Преданность. Год Обезьяны
Мое раздвоенное “я” продолжало видеть сны – даже под моим пристальным взглядом. Я набрела на выцветший рекламный щит, возвещавший, что феномен оберток от шоколадок распространился до самого Сан-Диего, накрыл хорошо известный мне кусочек пляжа у рыболовного пирса Оу-Би. Я шла туда, куда вела меня тропа, через нескончаемые болота, где там и сям торчали заброшенные высотки со смещенными углами. Из трещин в цементе росли длинные стройные деревья-сорняки, и их ветки, похожие на бледные руки, высовывались из мертвых зданий. Когда я добралась до пляжа, луна уже взошла, очертив лучами силуэт старого пирса. Я опоздала: все вещдоки – все обертки – уже сгребли в кучи и подожгли, развели длинную вереницу ядовитых костров – ядовитых и все-таки очень красивых, обертки в огне скручивались, словно осенние листья – только синтетические.
Все ушли – ушли в баллардовском смысле
Опушка сновидения – да еще и с развивающимся сюжетом! Пожалуй, это больше походило на божью кару, предчувствие чего-то надвигающегося – чего-то наподобие гигантского роя мошкары, черных туч, застилающих дорогу детям на велосипедах. Границы реальности так сильно сместились, что, похоже, необходимо нанести эту лоскутную топографию на карту. Малость покумекать над схемой, применив геометрическое мышление, – вот что тут требуется. В ящике стола нашлись два-три одноразовых лейкопластыря, выцветшая открытка, угольный карандаш и сложенный лист кальки, что показалось мне немыслимой удачей. Я прилепила кальку к стене, попыталась раскусить загадку этого несусветного ландшафта, но набросала всего лишь обрывочную диаграмму, логика которой была не более доказуема, чем логика карты острова сокровищ, нарисованной ребенком.
– Включи голову, – пожурило меня зеркало.
– Включи сознание, – посоветовал указатель.
Оберток у меня был полный карман. Я разложила их на столе рядом с открыткой; она была с выставки 1915 года “Сан-Диего – Панама” и подбросила идею: а не поехать ли мне в Сан-Диего, не посмотреть ли своими глазами, что творится на Оушен-Бич?
От всей этой бесплодной аналитической работы я нагуляла сильный аппетит. Нашла неподалеку ретродайнер “У Люси”, заказала горячий бутерброд с сыром на ржаном хлебе, пирог с голубикой и черный кофе. В кабинке позади меня сидели подростки, лет четырнадцати-пятнадцати, наверно. Я не прислушивалась к их разговорам – скорее меня убаюкивал шум голосов, доносившийся как бы из музыкального автомата, этакого привинченного к столику “селектора песен”, в который нужно бросить монетку. Подростки-музавтомат говорили вполголоса, и из гула постепенно сгустились слова.
– Не, без разницы.
– Ага, конечно! Одно – из двух существительных, другое – прилагательное плюс существительное. Значит, смысл разный.
– Люди говорят и так, и так.
– Значит, некоторые говорят неправильно.
– Вы все тупые, – сказал новый голос.
Внезапная тишина. Должно быть, в компании он имел вес, потому что все заткнулись и прислушались.
– Существительное плюс предлог плюс существительное – язык сломаешь. А прилагательное плюс существительное – просто и ясно. “Обертка от шоколадки” и “шоколадная обертка” – поняли?
Я навострила уши. Случайное совпадение – или все-таки нет? Гул голосов стал громче – поднялся к потолку, как пар от брикета сухого льда. Я взяла со столика свой счет и как бы бездумно помедлила перед их кабинкой. Четверо ботаников, но продвинутых, щеголяющих своей продвинутостью напропалую.
– Привет, знаете что-нибудь вот об этом? – спросила я, разгладив на столе одну обертку.
– “Чуз” написано с ошибкой. Через два “з”.
– А не знаете, откуда она могла взяться?
– Может, подделка какая-нибудь китайская.
– Ну ладно, если услышите что-нибудь, дайте знать.
Пока они таращились на меня все насмешливее, я забрала пиратскую обертку “Пинат чуз”. И правда, вот она – ошибка. Как я могла проглядеть лишнюю “з”? Кассирша вскрывала упаковку двадцатипятицентовиков. Я сообразила, что не оставила чаевых, и вернулась в свою кабинку.
– Кстати, – сказала я, задержавшись перед столиком ребят, – правильно говорить “обертка от шоколадки”.
Они встали, протиснулись мимо меня к дверям – ушли, не оставив чаевых. Я заметила, что у всех них голубые рюкзаки с вертикальной желтой полосой. Последний, уходя, зыркнул на меня сердито, у него были темные волнистые волосы, правый глаз слегка косил – почти как мой.
Телефон завибрировал. Ленни, с новостями о Сэнди – то есть с новостью, что нет никаких новостей. Стабильное молчание, требуются терпение и молитвы. Зашла в секонд-хенд, купила – почему-то захотелось – старую футболку Grateful Dead с психоделическими разводами и лицом Джерри Гарсии. В глубине зала были два небольших книжных шкафа со стопками номеров “Нэшнл джиеографик”, книгами Стивена Кинга, компьютерными играми и случайными компакт-дисками. Я нашла пару старых номеров “Библикл аркеолоджи ревью” и зачитанную “Аврелию” Жерара де Нерваля в бумажной обложке. Все стоило дешево, кроме футболки с Джерри, но и она окупала свою цену: его улыбающееся лицо прямо-таки излучало химическую любовь.
В номере меня ждал сюрприз: кто-то снял со стены мою диаграмму и свернул. Я постелила поверх подушки футболку с портретом Джерри, плюхнулась в шезлонг и раскрыла “Аврелию”, но продвинулась ненамного дальше первой, заманчивой фразы: “Наши сновидения – это вторая жизнь”. Ненадолго забылась сном про революцию – я хочу сказать, про французскую, с молодыми парнями в развевающихся по ветру рубашках и кожаных бриджах. Их вождь привязан кожаными ремнями к тяжелым воротам. К нему подходит соратник с факелом в руке, твердо держит факел, пока огонь прожигает толстые путы. Вождь освобожден, запястья у него черные, вздутые. Он зовет своего коня, а потом говорит мне, что создал группу, называется Glitter Noun – “Блестки существительное”.
– Почему Glitter? – спрашиваю я. – Sparkle лучше.
– Это да, но Sparkle уже занято. Sparklehorse.
– А почему не просто Noun?
– Noun. Мне нравится, – говорит вождь. – Пусть будет Noun.
Вскакивает на своего чубарого коня породы аппалуза, морщится, когда повод задевает за запястье.
– Обработай чем-нибудь ожоги, – говорю я.
Волосы у него темные, волнистые, один глаз косит. Он кивает и уносится со своим отрядом в отдаленные пампасы, задержавшись лишь набрать воды из бурлящего ручья, где все те же обертки с орфографическими ошибками кружатся в струях, словно маленькие разноцветные рыбешки.
Проснулась резко, глянула на часы: запас времени едва почат. Рассеянно взяла один из журналов по библейской археологии. Я их всегда читаю с удовольствием: они словно отпочковались от детективных дайджестов, их герои вечно на пороге обнаружения какого-нибудь фрагмента арамейского текста или в двух шагах от открытия обломков Ноева ковчега. Обложка была самая завлекательная. “Смерть у Мертвого моря! Правда ли, что царя Саула пригвоздили клинками к стене Беф-Сана?” Обратившись к своей памяти, услышала звучную мантру женщин: они ликовали меж тем, как мужчины возвращались с битвы. Саул победил тысячи, а Давид – десятки тысяч. Достала из ящика стола гедеоновское издание Библии, но оно было на испанском; тут-то я и припомнила, что Саул, раненный вражеской стрелой, сам бросился на свой меч, чтобы избежать глумления и пыток в плену у филистимлян.
