Небо на земле (СИ)
Если бы он сумел распознать нелепое чувство в самый момент его зарождения! Задавить, затоптать ядовитые ростки! А теперь уже поздно: придётся принять случившееся и постараться научиться как-то с ним сосуществовать.
Толчком к прозрению стала идиотская придумка с «игрой на раздевание»: очевидное подтверждение того, куда именно мостят дорогу благие намерения. Да, сначала всё казалось логичным: что бы Герман ни говорил вслух, дураком он Павла не считал. Когда тот по-настоящему чем-то интересовался, то соображал на редкость ясно и быстро. Да, унижение — поганый с моральной точки зрения стимул, однако действенный. Всегда был.
Герман так и не сумел разобраться, что именно тогда послужило истинным триггером, но результат его весьма порадовал. Можно было выдать себе виртуальный козинак, если бы не одно обстоятельство: когда он смотрел в сияющие радостью от откровенно убогой похвалы глаза Павла, вечно покорная, молчаливая совесть вдруг обернулась яростным саблезубым монстром. Чтобы утихомирить чудовище, Герман дал слово — вот только это был далеко не конец истории.
Просыпаться по утру с характерным томлением в паху — вполне естественно для здорового мужского организма тридцати трёх лет от роду. Конечно, если не принимать во внимание причину такого томления: предрассветный сон, вновь в красках повторивший историю с шахматами. Сон, в котором он так и не сказал «Одевайся».
«Приятель, у тебя стоит на подростка», — никакого эффекта. Герман скрипнул зубами. «И давно ты переквалифицировался в педерасты?» Подхалимка-память услужливо подкинула одну из особенно выразительных картинок сна, на что уже бодрствующее тело откликнулось с незамедлительным энтузиазмом.
— Да пропади ж ты пропадом! — Герман самым позорным образом ретировался в ванную, и только обжигающе ледяной душ спас его от неминуемого конфуза.
Ну хорошо, ну допустим, думал он позже, нацеживая себе из кофеварки первую дозу двойного эспрессо. Пускай бисексуальность: прятать от себя непривлекательную часть собственной натуры в угоду ханжеской морали он не собирается. Но влечение по отношению к ребенку? Этого не оправдать никакой ницшеанской риторикой. «Мало мне поисков смысла жизни, надо было ещё в мальчишку вл…» — Кофе перелился через край чашки.
Тогда Герман решил подождать, ничего не предпринимая. Посмотреть, как будут развиваться события. И снова совершил ошибку: дни скользили шёлковой лентой по пальцам, а он всё сильнее запутывался в силках. Две недели разлуки стали тем ещё тоскливым адом; хорошо хоть перед командировкой ему достало ума не соглашаться на предложение Павла о номере телефона и прочих средствах связи. Иначе он вообще не смог бы сколько-нибудь продуктивно работать, живя от разговора до разговора.
Плохо, плохо, и чем дальше, тем хуже, потому что пацан тоже привязывался к нему — может, из-за того, что рос без отца. Да ещё эта уверенность, будто Герман никогда не причинит ему вред… Знал бы Павел, что всего одна эта наивная фраза обезопасила его лучше, чем триста с лишним статей уголовного кодекса. А ведь неправильное чувство не желало тихонько сидеть себе в пыльном закутке души. О нет, оно превратило каждую встречу в прогулку по минному полю идиотских эмоций и неконтролируемых реакций на самые пустяковые вещи. Взять для примера тот позорный случай с одноклассницей Павла. Железно уверенный в собственном превосходстве над львиной долей населения земного шара, Герман вообще никогда никого не ревновал, поэтому от неожиданности не сумел совладать с собой. Стоило ему случайно увидеть идущих рядом школьников, как сердце сначала опалило ядерным взрывом гнева, а потом сковало арктическим льдом от ужаса неизбежной потери. Поскольку шансы на взаимность у юной симпатичной девочки были несоизмеримо выше, чем у взрослого красавца-мужчины. Исключительно в силу половой принадлежности.
И Венечка — Герман не преувеличивал, когда говорил, что мог бы убить бывшего дружка. Уж больно явственно он чувствовал собственную хватку на загривке Вениамина и слышал треск ломающихся позвонков. «Небо всеблагое, что я буду делать, если ситуация повторится?» — а такая вероятность существует: очередной раунд «большой игры», затеянный в желании хоть чем-то оттенить эмоциональную бездну, всё сильнее напоминал бизнес «лихих девяностых».
Герман провёл очередную бессонную ночь тет-а-тет с верной кофеваркой и, наконец, решился. То, что он счёл для себя неприемлемым чуть больше двух месяцев назад, надо было сделать сейчас: никакие душевные терзания не стоили того, чтобы ради них подвергать опасности жизнь мальчишки со звёздной фамилией.
— Сегодня наша последняя встреча.
— В смысле? — Павел запнулся о неприметную выбоину в асфальте.
Они гуляли в осеннем парке. Начавшийся ранним утром дождь прекратился только после обеда, и теперь пылающие холодным огнём клёны то и дело стряхивали прохожим за шиворот крупные капли.
— В прямом. Я собираюсь прервать наше знакомство.
— Я что-то не так сделал? — Павел закусил губу, заставляя постыдно размякшее сердце Германа сжаться от тоски.
— Конечно, нет. Видишь ли, я сейчас разыгрываю одну бизнес-партию со, скажем так, на редкость серьёзными людьми. Которые начинали своё дело ещё в конце прошлого века и вынесли оттуда не самые цивилизованные методы решения проблем. Мне бы чертовски не хотелось, чтобы ты привлёк внимание этих господ.
— Не врёте? — парнишка испытывающе заглянул Герману в лицо.
— Мне казалось, ты давно уяснил: я никогда не вру.
Они в молчании дошли до лужи декоративного пруда и остановились у его невысокой ограды.
— А если я не боюсь? — напряжённо спросил Павел.
— Значит, ты просто не осознаёшь степень грозящей тебе опасности.
— А если мне на неё плевать? Тем более, что неизвестно, существует она на самом деле или это ваша паранойя?
— Павел, послушай…
— Нет, это вы послушайте! — мальчишка вскинул голову, бесстрашно глядя Герману глаза в глаза. — Нечестно решать такие вещи и за меня тоже! Потому что лично я не хочу с вами расставаться из-за какого-то выдуманного повода!
Следовало тотчас приструнить чересчур осмелевшего пацана, но фраза «не хочу с вами расставаться» совершенно выбила Германа из колеи. А Павел только подлил масла в огонь, неожиданно шагнув вперёд и крепко его обняв.
— Никуда вас не отпущу, понятно? Пока не дадите слово, что мы и дальше будем видеться.
Герман окаменел. Сердце бухало набатом, сладко щемило под солнечным сплетением, а в голове не осталось ни единой здравой мысли. «Ох, звёздочка, что же ты делаешь, по какому тонкому льду ходишь…»
— И ты ещё обвиняешь меня в нечестности.
— Как будто вы оставили мне выбор.
— Хорошо, я даю тебе слово. Мы будем видеться до тех пор, пока ты этого хочешь, — слышал бы его бывший дружок Венечка — решил бы, что Германа похитили инопланетяне и перепрошили ему личность.
— Здорово! — довольный подросток расцепил кольцо рук, отчего сразу же сделалось пусто. — Но вы не сердитесь?
— На тебя нет.
— На себя тоже не надо. Вам ведь и самому не очень-то хотелось расставаться, да?
— Да, — Герман устало прикрыл глаза. Сколько же душевных сил, оказывается, занимает борьба с самим собой! — Идём обратно, что-то небо опять хмурится.
***
Пускай он пообещал не трогать Венечку, но информация о нём, как показала жизнь, была нелишней.
— Елена Станиславовна, могли бы вы для меня узнать о делах Вениамина Разумовского? По своим каналам.
— Конечно, Герман, — судя по мелькнувшему в глазах секретаря изумлению, она не ожидала, что шеф до сих пор помнит это имя.
— Благодарю, — вообще, так следовало сделать ещё в июле. Глядишь, и не случилось бы тогда инцидента в сквере.