Радость навеки и ее рыночная цена
Я остановился на этом вопросе дольше, чем следует для предмета наших исследований, потому что, заговорив с вами в первый раз о политической экономии, я должен был ясно установить, что считаю главным, основным ее принципом; к тому же мне не хотелось, чтобы мы разом разошлись, когда, устанавливая должную экономию в искусстве, я стану советовать то, что может показаться вам слишком большим вмешательством или стеснением свободы художника и его патрона. Мы, при всем нашем благоразумии, склонны отчасти действовать под влиянием первого импульса даже в делах чисто коммерческих, а тем более в тех, где фантазия играет главную роль. Ваше дело решить, поскольку предлагаемые мною системы или стеснения уместны, я же попрошу вас не отвергать их только в силу того, что они – системы, налагающие известные стеснения. Помните ли вы интересное место у Карлейля, в котором он сравнивает существующую в настоящее время у нас, в Англии, подразумеваемую денежную цену человека и лошади, причем удивляется, что лошадь, животное с менее развитыми мозгами и с неуклюжими копытами вместо рук, стоит на рынке всегда известное количество рублей или десятков рублей, тогда как человек не только не имеет на рынке определенной цены, но часто даже оказывает услугу обществу, стерев себя с лица земли. Карлейль не дает на этот вопрос ответа, потому что предполагает, что мы сразу поймем причину этого различия. Ценность лошади зависит от того, что вы можете всегда накинуть на нее узду. Ценность человека состоит в том же самом. Если его можно взнуздать или, что еще лучше, если он сам может обуздывать себя, то будет ценным созданием. В противном же случае, с известной промышленной точки зрения, он не имеет никакой цены или цену чисто случайную. Только, конечно, узда, пригодная для человека, не ременная; а из чего она состоит, мы можем узнать из следующих слов псалмопевца: «Не будьте как конь, как лошак неосмысленный, которых челюсти нужно обуздывать уздою и удилами» (Пс. 31, 9). «И вам нужны поводья, но совсем другого рода». «И буду руководить тебя, Око Мое над тобою». Итак, руководящими поводьями для человека служит Око Божье; но если он отвергает это руководство, то наилучшими уздами для него являются пригодные и для лошадей и для неосмысленных лошаков, а если он не признает и последних и закусывает удила, то захлебнется в «крови, текущей из точила гнева Божия даже до узд конских» (Ап. 14, 20).
Оставляя эти общие и крайне важные законы управления или, вернее, сводя их к занимающему нас вопросу, нам предстоит рассмотреть приметы трех вышеуказанных пунктов дисциплины к той особенной ветви человеческого труда, задачей которой является не доставление хлеба, а выражение чувств. По отношению к искусству нам предстоит рассмотреть вопросы о применении труда к искусству, о накоплении и сохранении произведений этого труда и, наконец, о распределении их. Но так как в искусстве применяется труд особого класса людей – людей, одаренных для этой деятельности особым талантом, – то нам предстоит рассмотреть не только вопрос о том, как применять труд, но, прежде всего, как создавать подходящих работников. Таким образом, и в данном специальном случае вместо трех возникает перед нами четыре вопроса. Первый вопрос: как получить таланты? Второй: как применять их труд? Затем – как по возможности лучше и больше накоплять и сохранять плоды их трудов и, наконец, как распределять их работу с наибольшей пользой для нации? Рассмотрим же последовательно все четыре вопроса.
1. Открытие. Как приобрести людей талантливых, т. е. какими средствами получить среди нас в любое данное время наибольшее количество деятельных художественных талантов? Обширный, как видите, вопрос, включающий сведения о всех лучших способах художественного образования. Да, но я и не думаю рассматривать этого вопроса, а только хочу установить несколько общих принципов, лежащих в основе его. И из них первый заключается в том, что вам приходится всегда находить, а не создавать художников, так как вы не в силах создать их, как не можете делать золото. Вы в состоянии только отыскать и очистить его; вы раскапываете его в виде самородка на дне горного потока, приносите домой и обращаете в монеты, в блюда, но ни одного зерна его вы не можете сами сделать. Известное количество художественных талантов ежегодно родится в каждой стране, оно больше или меньше, смотря по природе и степени развития нации или породы людей, но ежегодно их имеется вполне определенное количество, которое вы не можете увеличить ни на одну крупинку. Вы можете растерять или собрать его, вы можете оставить его лежать на дне оврага, зарытым в песке, или можете делать из него троны и врата храмов, но самое большее, что вы можете делать, это – просеивать, плавить, ковать и очищать, но не создавать его. И относительно этого художественного золота нужно еще заметить, что ограничено не только количество его, но и применение или употребление его. Вы можете делать из него троны или золотые ворота, если хотите, но ничего более. Вы не можете делать ни ножей, ни оружия, ни рельсов. Золото не способно ни резать, ни служить для перевозки, и для механического употребления оно сразу оказывается непригодным. Правда, что в величайших художниках их художественный дар соединен с другими дарами, и вы можете пользоваться этими другими способностями, оставляя художественные в полном дремотном состоянии. Очень может быть, что в настоящее время два или три Леонардо да Винчи заняты работами на ваших гаванях или на железных дорогах, но вы при этом не пользуетесь их леонардовскими или золотыми способностями, а только подавляете или губите их. В обыкновенном же человеке художественный дар не соединен с другими; ваш врожденный художник, если вы не сделаете из него художника, не будет ни выдающимся купцом, ни выдающимся юристом, и, во всяком случае, что бы из него ни вышло, его специальный дар останется без применения вами и нисколько не поможет ему в других занятиях. Таким образом, вы имеете здесь известное количество особого рода дарований, производимых для вас ежегодно законами Провидения и которыми вы можете воспользоваться, применяя их к подходящему для них делу; всякая же попытка иначе воспользоваться этими дарованиями представляет явную потерю определенной человеческой энергии. Теперь предположим, что мы хотим воспользоваться последней и задаем себе вопрос: как лучше всего открыть и развить ее? Открыть этот дар довольно легко. Стоит только пожелать воспользоваться им, и вы тотчас же откроете его. Для этого вам только необходимо иметь по школе испытания [4] в каждом значительном городе, где встречаются известные нерадивые парни на фермах, которых хозяева никак не могут уберечь от разных неудач, и глуповатые ученики у портных, всегда стегающие рукава не так, как следует, и которых можно было бы испытать в художественном ремесле. Только эти школы испытания должны быть не школами, урегулированными формальными законами художественного образования, а мастерскими хорошего мастера-живописца, который будет испытывать юношей в различных областях искусства, пока наконец не найдет, к чему они пригодны. Вслед за вашими школами испытания необходимо вам озаботиться о доставлении юношам легких и обеспеченных занятий, что имеет громадное значение, так как при теперешней системе мальчики, обладающие выдающимися художественными способностями, обыкновенно делаются художниками после того, как лучшая часть их юношеской энергии потрачена ими в борьбе за существование. Прежде чем хороший художник может найти себе занятие, он всегда изведает много душевных огорчений, и талант его будет значительно поврежден. Обычные дарования обыкновенно с пластической гибкостью подчиняются общественным требованиям, лестью и угодничеством добиваясь стать любимцами публики [5]. Но ваши великие люди не склоняются перед вами, и вы мстите им, заставляя их голодать в течение всей первой половины жизни. И если художник обладает врожденным талантом, то можно с уверенностью сказать, что ему придется вести суровую борьбу с жизнью именно в ранние годы, когда он должен быть полон радостных и счастливых надежд, когда характер его должен быть спокоен, а мысли – самые восторженные, а между тем в этот самый критический период его жизни сердце его и бывает переполнено всевозможными мелочными заботами и тревогами; разочарования охлаждают, а несправедливость возмущает его; он становится упорен в своих заблуждениях не менее, чем в своих достоинствах, и полет его стремлений слабеет по мере того, как надежды его не оправдываются.