Небо на земле (СИ)
Время замерло в стоп-кадре.
— Нет, — почти прошептал Павел после бесконечной, выматывающей душу паузы. В очередной раз провёл языком по сухим губам и поднял на Германа отчаянно-зелёный взгляд. — Я совсем не буду против.
***
Наверное, так вспыхивают сверхновые звёзды: судорожными, до боли, объятиями; жадными, сладкими поцелуями, от которых подкашиваются колени; невозможным, рвущим сердце в клочья счастьем. Мир раскачивался, как палуба корабля в десятибалльный шторм, и хвала небесам, что была поздняя, сырая осень, в какую ни единой душе не придёт в голову выйти вечером на прогулку в заброшенный сквер.
— Звёз… до… чка моя!
Да, он сошёл с ума, но кто был бы в силах добровольно оторваться от этих мягких губ? Кто сумел бы остановиться у края?
— Послушай, послушай меня, я не владею собой, я могу сотворить что-то страшное, но если ты — сейчас! — скажешь «не надо», то, жизнью клянусь, я переломлю себя, я отступлю.
— Не скажу, — смелая звёздочка! — Делай, я не боюсь.
Чёрная «ауди» летела сквозь город на самоубийственной скорости и всё равно слишком медленно.
— Последняя возможность, — хрипло предупредил Герман у двери в квартиру, на что Павел только решительно мотнул головой в отрицательном жесте.
Граница между «до» и «после» пролегла ровно по негромкому щелчку замка.
Такого за ним не водилось даже в бесшабашные студенческие годы с их буйством гормонов. Где остались куртки-ботинки-шарфы? Как ему вообще хватило терпения добраться до кровати, а не устроить сцену из порнофильма на полу где-то между спальней и прихожей? И точно ли всего лишь померещился звук рвущейся ткани?
Но больше всего удивляло другое: мальчишка действительно ни капли не боялся. Герман видел в его огромных, на пол-лица глазищах отражение собственного всесжигающего пламени, и это каким-то образом помогало сдерживать рвущуюся к долгожданной свободе звериную жажду обладания.
Только бы не навредить. Только бы не обидеть.
Там, под свитером и футболкой, Павел оказался обжигающе-горячим, нежно-бархатным и безумно чувствительным. От его непроизвольных «А-ах-х!» приходилось то и дело напоминать себе, что в тридцать три года кончать, не успев расстегнуть ширинку, — несмываемый стыд и позор.
Когда джинсы с прочим бельём отправились в том же неизвестном направлении, что и предыдущие вещи, Герман не стал отказывать себе в удовольствии и на несколько секунд отстранился, чтобы рассмотреть своё сокровище всё целиком.
Прикрытые в истоме потемневшие глаза, нежный румянец на щеках, влажно сомкнутые яркие губы. Тёмная звёздочка родинки как квинтэссенция соблазна. Острые, трогательные ключицы, под правой клеймом багровеет засос — всё-таки перестарался. Рёбра — пересчитывай не хочу, впалый живот и выступающие подвздошные кости… Тут мальчишка открыл глаза: «Куда ушёл?» — приподнялся, обвивая Германа за шею руками, как дикий виноград оплетает лозами вишнёвые деревья в саду. «Вернись», — и увлёк за собой вниз, в белую пену взбитых простыней, на самое дно, где не существовало ни сомнений, ни памяти, ни времени.
***
За панорамным, во всю стену окном стояли поздние октябрьские сумерки, но зажигать свет не хотелось.
— Я расскажу тебе одну историю. Семейную легенду, если хочешь. Мой дед впервые увидел бабушку, когда её выдавали замуж. Не думаю, чтобы там было откровенное принуждение, но воли родителей с обеих сторон однозначно больше. Так вот, дед с товарищами ехали верхом через деревню, а навстречу им двигалась свадебная процессия. Когда мимо проезжала нарядная повозка с красавицей-невестой, он поймал печальный взгляд девушки. Этого оказалось достаточно: кортеж не успел целиком пройти мимо, как дед вздыбил коня, подлетел к повозке и одним движением поднял невесту в седло. Пока жених и гости сообразили что к чему, беглецы уже были далеко. Хотя, конечно, их пытались догнать, даже со стрельбой — послевоенное время, оружие тогда было почти у каждого взрослого мужчины.
— Не догнали?
— Нет. Дед с бабушкой поженились в тот же день, узнав имена друг друга чуть ли не у порога ЗАГСа, и до самой её смерти не разлучались дольше, чем на двадцать четыре часа.
— Красиво. А что, если бы он её неправильно понял? Если бы она его не полюбила?
— Зная моего деда, думаю, он рано или поздно всё равно добился бы взаимности. Мы с ним одного поля ягоды.
— Получается, у меня тоже с самого начала не было шансов отвертеться?
Рассказчик помолчал.
— Вообще-то были, — неохотно признал он наконец. — Всё-таки я до деда не дотягиваю: не сумел бы держать тебя в клетке, пока не поймёшь своего счастья.
Павел довольно вздохнул, уткнувшись носом Герману куда-то между плечом и шеей.
— Но учти: предательства я не прощу. Ни в каком виде. Даже тебе.
— Знаю. Только я и не предам.
В спальне стало совсем темно, что должно было упростить разговор на одну деликатную тему.
— Звёздочка, этот раз был для тебя первым, верно?
— Угу, — Павел всё равно смутился и зарылся в одеяло, оставив поверхности только светлую макушку.
— Но ты хотя бы целовался раньше?
— Не-а.
— Что, даже в щёчку?
Молчание.
«Ах я, старый козёл!»
— Неправда! — мальчишка тут же выбрался наружу, даже чуть привстал на локтях, пытаясь разглядеть выражение на лице Германа. — Вовсе вы… ты не козёл! И не старый!
— Ну да, подумаешь, в два раза старше тебя. Интересно, какой это номер статьи?
— Я сам согласился!
— Суд непременно учтёт данное обстоятельство.
Подросток заметно погрустнел.
— То есть всё? Мы больше не будем, ну, до восемнадцати?
— Нет уж! — Герман властно сгрёб его в охапку. — Я, конечно, гад и мерзавец, которого четвертовать мало, но отказываться от тебя не собираюсь. Особенно теперь.
— Да почему мерзавец-то? — наморщил нос Павел. — Если я раньше ни с кем не целовался, значит не хотел.
— А теперь хочешь?
— А теперь хочу. И буду, — он полез доказывать делом последнее заявление, неосмотрительно раздувая едва потухшие угли.
***
Способность трезво мыслить вернулась к Герману только после того, как он отвёз Павла домой. До донышка проникнувшись сложившейся ситуацией, он непременно схватился бы за голову, если б только не был за рулём. Так подставить парнишку и подставиться самому — это ещё надо умудриться. «Премию мне. Дарвина».
Только сделанного не воротишь, а значит, в ближайшие полтора года нужно сидеть тише воды, ниже травы — чтобы ни одной сволочи и в голову не пришло искать компромат на Германа Стрельникова. Контракт с китайцами случился как нельзя кстати, но всё равно ему необходимо время на подчистку хвостов.
Впрочем, бизнес сейчас — поправимая и потому меньшая из печалей. А вот то, что он не просто не сумел удержаться, но и утянул за собой в пропасть нецелованного пацана, действительно мерзко. «Хочешь сказать, смог бы наблюдать со стороны, как он бегает с девчонками на свидания?» Герман изо всех сил сжал руль: само собой, нет. Характер не позволил бы. «Вот и успокойся. Павел-то явно доволен тем, как всё обернулось». Исключительно потому, что ему не с чем сравнивать. «Всё, хватит. Самоедство — одно из самых неконструктивных занятий на свете. Хочешь скомпенсировать собственную глупость? Сделай так, чтобы мальчишке никогда не пришлось сожалеть о встрече в чужом запущенном саду». Герман припарковался на своём месте подземной стоянки, заглушил мотор и некоторое время просто бездумно вслушивался в тишину.
Завтра ему предстоит нелёгкий день. Более того, таких дней у него будет как минимум семь, а при мыслях о максимуме вообще начинало подташнивать.
«Только я всё равно счастлив: потому что живу и люблю».
***
Осень, дождь, слякоть — а они стоят друг против друга и улыбаются, как два идиота. Ну хорошо, как один нормальный подросток и один взрослый идиот.
— Зрасьте.
— Здравствуй. Опять будешь мне «выкать»?