Возвращенный рай
А теперь, неожиданно, пропасть готова была разверзнуться опять, засовы на дверях в прошлое, которые она так прочно задвинула, заскрипели в поржавевших пазах.
Этот человек, этот немец, о котором говорил Ги, может, конечно, оказаться и не фон Райнгардом. Есть шанс, что это не он. И все же Кэтрин охватил суеверный ужас, потому что этот человек мог быть им.
Людоеды не умирают, а только засыпают. Если Ги действительно найдет его и привлечет к суду, то все всплывет наружу, все тайны, которые она так старательно охраняла. Ну, что же, теперь уже ничего нельзя поделать. Ей осталось лишь надеяться и молиться.
Последние угольки вспыхнули и погасли. Кэтрин зябко поежилась, когда отошла от все еще горячего камина, собрала пустые стаканы и отнесла их помыть на небольшую кухоньку. Но сегодня она не в состоянии делать что-либо.
Она прошла мимо зеркала в крошечном зальчике, в деревянной рамке, слегка поцарапанного, купленного на одном из мелких аукционов, которые ей так нравятся. Это зеркало хорошо вписалось в интерьер. Навстречу ей в зеркале прыгнуло ее отражение, и на минуту Кэтрин показалось, что она смотрит не на саму себя, женщину пятидесяти трех лет, а на девочку, которой когда-то была. Как будто Ги сказал истинную правду, и она совсем не изменилась. Неяркое освещение в зале чудесным образом скрыло следы морщинок и складок, проблески седины, от чего начинали терять блеск золотисто-коричневые пряди на висках. Вдруг, в этот момент, она увидела себя такой, какой была много лет назад. Как странно, подумала она, на ней почти не осталось следов того, через что ей пришлось пройти. Но, конечно, ей повезло. Другим нет.
Ах, Ги, Ги, зачем тебе ворошить это? – шептала она, обращаясь к своему отражению. Но женщина в зеркале не ответила ей, не прибавив ничего к тому, что она знала сама.
Пусть делает, что считает нужным, для себя, для отца и для рода Савиньи. Он не дает себе отчета, что спускает с цепи демонов. Он окажет медвежью услугу близким людям – и живым, и мертвым. Она твердо решила никогда не рассказывать ему всей неприглядной правды, но в настоящее время предпринять больше ничего не может. Впрочем, еще ничего не ясно. В конце концов тот человек может оказаться и не фон Райнгардом, а если это так, то она зря отказалась бы от своего молчания.
Кэтрин отчаянно надеялась, что тот человек не фон Райнгард.
Фары его машины прорезали темноту тоннеля, когда Ги съезжал с узких дорожек на автостраду по пути в Бристоль.
Он ехал медленнее обычного, голова его была забита другим, а быстрая езда даже на этих спокойных дорогах требовала предельной собранности.
Реакция матери не очень-то отличалась от того, что он и ожидал – почему вдруг она станет менять свои привычки и начнет сейчас обсуждать с ним такие вещи, которые прежде решительно отказывалась затрагивать? Но все же он был разочарован. Зная о ее ненависти к нацистам, и в частности, к этому конкретному фашисту, он надеялся, что она отбросит привычную сдержанность, едва прослышит о возможности предать наконец-то суду фон Райнгарда за его преступления. Понятно, думал Ги, ей бы хотелось, чтобы восторжествовала справедливость. Не освободит ли это ее от теней прошлого? Но, похоже, она этого не хочет. Даже перспектива отмщения не побудила ее выдать свои тайны.
Ну, что же, во всяком случае, он о своих намерениях сказал ей – что он согласится заменить Билла на его прежней работе в Карибском регионе, если ему ее предложат, и сам уже посмотрит, что это за немец. Он не стал бы начинать ничего подобного, не сказав ей. Не важно, одобряет она его намерения или нет. Характеру Ги было присуще действовать в открытую, ничего не утаивая. Он надеялся на ее помощь – видит Бог, такая помощь нужна ему – но она отказалась. Так что, ему, чтобы установить личность немца, придется собирать улики и вещественные доказательства в другом месте. Он был уверен, что дедушка поведет себя совсем иначе. Ги поедет во Францию и переговорит со своими французскими сородичами. Он в любом случае собирался так поступить. Отказ Кэтрин помочь просто делал это более необходимым, вот и все.
Но почему она так ревниво охраняет тайны прошлого? Он этого не понимал. И никогда не мог понять. В других случаях она была такой же открытой и чистосердечной, как и он, и не пыталась укрываться от неприятных вещей и суровой действительности. Просто для нее эта область была закрыта на замок и, кажется, ничто не заставит ее приоткрыть дверь.
Ги тяжело вздохнул. Ему не хотелось расстраивать мать, но решение свое он принял и теперь не успокоится, пока не выяснит, является ли немец, о котором рассказал ему Билл, действительно Отто фон Райнгардом. Так что теперь все другие соображения следует отбросить.
3
Лучи скупого зимнего солнца пробивались сквозь голые ветви тополей, окружающих замок, согревая бледные каменные стены и тускло-красную крышу. Солнце освещало три ряда незакрытых ставнями окон и отбрасывало нечеткие тени от двух башенок, которые сторожили старинное здание, родовой дом де Савиньи, бывший центром деревни того же названия.
Барон Гийом де Савиньи сидел в кабинете на первом этаже за своим массивным письменным столом, поднимал голову от бухгалтерских книг, разложенных перед ним, чувствуя, как льющиеся через оконное стекло рассеянные солнечные лучи приятно согревают его высохшую как пергамент кожу. Слабая улыбка играла на его некогда свежих и сочных губах. Он повернулся лицом к солнечным лучам. Как приятно ощущать их. Он любил тепло, и теперь ему всегда казалось, что зимой в замке холодно. Центральное отопление и камины, установка которых обошлась в огромную сумму, обогревали только жилые помещения. В остальной своей части замок и теперь оставался прохладным, весь во власти сквозняков. Конечно, раньше он этого не замечал. В молодости он презрительно относился ко всем, кто жаловался, когда теплое лето в Шаранте сменялось холодными зимними ветрами и даже сильными заморозками. Теперь, в свои восемьдесят пять, он относился к этому иначе. Холод, от которого раньше он отмахивался, пробирал до костей и усиливал боль от артрита в бедре, последствия падения в юности с лошади. Ныне он со страхом встречал время, когда на тополях, которые почти скрывали замок, и на деревьях грецкого ореха в долине листья начинали менять свой цвет. Хотя для своего возраста он еще себя чувствовал удивительно хорошо, Гийом всегда с некоторой грустью задавал себе вопрос, увидит ли он следующую весну, когда деревья снова покроются нежной зеленью.