Обольщённый (ЛП)

— А я говорю о том, что для преодоления несправедливости, которую ты описал, нельзя лишь прагматично помогать одному человеку за другим. Мы обязаны изменить систему. Мы обязаны одержать победу в битве идеологий. Мы обязаны дать людям новые идеологии, к которым нужно стремиться, обязаны заменить старые идеологии новыми. Мы обязаны говорить, что так неправильно; это должно измениться.
— И таким образом мужчины перестанут порабощать своих жен? Из-за того, что вдохновятся новыми идеологиями?
В голосе слышался скептицизм, Дэвид это понимал. Но Йен не испугался.
— Нет! Они вдохновятся женами! Вообрази себе мир, где каждого ребенка воспитывают родители, которые любят и уважают друг друга. Они совместно ведут домашнее хозяйство и справедливо делят его плоды. Тебе не кажется, что такие дети вырастут более справедливыми по отношению к друзьям и соседям? Самые близкие отношения испорчены гнетом и страхом, а ведь главное, что должно в них присутствовать, — это любовь и уважение.
В груди у Дэвида заныло. Его родители любили друг друга. Они никогда не проявляли жестокости. Могли бросить несколько гневных слов то тут, то там, но быстро мирились. И их взаимное уважение находило отражение в отношениях с двумя сыновьями, соседями и друзьями. При этой мысли Дэвида охватила тоска по его простой великодушной семье.
— Знаешь, как поступали древние народы, Дэви? Они формировали полки из любовников. Из мужчин, что сражались бок о бок и за себя, и за любимых людей. Такие армии победить невозможно. Как бы ни была сильна ненависть — а она очень сильна, нельзя ее недооценивать, — любовь все-таки сильнее. Когда мужчину распаляет ненависть, он может сражаться долго, но за любовь он будет биться до смерти. Благороднее всего мы поступаем, когда любим.
Дэвид вперился взором в юношу, приняв на веру то, что сияло в его глазах. То, как он не моргнув глазом говорил об армиях, состоявших из любовников, — из любовников мужского пола. То, что он ставил любовь превыше всего остального, превыше института брака, превыше законов Божьих и человеческих.
Однажды Мёрдо Балфор обвинил Дэвида в идеализме, но он явно не такой. Йен Макленнан — вот кто настоящий идеалист. Дэвид благоговел перед его искренностью.
Сам же Дэвид был прагматиком до глубины души. Раз он сказал, что поможет Элизабет, значит, поможет.
— Ладно, послушай меня. Я попробую переговорить с Элизабет наедине. Скажу, что мы — ты и я — готовы помочь, если ей нужна помощь.
— Серьезно? — Йен пристально взирал на Дэвида. — Ты тоже ей поможешь, если сумеешь?
— Если сумею, помогу. Не только мы тревожимся, знаешь ли. Ее отец тоже беспокоится. Он просил за ней приглядеть, и я пообещал, что так и сделаю.
— Но как тебе удастся остаться с ней наедине? Она все время либо с компаньонками, либо с Киннеллом. Ты сможешь увидеться с ней в каком-нибудь тихом месте, раз уж ты знаком с ее отцом? Возможно, у него дома?
— Если исходить из рассказов Чалмерса, Киннелл не позволяет ей навещать отца в одиночестве. Но есть еще возможность. В пятницу я приглашен на бал пэров, она тоже может прийти. Если она придет, я попытаюсь с ней поговорить.
— Это обнадеживает. Если она все-таки хочет от него уйти, скажи, что я обязуюсь лично вывезти ее из Шотландии и отвезу туда, где Киннелл ее не найдет. За много лет я научился заметать следы. У меня есть друзья, которые с радостью помогут попавшей в беду женщине начать новую жизнь. — Он выдержал паузу. — Но она должна быть готова воспользоваться этим шансом.
— Я передам, — пообещал Дэвид. — Надеюсь, она появится на балу. Вряд ли подвернется другая возможность поговорить наедине.
— Выход найдется, — уверенно заявил Йен. — Если ничего не получится, мы придумаем что-нибудь другое.
Дэвид кивнул. Но, по правде говоря, другого выхода он не видел.
  
Глава 11
 
Пятница, 23 августа 1822 года
Для бала пэров Дэвид надел обычный вечерний костюм: черные фрак и брюки, белоснежную льняную рубашку и атласный жилет цвета слоновой кости. Последний предмет одежды самый роскошный. Прикосновения к шелковистой ткани напомнили о том, как в детстве он гладил Флетча — отцовскую овчарку — возле кухонной печи. Уши у пса на ощупь были точно такими же, только еще и теплыми. Теплыми и шелковистыми.
 
Отец говорил: «Ты избалуешь этого пса».
Дэвид разглядывал свое отражение в зеркале — он неправильно затянул узел на шейном платке. Дэвид его развязал и начал сначала, но вторая и третья попытки успехом не увенчались. Лен весь измялся, крахмал уже не спасал. Потеряв терпение, с четвертой попытки он завязал простейший узел и решил, что сойдет и так. Ведь он отнюдь не светский щеголь. Он именно тот, кем и казался на первый взгляд: солидный служащий, чрезмерно скромный в одеяниях и предсказуемый в привычках.
Вряд ли по внешнему виду можно догадаться, что он содомит. Или почти содомит. В мыслях — безусловно, на деле — пока нет.
Пока нет.
Он вышел за дверь и запер замки, стараясь не раздумывать о том, что сегодня может не вернуться. Ряд обстоятельств может помешать ему провести ночь с Мёрдо, и он не осмеливался себя обнадеживать. Вместо этого он размышлял о том, что скажет Элизабет, если ее увидит. Как сформулирует приглашение на танец на глазах у ее мужа.
На думы времени выдалось предостаточно. Благодаря давке на Джордж-стрит прогулка до дома Мёрдо продлилась дольше обычного. Вокруг зала собраний толпились наблюдатели и военные, а ведь бал должен начаться только через час. Однако стоило миновать Джордж-стрит, улицы опустели, и вскоре он уже стучал в дверь.
Дэвид предполагал, что его проводят в покои Мёрдо, но лакей провел его в гостиную на первом этаже, забрал плащ и шляпу и пробормотал, что его светлость скоро прибудет. Акцент подсказал, что мужчина — один из лондонских слуг Мёрдо.
По сравнению с личной гостиной эта комната выглядела более официально. Мебель более элегантная, менее удобная. Дэвид приподнял хвосты фрака и опустился на стул, обитый шелком в золотисто-черную полоску. Для сидения он явно не годился — уж больно роскошный.
Он блуждал взглядом по комнате, разглядывая строгий мужской стиль убранства. Обстановка в основном однотонная, всего несколько золотистых штрихов то тут, то там. Над черным мраморным камином висел портрет Мёрдо, стоявшего в немыслимой рощице, а подле ног сидели два охотничьих пса. Заинтересовавшись, Дэвид подошел ближе. Сходство довольно близкое, однако Дэвиду показалось, что портрет не отражал всех достоинств Мёрдо. Недоставало искры, яркости во взгляде.
— Вот ты где.
Дэвид, вздрогнув, развернулся на каблуках и увидел во плоти мужчину с портрета. Он стоял в дверном проеме в полном национальном костюме. В этот раз место тартановых брюк занял килт в сине-зеленой расцветке Балфоров, дополненный спорраном из меха кролика и тартановыми чулками до колен. Мёрдо добавил немного сдержанного лондонского стиля в виде черного короткого пиджака, от шеи струилось кружевное жабо, а манжеты были пышными. Учитывая рост, широкие плечи и впечатляющий цвет лица, Мёрдо походил на героя из романтической повести сэра Вальтера, вплоть до серебряного скин ду, что выглядывал из правого чулка.
Заговорить Дэвид не успел — Мёрдо влетел в комнату.
— Что на тебе надето? — Он остановился на расстоянии вытянутой руки, рассматривая хмурым взором скромные одежды Дэвида. — Я же говорил, что сегодня нужно одеться либо в национальный, либо в придворный костюм. Ты настоял, что справишься.
 
Злость победила нервозность.
— Ты говорил, и я справился, — бросил Дэвид. — Я же сказал, что у меня есть вечерний костюм. Собственно, это он и есть. Он идеально подходит для зала собраний.
Сварливый тон привлек внимание, Мёрдо встретился с Дэвидом взглядом.
— Надо было догадаться. Вряд ли тебя волнует, что ты будешь смотреться неуместно.
Дэвид недоуменно воззрился на него. Видимо, Мёрдо воспринял это как подтверждение своей мысли и вздохнул.