Честь

— Не за что, мэм, — ответила она.
Шэннон тихо застонала и сжала руку Смиты в ожидании, когда боль пройдет.
— Почему тебе не поставили капельницу с морфием? — спросила Смита.
Шэннон скептически взглянула на нее.
— В Индии морфий не раздают направо и налево, как у нас в Америке. Вот поправлюсь и напишу об этой проблеме.
— Какой абсурд!
В палате вдруг повисла тишина, будто у всех кончились слова. Смита повернулась к Нандини.
— Вы там бывали? В Бирваде? Далеко это от Мумбаи?
— Да. Пять часов на машине, — мрачно ответила Нандини, и Смита поразилась перемене в ее тоне.
— Ясно. — Смита покусала ноготь, выгадывая время и лихорадочно соображая. Когда звонок Шэннон резко оборвал ее отпуск, она смирилась с тем, что ей придется снова побывать в Мумбаи. Сидя в номере отеля на Мальдивах, Смита вспоминала, как много их с Шэннон связывало: они вместе работали в «Филадельфийском вестнике», потом по протекции Шэннон Смита устроилась на работу в Нью-Йорке. Когда восемь месяцев назад умерла мать Смиты, Шэннон, в то время находившаяся в США, взяла три дня отгулов и прилетела в Огайо на похороны. Именно этот дружеский жест и чувство невыплаченного долга побудили Смиту согласиться, когда Шэннон попросила ее прилететь в Мумбаи. Но ей казалось, что она летит туда на несколько дней, чтобы помочь Шэннон оправиться после операции. Вместо этого на нее обрушилось все, что она ненавидела в этой стране: дурное обращение с женщинами, религиозная вражда, консерватизм. «Но ведь гендерные темы — моя специальность», — напомнила себе Смита. Само собой, Шэннон обратилась именно к ней. Учитывая, что лететь до Мумбаи ей было всего три часа.
— А что от меня требуется? — спросила Смита. — Обычный репортаж?
— Сама решай, — ответила Шэннон. — Можешь сначала встретиться с Миной и написать о ней маленькую статью — о чем она думает, ее надежды и мечты. А потом репортаж с реакцией на постановление судьи. Что скажешь? — Она взглянула на Нандини. — Нан — чистое золото. Настоящий профессионал. Она во всем тебе поможет.
Смита решила указать на очевидное.
— Но мне не нужен переводчик. Мой хинди не идеален, но, думаю, я справлюсь. Они же на хинди говорят?
— Да. И на особом диалекте маратхи.
— Извините, что вмешиваюсь, — заметил Мохан, — но главная трудность не в языке, а в том, как туда добраться. Это глухая деревня. Проводник вроде Нандини очень пригодится, она знает дорогу.
Нандини, стоявшая за его спиной, нахмурилась, но никто, кроме Смиты, этого не заметил.
— Там есть железнодорожная станция, но до Бирвада от нее далеко, — продолжала Шэннон. — Даже мотель, где мы обычно останавливаемся, на приличном расстоянии от деревни. Тебе понадобится машина.
Смита кивнула. У нее не было ни малейшего желания ездить по Индии поездами.
Вернулась медсестра, принесла таблетки и бутылку воды, но Шэннон жестом попросила ее оставить их на прикроватном столике. Когда сестра вышла, Шэннон погрустнела.
— После этих таблеток я вырублюсь на несколько часов. Мне надо рассказать тебе все сейчас.
— Хорошо, — ответила Смита. Она совершенно не контролировала ситуацию. Отказаться от задания было нельзя. Как она объяснит Клиффу, редактору, что сначала бросилась сюда сломя голову, а потом отказалась делать репортаж? Клифф наверняка одобрил идею Шэннон с ней связаться. «Черт, — подумала Смита, — да он наверняка решил, что делает мне одолжение и подкидывает интересный сюжет!» Но почему он ее не предупредил? Сказал бы хоть что-нибудь, чтобы избавить ее от этой неловкой ситуации.
Шэннон стиснула зубы, изнемогая от боли, и заговорила быстрее, потянувшись за двумя белыми таблетками и бутылкой с водой. У Смиты свело живот. У нее никогда не было переломов, и она вдруг поняла, как ей повезло.
— Дай мне телефон, я перешлю тебе номер Анджали, — сказала Шэннон. — Это адвокат Мины, она работает с ней бесплатно. Насколько я знаю, Мина по-прежнему живет со свекровью на окраине Бирвада. Братья Мины, между прочим, вышли под залог и разгуливают на свободе — хочешь верь, хочешь нет. С ними тоже можешь поговорить. А еще возьми интервью у деревенского головы. Этот мужик — просто песня. Он терроризировал Мину еще до брака. — Она проглотила таблетки. — Почитай мои старые репортажи, там есть название деревни, где живут братья. А может, Нандини вспомнит. И еще у них есть сестра… — Шэннон поставила стакан на столик. — Спасибо, что помогаешь, Смитс. Я у тебя в долгу.
 
Смита отбросила последние сомнения. На самом деле, если бы они поменялись ролями, она попросила бы о том же одолжении. И Шэннон помогла бы ей без капли недовольства и не сказала бы ни слова против.
— Не говори глупости, — отмахнулась она. — Сегодня же позвоню Анджали и решу, когда поедем. Хочу быть здесь во время операции.
— Не нужно. Мохан мне поможет.
— Смита права, — оживленно закивала Нандини. — Мы должны быть здесь во время операции.
— Не надо, — ответила Шэннон. — Лучше помогай Смите.
Они проговорили еще пятнадцать минут, а потом глаза у Шэннон начали слипаться. Через несколько минут она громко всхрапнула и начала мирно посапывать.
Смита повернулась к Мохану.
— Скоро она придет в себя?
Тот растерянно посмотрел на нее.
— В себя?
— Эээ… Извини. Долго она проспит под этими таблетками?
— А. Теперь понял. Часа три-четыре. Но от боли часто просыпается раньше.
— Ясно. — Смита огляделась; ей надо было поговорить с ним наедине. — Думаешь… А есть здесь столовая, где можно выпить кофе?
— Да, конечно, — ответил он. — Хочешь, принесу?
— Я пойду с тобой, — сказала она и встала, прежде чем он успел отреагировать. Повернулась к Нандини.
— Что тебе принести?
— Ничего не надо, спасибо.
— Уверена? Ты выглядишь усталой.
— Да.
— Ну ладно.
— Не злись на Нандини, — сказал Мохан, когда они вышли из палаты. — Она очень волнуется за Шэннон. Чувствует ответственность за нее.
— Но почему? Шэннон же случайно упала.
Мохан пожал плечами.
— Нандини из малообеспеченной семьи, низшая прослойка среднего класса. Первая в семье поступила в колледж. Работает с американской журналисткой, которая очень хорошо к ней относится, ценит. В западной редакции хорошо платят. Неудивительно, что она так предана Шэннон.
— А вы с Шэннон давно знакомы?
— Года два.
— Ты хороший друг, — сказала Смита, пока они ждали лифт. — Молодец, что так ей помогаешь.
— Ты тоже. Даже прервала отпуск и вернулась на родину, чтобы ей помочь.
— На родину?
— Ну да. Ты же здесь родилась, верно?
— Да, но… Мы уехали, когда я была подростком. — Она покачала головой. — Даже не знаю. Не воспринимаю Индию как родину.
— А как ты ее воспринимаешь?
Что с ним такое, почему он так к ней цепляется?
— Я… никак не воспринимаю, — наконец ответила она. — Я вообще мало о ней думаю. Без обид.
Мохан кивнул. И через некоторое время добавил:
— Знаешь, в колледже у меня был друг. Он поехал в Лондон на месяц на летние каникулы. Всего на месяц. А когда вернулся, стал говорить с британским акцентом, как гора[7].
Двери лифта открылись, и они вошли.
Смита ждала, что Мохан еще что-то скажет, но тот молчал.
— А я тут при чем? — спросила она наконец.
— Я просто терпеть не могу этот комплекс неполноценности во многих наших — моих — соотечественниках. Мол, западное — значит лучшее.
Она подождала, когда они выйдут из лифта: с ними вместе ехал молодой парень и подслушивал их разговор. А в коридоре сказала:
— Я тебя понимаю. Но я уже двадцать лет живу в Штатах. И я гражданка США.
Мохан остановился и посмотрел на нее сверху вниз. Пожал плечами.
— Извини, йар. Зачем мы вообще заговорили на эту тему? Чало[8], пойдем лучше за кофе. Столовая там.
Смите почему-то показалось, что она упала в его глазах. «Ну и пусть идет к черту, — подумала она. — Националист несчастный».