Честь

— Нет, спасибо, — ответила она. — Выглядит очень вкусно.
Наградой ей стала искренняя счастливая улыбка.
— Приятного аппетита, мэм, — сказал он и, пятясь, ушел, молчаливый, как призрак.
Смита отпила кофе и облизала пенку с верхней губы. Она пробовала кофе по всему миру, но у этой чашки «Нескафе» был чудный вкус. Она знала, что в Нью-Йорке ее бы засмеяли. «Это же растворимый кофе, Смита, ты что?» — сказала бы Дженна за бранчем в кафе «Роуз Уотер» в Парк-Слоуп[2], но поделать ничего не могла. Родители разрешили Смите пить кофе только в последний год перед отъездом из Индии, и то лишь несколько глотков из отцовской чашки, когда тот сидел и проверял тетради. Один глоток перенес ее в их большую солнечную квартиру на Колабе, в двух шагах от «Тадж-Махала»: воскресное утро, родители у стереосистемы в гостиной по-дружески спорят, поставить ли Баха и Бетховена или мамины газели[3]. Рохит у себя в комнате валяется в кровати и слушает Green Day или U2 на «Уокмане». Повариха Решма готовит южноиндийские блюда медху вада и апма[4] — они всегда ели их на завтрак в воскресенье.
Где сейчас Решма? Наверное, по-прежнему живет в этом городе с населением двадцать миллионов человек и работает на другую семью. Поддерживала ли мама связь с Решмой после переезда в Штаты? Смита не знала. Они так старались забыть все, что осталось позади, и построить в Америке новую жизнь. Может, и хорошо, что она не знает, где их старая повариха.
Решма часто сопровождала их к «Воротам Индии» и присматривала за Смитой, пока та играла под аркой. По вечерам на набережную выходила половина метрополиса; в воздухе витал запах жареной кукурузы. Смита тянула отца за тунику и упрашивала купить смесь арахиса и нута, жаренных в песке. Уличный торговец насыпал орешки в бумажный конвертик и закручивал нижнюю часть маленьким хвостиком, а потом торжественно ей вручал. А сумеречные вечера в сезон дождей, когда искристое солнце угольками рассыпалось по небу, окрашивая город оранжевым сиянием? За все годы путешествий она нигде не видела таких сумерек, как в детстве.
Официант откашлялся, пытаясь привлечь ее внимание.
— Убрать тарелку, мэм? — спросил он. — Вам все понравилось?
Она повернулась к нему.
— Да, спасибо. — Она улыбнулась. — А можно еще кофе?
— Конечно, мэм. Вам понравилось?
Она услышала гордость в его голосе — нет, даже не гордость, он говорил как хозяин, — и ее это тронуло. Ей захотелось расспросить его о жизни: сколько он зарабатывает, в каких условиях живет. Но она заметила, что в ресторане прибывает народу.
— Да, очень, — ответила она. — Такого кофе нигде больше нет.
Он кивнул.
— А откуда вы, мэм? — застенчиво спросил он.
— Из Америки.
— Так я и думал. Хотя тут больше туристов из Европы.
— Правда? — У нее не было никакого желания обсуждать свою жизнь. В этом прелесть работы репортера: вопросы задавала она, а не наоборот. Она надеялась, что он поскорее принесет ей кофе. Взглянула на часы, но официант не понял намек.
— Всю жизнь мечтал учиться гостиничному бизнесу в Америке, — сказал он.
Куда бы она ни приезжала, везде слышала одно и то же. Различались детали, но в основе своей мечта была одинаковой: получить туристическую визу и зацепиться в Америке. А дальше — дальше эмигранты были готовы на все: водить такси шестнадцать часов в день, обливаться потом на ресторанной кухне, устроиться на любую работу, чтобы наниматель выступил спонсором, заключить фиктивный брак. Все, чтобы получить заветную грин-карту — святой Грааль XXI века.
Она посмотрела на худощавого официанта с выпуклой грудью, на его полное энтузиазма лицо, и отвернулась.
— Мне скоро пора, — резко произнесла она. — Но я желаю вам удачи.
Он покраснел.
— Да, конечно, мэм. Извините. — Он заторопился прочь и быстро вернулся со второй чашкой кофе.
Смита записала завтрак на счет номера и оставила тридцать процентов чаевых. Она уже вставала, когда к ней подбежал официант. В руках у него была белая роза.
 
— Это вам, мэм. Добро пожаловать в «Тадж-Махал».
Она взяла цветок и подумала, всем ли гостям они дарят розы.
— Спасибо. Напомните ваше имя?
Он усмехнулся.
— Я не говорил, как меня зовут. Джозеф, мэм.
— Рада знакомству, Джозеф. — Она пошла к выходу, но вдруг остановилась. — Джозеф, не подскажете, больница «Брич Кэнди» отсюда далеко?
— Конечно подскажу, мэм, — ответил он. — На такси совсем рядом. У нас все зависит от пробок. На ресепшене вам помогут заказать приватное такси с кондиционером. Чуть дороже, но что делать? Лучше переплатить.
 Глава третья 
 
Первое, что бросилось ей в глаза в больнице, — потеки бетеля на стенах приемной[5]. Она оторопела. «Брич Кэнди» была лучшей больницей в городе, во времена ее детства сюда ложились на операции кинозвезды, и меньше всего она ожидала увидеть здесь пятна кроваво-красной слюны. Отбросив брезгливость, Смита подошла к стойке, где сидела усталая медсестра.
— Чем могу помочь? — спросила она.
— Здравствуйте. Хочу узнать номер палаты. Пациентка Шэннон Карпентер.
Женщина уставилась куда-то поверх ее плеча и проговорила:
— Посещение с одиннадцати. До тех пор никого не пускаем.
Смита сглотнула.
— Ясно. Я только сегодня ночью прилетела в Мумбаи и…
— С одиннадцати. Без исключений.
Раздражение Смиты отразилось на ее лице.
— Ясно. Но вы можете сказать мне номер палаты, чтобы…
— В одиннадцать часов.
— Мэм, я вас слышала. Просто хочу узнать номер палаты, чтобы больше вас не беспокоить.
Женщина зло сверкнула на нее глазами.
— Палата номер двести девять. Теперь сядьте, пожалуйста.
За неимением других вариантов, как пристыженная школьница, Смита села ждать в приемной под пристальным взглядом дежурной. Она следила за стрелкой часов — ждать, к счастью, осталось недолго. Как только стрелка сравнялась с одиннадцатичасовой отметкой, она встала и направилась к лифтам, где уже скопилась очередь. Рядом была лестница. Палата Шэннон на втором этаже — можно и по лестнице подняться.
Приветливая медсестра проводила ее в палату. В другом конце коридора Смита заметила группу людей; какой-то мужчина говорил на повышенных тонах. Она отвернулась и стала искать нужный номер на двери. Проходя мимо пустой палаты, случайно увидела море за окном, и нежданно нахлынули воспоминания: в детстве они с отцом приходили в «Брич Кэнди», он навещал больного коллегу. Она тогда удивилась, что море так близко, и решила, что больница находится на корабле. Папа рассмеялся и сжал ее плечо.
Она подошла к группе мужчин в коридоре и хотела было отвернуться и не подслушивать их оживленный спор, когда заметила среди споривших Мохана. Вчера вечером он был расслаблен, но сейчас выглядел напряженным и сердитым и недовольно смотрел на медсестру и молодого врача в белом халате.
— Говорю вам, сейчас же позовите доктора Пала! Пациентке нужно повысить дозу обезболивающего.
— Но сэр, я же вам говорил… — запротестовал молодой врач.
— Арре, йар[6], сколько можно об одном и том же? Говорю же, мы недовольны лечением. А сейчас приведите старшего врача.
— Как скажете. — Молодой врач быстро ушел; медсестра последовала за ним.
— Привет, — сказала Смита. Мохан вздрогнул и посмотрел на нее.
— О, здравствуйте, — ответил он. — Простите. Не ожидал увидеть вас одну. Я как раз хотел за вами заехать.
— Видите, а я сама справилась. — Смита заметила рядом с ним женщину. — Здравствуйте. Я Смита.
Спутница Мохана — на вид ей было лет двадцать пять — широко улыбнулась.
— О, здравствуйте, мэм. Мы с вами вчера говорили по телефону. Я Нандини, переводчица Шэннон.
— Очень приятно, — ответила Смита, но испытала смутное недовольство. Сколько же у Шэннон помощников? Может, и не надо было прерывать ее отпуск?