Небо на земле (СИ)
Снова все вечера были расписаны под завязку, но это была хорошая занятость. Герман либо шёл в гости к Тамаре и Северьяну, либо они с Павлом гуляли по зимним улицам, либо, когда иссякало всяческое терпение, ехали в наконец-то приобретшую обжитый вид квартиру на двадцатом этаже элитного дома в центре города.
Это было счастье: ежедневное, неиссякающее, дарующее столько сил, что пожелай Герман — и в самом деле захватил бы мир. Вот только он не хотел: к чему, если у него уже есть всё самое нужное?
Единственным тёмным пятнышком на общем лучезарном фоне оставалась Ирина. Герман слишком поздно понял, что при знакомстве переборщил с попыткой очаровать всех и вся. В результате «королева-бабушка» даже не считала нужным скрывать свои матримониальные планы относительно будущего внучки, которая очень мило розовела при якобы случайных встречах в гостях. Конечно, мать Павла была недурна собой. Светлые, как у сына, волосы; большие, прозрачно-серые глаза; миниатюрная, всё ещё стройная фигура. Пускай она не дотягивала по ухоженности до Маши-Мари, но с лихвой компенсировала это умом и неженской эрудицией. Да, Герман не возражал против Ирины, как интересной собеседницы, но что-то большее? Увольте — даже если бы его сердце по-прежнему оставалось заковано в латы спокойной отчуждённости, он не остановил бы на ней выбор.
Тем не менее он ни разу не пренебрёг долгом джентльмена, неизменно вызываясь проводить даму от родственников домой. Впрочем, тут тоже имелась своя корысть: шанс попутно прояснить некоторые деликатные моменты прошлого.
— Ирина, я прошу прощения за нескромность, но что с отцом Павла?
Они шли по украшенному к Новому году проспекту, и сказочная атмосфера приближающегося праздника несколько сгладила беспардонность вопроса.
— Я не знаю, — выражение тихой радости на лице спутницы сменила лёгкая грусть. — Мы ведь даже не были женаты — у Паши моя фамилия. Понимаете, тогда было такое время: начало девяностых, студенчество, свобода… Когда он вдруг исчез, я ещё не знала о том, что беременна.
— Простите, я зря спросил. Но вы очень смелый человек: в те годы, с ребёнком на руках и остаться преподавать в институте. Мало кто решился бы.
— Мне просто повезло: помогали родители, и, конечно, я работала на двух работах. Да, сложно было устоять перед искушением бросить неперспективную специальность, и думаю, тут мне невольно помогла Тамара. Она всегда считала, что я занимаюсь глупостями, посему уйти из института значило бы согласиться с этим.
— Вы выстояли назло.
— Да. Правда, позже мы с ней всё равно рассорились.
— Но к правнуку отношение не изменилось?
— Ни в коем случае. И она, и дед очень любят Пашу, пускай со стороны кажется, будто их методы воспитания слегка, э-э, необычны.
Герман улыбнулся про себя, вспоминая отжимания и унылый «золушкин» вид Павла на даче.
— Никогда бы не поверила, что на свете может существовать человек, настолько похожий на Тамару, — Ирина любовалась красочной иллюминацией магазинных витрин. — И как вы смогли найти общий язык?
— Просто она видит во мне моего деда. Гришу, потерянного «братишку». А ещё возраст: годы смягчают даже наш характер.
— Наверное, вы правы.
Поворот к дому Стожаровых. Пора.
— Ирина, могу я попросить вас о милости? Поужинайте со мной на этой неделе.
Краска на щеках мамы Павла была заметна даже в скудном дворовом освещении.
— Хорошо. Когда, во сколько?
— Когда бы вам было удобно?
— Наверное, в четверг, — после некоторого раздумья ответила Ирина. — Правда, у меня лекция в половину шестого, но я её отменю.
— Не нужно. Занятия заканчиваются?..
— В семь десять.
— В половину восьмого я заеду за вами. Какой это корпус?
— Четвёртый, на проспекте…
— Я знаю. Итак, до четверга?
— До четверга.
«Прости меня, звёздочка, но я не вижу способа избежать этого разговора».
***
Ирина очень старалась держаться естественно, но, похоже, всё-таки слишком редко выходила в свет в мужской компании. В качестве способа прогнать её скованность Герман выбрал беспроигрышный вариант: игристое итальянское асти — и не ошибся. После второго бокала к собеседнице вернулась лёгкость речей и движений. Но он всё равно перешёл к главной теме вечера только за десертом: не было необходимости портить ужин преподавателю, честно отработавшему три пары лекций и одну практики.
— Ирина, я полагаю, что вы, как взрослый человек, догадываетесь: сегодняшний ужин связан не только с моим желанием провести вечер в приятном окружении.
— Да, я думала об этом, — зарумянилась она, пряча блеск глаз за длинными, загнутыми вверх ресницами.
— В последнее время у меня сложилось впечатление, будто и вы, и Тамара Гильмутдиновна всячески приветствовали бы проявление с моей стороны интереса определённого свойства. Тут нет чего-то дурного, однако некоторая проблема всё же существует.
— Проблема? — совладавшая со смущением Ирина посмотрела ему в лицо. Герман приготовился уворачиваться от тарелки с едва начатым кусочком «Захера» и продолжил: — Признаю, у меня имеются интерес и планы определённого рода. Но не в отношении вас, а в отношении Павла.
Давно, очень давно он не видел у кого бы то ни было настолько шокированного выражения лица.
— В отношении Павла? Моего сына? — Ирина тряхнула головой, нахмурилась. — Интерес и планы… Я, наверное, как-то не так вас понимаю?
— Вы понимаете меня абсолютно верно. Конечно, я бы с огромным удовольствием отложил этот разговор до его совершеннолетия, но было бы подло ещё полтора года поддерживать в вас заблуждение о моих мотивах.
Шок собеседницы на глазах сменялся брезгливостью и крайним отвращением.
— Это омерзительно, — шёпотом сказала она.
— С точки зрения традиционной морали, — поправил Герман.
— С любой точки зрения! — женский голос лязгнул калёным железом. — Как у вас вообще совести хватило?! Втереться в доверие старикам и ребёнку… Вы же просто чудовище!
— Не настолько, если сейчас открыто обсуждаю этот вопрос с вами. Ирина, поймите меня правильно: я не какой-то растлитель малолетних, мои намерения совершенно серьёзны. Более того, всего полгода назад я собирался создать вполне обычную ячейку общества с одной хорошей девушкой. Случившееся — неожиданность и для меня тоже, но из любого положения нужно выходить с достоинством.
— Я не желаю больше с вами разговаривать! — Ирина шумно встала из-за стола. — И не смейте приближаться к моему ребёнку, слышите?!
— Или что?
— Или я напишу заявление в полицию!
— Так сильно хотите испортить себе и сыну жизнь? У вас же ровным счётом нечего им предъявить, кроме слов. Заявление вернётся к вам иском о клевете.
Ирина кусала губы, бессильно сжимая и разжимая кулачки: контраргументов у неё не находилось. Отлично, финальный штрих.
— В конце концов, подумайте сами: стал бы я заводить этот разговор, не будучи уверенным во взаимности моих чувств? Ваше благословение на ухаживания мне не требуется, я просто хочу быть с вами честным.
— Это… это грязная ложь! — несчастная мать протестующе замотала головой. — Паша не!..
Герман промолчал. Они смотрели в глаза друг другу, пауза ширилась Большим Каньоном, но наконец женщина взяла себя в руки.
— Я ухожу, — мёртво сказала она. — И искренне надеюсь, что больше никогда вас не увижу. Я не стану говорить прадедам — они не переживут, — поэтому общайтесь с ними, если хотите. Но меня и Павла оставьте в покое!
— Вам безразлично, что ваш сын будет страдать?
— Не будет. Я поговорю с ним. Это какое-то помрачение рассудка на фоне переходного возраста — это не может быть всерьёз!
— Поговорите, — шевельнул плечами Герман. — Только не забудьте обдумать, что станете делать, когда выяснится истина.
— Ненавижу вас.
— Вы не одиноки: я сам себя порой ненавижу. Тем не менее разрешите довезти вас хотя бы до квартала.