Самое трудное испытание (СИ)

— Две недели, Уильям, — предупредил он, разворачивая коня к воротам. — Если задержитесь хоть на день, горько в этом раскаетесь.
— Тогда нарочно задержусь и буду предвкушать наказание, — усмехнулся Уилл, и Риверте, театрально закатив глаза, хлестнул коня и выехал из замка Кастерлей.
Уилл смотрел ему вслед, пока он не исчез в клубах пыли. Потом повернулся и пошел назад, в замок.
На самом деле была ещё одна причина, по которой он решил остаться. Не то чтобы она стояла на первом месте по сравнению с перспективной хорошенько отоспаться в мягкой постели и провести пару недель в тишине и уюте замковой библиотеки, вместо того, чтобы расточать кислые улыбки гостям господина графа, но свою роль также сыграла. Несколько дней назад Уилл получил письмо от одного из местных владетелей, барона Кечензо. Барон изъявлял уважение хроникеру графа Риверте и сообщал о том, что его личная библиотека, буде она заинтересует сира Норана, в полном его распоряжении. Уилл показал Риверте письмо, и тот пожал плечами:
— Дешевый подкуп, Уильям. Как вы знаете, расквартирование имперских гарнизонов в личных владениях — большая честь. Кечензо добивается её уже не первый год. Он достаточно богат, чтобы содержать полк, но судя по тому, в каком упадке находятся его деревни, совершенно не умеет вести дела, равно как и нанимать тех, кто это умеет. Поэтому доверить ему гарнизон я не могу и не стану. Но он рассудил, что вы сможете меня уломать, и готов для этого сложить к вашим ногам золотые горы… то есть книжные горы, разумеется. И только не говорите, что вы на это купитесь.
Уилл тогда согласился с ним, но из любопытства все же навел справки. И судя по рассказам местных, у барона Кечензо в самом деле имелась внушительная библиотека. Так что Уилл решил, что, когда Риверте отбудет в столицу, вполне может нанести барону ни к чему не обязывающий визит. В концов, граф уже уехал, и барон не может ожидать от Уилла, что тот выполнит его просьбу, в чем бы она ни заключалась.
Поэтому он написал барону записку, в которой сообщил, что с признательностью принимает его приглашение и приедет завтра после полудня.
Под утро зарядил дождь. Замок Кастерлей лежал посреди степи, всего в пятидесяти лигах от границы с Асмаем. Сам Асмай представлял собой степь почти целиком, лишь на юге, у моря, переходя в скалистые горы, полные кремния, сланца и песчаника. Дожди здесь были редкостью, и, стоя у распахнутого настежь окна и жадно ловя падающие на лицо капли, Уилл подумал, что ему здорово повезло. Дождь был несильным и быстро закончился, но он прибил пыль, смягчил выжженную траву и наполнил воздух мягкой прохладой. Насколько неприятны были дожди в Сидэлье или Коральене, настолько же сладостными они казались здесь, в степи. До замка Кечензо было часа два неспешного пути верхом, и когда Уилл вышел, дождь ещё слабо моросил, чертя узоры в дорожной грязи. Уилл накинул капюшон плаща и неторопливо поехал верхом по дороге на север, через степь.
Дорога была совершенно безлюдной. Стоял конец лета, жатва уже кончилась, немногочисленные поля и пастбища пустели, лишь кое-где глаз цеплялся за стога свежескошенного сена. Это была почти бесплодная земля, люди здесь промышляли в основном коневодством да ещё немного рыбной ловлей в прибрежных областях, до которых отсюда было, впрочем, довольно далеко. Большие города все остались севернее, да и деревень было не так уж много — за два часа пути Уилл так и не проехал ни одной, только раз увидел на горизонте слабые очертания дыма из трубы одинокого хутора. Здесь и впрямь было уныло, зато спокойно. Ни крупных городов, ни дорогих гостиниц, ни пышных ярмарок — а следовательно, никаких богатых путников и разбойников, слетавшихся в более оживленные места, точно мухи на мед. Да и то, что кругом раскинулась степь, также не способствовало разбойничьему промыслу: здесь всё просматривалось на лигу вокруг и попросту негде было устроить засаду.
Так, во всяком случае, думал Уилл ровно до того мгновения, пока в землю у копыт его коня не вонзился арбалетный болт.
 
Уилл резко натянул повод и завернул лошадь так круто, что капюшон соскользнул с его головы. Дождь уже перестал, выглянуло солнце, в траве громко стрекотали кузнечики. Какая-то птица — ястреб или кречет — с гортанным криком пронеслась у Уилла над головой. Уилл напряженно огляделся по сторонам, никого не увидел и снова взглянул на болт, торчащий из пыльной земли.
— Спешьтесь, сир, и бросьте оружие. Или мы убьем под вами коня.
Хриплый голос доносился из травы справа от него. Уилл резко повернулся туда, хватаясь за рукоять меча. Риверте научил его драться, не так чтобы очень хорошо, но постоять за себя Уилл все-таки мог. И всё же сердце у него слегка дрогнуло, когда он увидел человека, медленно поднимающегося из травы с арбалетом в руке. Какого черта… как он мог прятаться в траве? Она же едва на вершок поднимается над землей…
Рядом с первым арбалетчиком вдруг возник другой. Третий. Уилл обернулся — слева тоже стояли трое. В первый миг ему почудилось, будто они стоят по пояс в земле, но до него тотчас дошло: это траншеи, они выкопали траншеи, прикрыв сверху сухой травой, так, чтобы не было видно с дороги. Риверте делал такое во время сражений на открытой местности. Неудивительно, что столь простую и эффективную тактику засады используют разбойники.
Но откуда тут вообще разбойники, Господи Боже? В этой глуши?
— У меня нет денег, — сказал Уилл, стараясь, чтобы голос звучал спокойно. Он всё ещё держал ладонь на рукояти меча, но сердце у него уже упало. Их шестеро, он один, у них арбалеты, и у него нет ни единого шанса против…
Довести мысль до конца он не успел. Раздался короткий щелчок, хорошо знакомый Уиллу, ведь он не раз бывал на поле боя. Лошадь истошно заржала, дернула передними ногами и стала заваливаться вперед. Уилл успел соскочить с нее прежде, чем она рухнула, оцепенев от изумления и гнева.
— Я предупреждал вас, сир, — коротко проговорил все тот же хриплый голос.
Уилл повернулся к говорящему в бессильной ярости. Как и остальные напавшие, человек был в черном, с замотанным черной тканью лицом. То ли спасаются от вездесущей пыли, то ли не хотят, чтобы их узнали… Ярость придала Уиллу смелости. Он рванул меч из ножен — но опоздал. К нему подскочили слева и сзади, ударили по руке, и почти сразу же — по затылку. Уилл пошатнулся, но сознания не потерял. «Они убьют меня. Как же глупо», — успело мелькнуть у него, прежде чем бесполезный меч окончательно вырвали из его ослабевших пальцев.
Но они не убили его. Вместо этого ему вывернули руки за спину и туго завязали тряпкой рот. На голову натянули мешок, провонявший тухлятиной. И взвалили поперек седла невесть откуда взявшегося коня.
Это не было ограблением. Это было похищением.
Следующий час был поистине ужасным. Лошадь шла галопом, Уилла мотало из стороны в сторону. Его никто не придерживал, и в любой миг он мог свалиться наземь и свернуть себе шею. Он ничего не видел, едва мог дышать сквозь кляп и плотную черную ткань мешка. Но сильнее страха задохнуться или упасть был страх того, что его ожидает. Это не может быть простой случайностью. Он не был богато одет, они убили лошадь вместо того, чтобы отнять её, и даже не попытались его обыскать. Это не просто местные бандиты, хватающие одиноких путников ради выкупа.
Эти люди знали, кто он такой, и ждали его там, на дороге.
Сложно было размышлять в его положении, и вскоре Уилл просто сдался и обмяк, молясь, чтобы эта дорога поскорее закончилась. Примерно через час его молитвы были услышаны. Лошадь остановилась, Уилла стащили наземь и пихнули в спину, заставляя идти. Земля под ногами сменилась каменным полом. Уилл слышал приглушенные голоса, но он слишком долго провисел вниз головой, кровь шумела у него в ушах, заглушая звуки. Он тяжело дышал через нос и все силы тратил на то, чтобы переставлять ноги.
 
Наконец его взяли за плечо, заставляя остановиться. Потом толкнули, сажая на стул. И сдернули мешок с головы.
Дневной свет ударил по глазам, успевшим привыкнуть ко мраку. Уилл часто заморгал, щурясь сквозь упавшие на глаза волосы. Он оказался в небольшой комнате, обставленной довольно простой, хотя и не грубой мебелью — по обстановке похоже на охотничий дом или загородную усадьбу какого-то дворянина. Но что поразило его по-настоящему — так это лес. Высокие лиственные деревья, частой стеной высящиеся за окном. Куда же его привезли?