состав хранителей. Хотя, конечно, есть и исключения.
— Ну… возможно, он ещё вернётся, — пожимаю плечами я, — и ему дадут нового подопечного.
— Если вернётся, то, конечно, дадут, — вступает в разговор Хайнц. — Но того, что был у него, уже не будет.
— А что не так с его бывшим подопечным? — настораживаюсь я, потому что бывший Никитин подопечный теперь мой подопечный.
— Да всё с ним так! — смеётся Хайнц. — Просто я слышал, что это его друг из прошлой жизни. Они погибли вместе, и его друг пошёл на перерождение, а Никита стал хранителем, ну и ему то ли случайно, то ли специально дали в качестве первого подопечного своего бывшего друга. Так-то.
Вот оно как. Значит, Данил в своей прошлой жизни дружил с Никитой. Интересно, а Никита-то знает об этом? Помнить он ничего, конечно, не помнит, но ведь и до него могли дойти эти разговоры, раз они даже до меня дошли.
— И что за охота слухи распускать? — ворчит Карине. — Непроверенная и ничем не обоснованная сплетня, каких полно. Ты ещё про бывшего судью ему сказочку расскажи.
— А и расскажу! Всё равно ж отдыхаем.
Бабушка Карине машет на Хайнца рукой, а тот заговорщицки подмигивает.
— Судьи — они же, как хранители-старожилы, если такой решает уйти на перерождение, то вокруг этого поднимается большая шумиха. Сразу начинаются разговоры про то, что в мире живых родится новый мессия или другой какой-нибудь гений. Ну а уход верховного судьи был последним, поэтому, да — про него всё ещё говорят, — Хайнц косится на Карине и продолжает: — И говорят, что его вообще обратно дёрнули.
— Как дёрнули? — не понимаю я.
— А вот так: подстроили, говорят, несчастный случай и вернули назад.
— А зачем?
— Вот этого не говорят, — сокрушённо качает головой Хайнц. — Но некоторые утверждают, что он до сих пор где-то тут, но как теперь выглядит и кем работает, никто не знает. И если это правда, то выглядеть он должен довольно молодо. Ну примерно, как ты. Если честно, многие думают, что ты и есть он, бывший верховный судья.