Не убивайте звезды на предплечьях (СИ)

Его футболка приземлилась на пол возле постели, туда же прилетели и его брюки, а после доски нашей и без того старенькой кровати скрипели так, что сомнений не оставалось: еще одна такая ссора, и спать мы оба будем на полу.
— Прости, — поцеловал он мое плечо, убирая пальцами на бок влажную челку, когда мы только-только перевели дух. — Прости, что сорвался и ушел. Мне надо было подумать.
— И ты прости, — я вдохнул полной грудью.
Сигареты и одеколон. Я дома.
— Тебе не за что извиняться, — водил мне по ребрам рукой Антон. — Твоей вины нет в том, что я никогда не впишусь в рамки твоей религии.
— Антон…
— Арс, замолчи. Я хочу тебя поцеловать.
И Антон меня поцеловал. Дважды.
Мы продолжили жить вместе. Ходили на работу, трахались как кролики, встречались с друзьями и переживали нашу первую осень, понимая, что вот-вот будет год, как мы вместе. Я осознал, что почти перестал молиться, что по воскресеньям все реже стал заглядывать в церковь, однако стал чаще звонить родителям. Мама была рада, что у меня все хорошо, отец сказал, что гордится. Было бы чем.
К середине декабря я стал замечать у Антона некоторые странности, он стал чаще курить, сильнее хмуриться и меньше смеяться. Еще я заметил, что он перестал звонить своим родителям вообще примерно два с половиной месяца назад. По крайней мере, при мне.
Один раз я спросил его, почему он этого не делает, и он впервые очень сильно на меня разозлился, громко скандалил и снова ушел из дома. Вернулся он глубокой ночью, снова извинялся, долго-долго меня целовал, затем говорил, как сильно он меня любит, параллельно выстанывая мое имя, и обнимал во сне. Больше этой темы я не поднимал.
Наш второй канун Рождества мы провели тем же составом. Только Льюис пришел со своим новым парнем, на что ребята лишь закатили глаза. Все были уверены, что уже через неделю мы его больше не увидим.
— Давайте же выпьем за нашу потрясающую компанию, вы мои самые любимые сучки, — засмеялся Чарльз и все картинно засмущались, вставая с мест. — Выпьем же!
— Тод? — окликнул его Оливер. — Твой бокал.
— Я пропущу, — чуть нахмурился он.
— Почему? — заметно насторожился Эммет.
— Глотать больно, — пожал плечами Тод. — Я простыл недавно, меньше надо было в тонкой куртке зимой щеголять.
— Я говорил тебе, одевайся теплее, — укоризненно, но заботливо произнес Оливер, целуя мужчину в висок.
— Но глотать по ночам тебе ничего ведь не мешает? — игриво вскинул брови Чарльз. — Так что первый бокал по традиции с нами, а дальше сиди и отдыхай.
Все засмеялись, Тод тоже. И после звона бокалов мы выпили до дна.
Вечеринка была в самом разгаре, мы танцевали как в последний раз. В этот канун Рождества все внимание Антона было у меня, а не у Эммета. Антон целовал меня при всех, обнимал и сжимал ягодицы пальцами. Я был его. Я был только его, а он был только моим. Так что я даже ухом не повел, когда Антон ушел с Эмметом курить на кухню, как в прошлом году, плотно закрыв за собой дверь.
В этом году я перебрал с шампанским, в голове у меня грохотали лопасти вертолета, поэтому в этот раз именно я лег на диван комочком и закрыл глаза. И я снова стал свидетелем чужого разговора.
— Уже шестеро, — голос Оливера. — Шестеро, Чарльз. Вместе с инкубационным периодом и периодом болезни они прожили не больше пяти лет.
— Тш-ш-ш, — шикнул он. — Ты сейчас разбудишь Арса, не ори.
— Я волнуюсь, — будто не услышал его мужчина. — Боюсь за Тода, за тебя, за всех нас.
Я не видел, какое было у Чарльза выражение лица, когда он красочно фыркнул, но я мог с легкостью представить, как картинно он закатил глаза.
— Живем один раз. Если я и сдохну, то с фанфарами и некрологом на целую колонку мелким шрифтом, а на моих похоронах будет театральная постановка, танцы, поющие в мантиях негры и море алкоголя. А теперь пошли пить.
Дни сменялись неделями, а они месяцами. Восемьдесят первый плавно плыл по реке времени, мы продолжали жить вместе, я все еще любил Антона и Бога, порой забывая, что это разные люди, а Антон всё так же курил, пользовался одеколоном, запах которого сводил меня с ума, не снимал с пальцев кольца и не ночевал иногда дома, если мы ссорились.
 
Долго обижаться друг на друга мы не умели, даже Антон с его взрывным характером. Я молился за него, когда он уходил, молился, чтобы с ним ничего не случилось, чтобы он вернулся домой. И он возвращался, а затем меня целовал, изучал мое тело заново, ласкал языком, заставляя кусать в кровь губы от удовольствия, и шептал, как сильно он меня любит.
И потом просил меня ложиться на живот, потому что любил водить пальцами по моим родинкам на плечах и спине. У меня мурашки от этого по всему телу бежали, и от этого зрелища он лишь хмыкал, целуя меня в загривок.
— Была целая Вселенная, — водил он указательным пальцем по моим плечам. — Звезды повсюду, не сосчитать.
— Что? — улыбнулся я.
— Знаешь, когда большие звезды умирают, они рассыпаются, и в небе появляются черные дыры, — произнес он. — Темные, как твои родинки. На твоих плечах целое кладбище звезд.
Я перевернулся на живот и посмотрел на него. У Антона были печальные глаза, и я не понимал, что случилось, а рассказывать он мне почему-то не хотел. Давить я на него не мог, поэтому я просто запустил ему пальцы в волосы и притянул к себе, втягивая в себя его нижнюю губу.
Мы пережили суровую зиму, даже не заболели, что удивительно. Антон сменил работу, а я привез из дома еще зимней одежды и мамины заготовки. Антон их не ел, ссылаясь на аллергию, и я не понимал, почему он отказывался, потому что знал про его единственную аллергию на крупы.
После зимы пролетели и три месяца весны. Я скопил за зиму приличную сумму и подарил Антону на день рождения новую цепочку на шею, и он был в восторге. Весной я старался тоже откладывать немного сбережений с зарплаты, это было в моих планах и на лето с осенью, чтобы подарить Антону на новый год поездку к родителям.
Я знал, что он скучал по ним, хоть и не подавал виду. Я общался со своими по телефону и стабильно раз в месяц наведывался в гости, а он не виделся с родителями почти три года, так что билет до Воронежа я решил купить ему без его ведома и сделать сюрприз.
В первых числах июня Чарльз сказал, что пора открывать купальный сезон. Мы посчитали сначала эту затею глупой, ведь вода была еще довольно холодной, да и Тод с зимы так и не поправился, продолжая мучиться не только с больным горлом, но и временами с бессонницей и головными болями, однако все мы знали Чарльза, так что отказов не принималось.
Мы расположились на закрытом пляже подальше от людных мест нашей компанией из шести человек и еще нескольких наших хороших знакомых. Стесняться ребята не привыкли, так что загорали мы без одежды, да и купались тоже.
Эммет принес с собой проигрыватель, мы взяли несколько бутылок вина, немного еды и около шести пачек сигарет, потому что Чарльз сказал, что может не хватить. Я был основным звеном нашей компании вот уже почти два года, однако курил всего пару раз, и то в основном в канун Рождества, потому что Чарльз настаивал.
— А можно не так сильно брызгаться, у меня тут табак, — наигранно буркнул Льюис, лежа на коленях своего очередного ухажера.
— Да ладно тебе, пусть развлекаются, — затянулся сигаретой Чарльз. — Очки мои солнечные никто не видел?
— Держи, — протянул руку Антон, не открывая глаз.
Я бережно перебирал его волосы, пока его мраморная кожа нежилась в теплых лучах июньского солнца. Антон немного хмуро лежал на моих ногах, не открывая глаз. Пара наших знакомых уединилась где-то недалеко от нас, и мы начали слышать стоны, так что Эммет прибавил звук на проигрывателе, затягиваясь снова.
Тод и Оливер плескались в воде, как дети малые, целовались, кусали друг другу кончики носа, и я улыбался. Я видел в них нас с Антоном, и мне почему-то было по особому радостно и спокойно на душе.
— Вино! — поднял указательный палец вверх Чарльз. — Давайте снова выпьем!