Плененная грешником (ЛП)

 Я слышу шаги Виктора по коридору и сильно прижимаюсь спиной к основанию кровати, сворачиваясь в тугой клубок.
 — Вставай, — приказывает он.
 Оставь меня в покое. 
 — Розали. — В этом единственном слове звучит предостережение.
 Я игнорирую его, просто желая лежать здесь, пока не умру.
 — Господи, блять, Боже, — огрызается он, затем хватает меня за руку и рывком ставит на ноги. Меня толкают в направлении ванной. — Прими душ и переоденься. Мы опаздываем на обед.
 Моя челюсть стискивается, а горло сжимается. Поворачиваясь к нему лицом, я кричу:
 — Я не пойду!
 — Блять , ты испытываешь мое терпение, — ворчит он, выражение его лица соперничает с грозовой тучей.
 Я вздергиваю подбородок, решив, по крайней мере, стоять на своем. Может быть, он и похитил меня, но я точно не стану подчиняться каждому его приказу.
 — Мне. Все. Равно. — Чувствуя себя безрассудно и как будто мне нечего терять, я подхожу на шаг ближе. — Убей меня.
 Глаза Виктора прищуриваются на моем лице.
 — Не искушай меня, маленькая Роза.
 Теряя рассудок, я бросаюсь вперед и бью кулаками его в грудь.
 — Убей меня!
 Руки Виктора обхватывают меня и крепко прижимают к его груди. Я извиваюсь и сопротивляюсь, но быстро устаю. Эмоции, которые мне удалось подавить ночью, извергаются подобно вулкану и заставляют меня прерывисто кричать.
 Он кладет руку мне за голову и прижимается своим телом к моему, другая его рука остается сомкнутой вокруг меня. Я чувствую, как он прижимается ртом к моим волосам.
 — Шшш...
 Захваченная Виктором и отчаянно нуждающаяся в утешении, я прижимаюсь к нему так близко, как только могу, оплакивая все, что потеряла.
 — Господи, Розали, — прошептал он, с беспокойством произнося слова. — Я так чертовски сожалею о боли, через которую ты проходишь.
 Извинения не вернут мою семью, но они немного облегчают душевную боль – достаточно, чтобы я могла дышать и чтобы ко мне вернулось здравомыслие.
 Мои руки оказываются между нами, и мне удается ухватиться за его рубашку, нуждаясь в утешении, которое он предлагает, хотя бы еще на некоторое время.
 — Если ты больше ни во что не веришь, просто поверь, что я не причиню тебе вреда.
 Это не имеет значения. Мне уже причинили такую боль, от которой я никогда не смогу оправиться.
 Виктор отстраняет меня на дюйм, его руки обхватывают мое лицо, и я вынуждена посмотреть на него, когда потерянные рыдания срываются с моих губ. Его глаза впиваются в мои, и впервые в них нет и следа жестокости, всегда таившейся в темных глубинах его радужки. Есть только сострадание.
 — С тобой все будет в порядке.
 Я качаю головой, моя кожа касается его ладоней.
 — Не будет.
 Я слишком многое потеряла. 
 Вчерашняя счастливая девушка умерла вместе со своей семьей, и на ее месте остались осколки того, кем она когда-то была.
 — Ты будешь в порядке. Просто на это потребуется время.
 Поскольку он выглядит не как глава Братвы, а как человек, в груди которого на самом деле бьется сердце, я осмеливаюсь умолять:
 — Пожалуйста, отпусти меня.
 Он медленно качает головой, сострадание исчезает, и он отстраняется от меня.
 — Перестань просить. Я дам тебе свободу, только когда тебе исполнится двадцать один год.
 Мои плечи опускаются, и, развернувшись, я иду в ванную и закрываю за собой дверь.
 — У тебя есть десять минут, — выкрикивает он.
 Глубоко вдыхая, я открываю краны и смотрю, как вода разбрызгивается по кафелю.
 Я так устала. Физически. Эмоционально. Ментально.
 Я не смогу бороться в течение трех лет. Но сдаваться нельзя.
 Может быть, мне удастся поговорить с матерью Виктора. Или, если повезет, мне удастся встретиться с Изабеллой. Может быть, кто-то из женщин захочет мне помочь.
 Эта мысль – единственное, что дает мне силы принять душ. Когда я возвращаюсь в спальню, то с облегчением вижу, что Виктор меня не ждет. Я быстро надеваю джинсы, футболку и обуваю кроссовки. Я заплетаю мокрые пряди в косу, затем выхожу из спальни.
 Когда я спускаюсь по лестнице, глаза Виктора скользят по мне.
 
 — Намного лучше. — Он протягивает мне руку, но я игнорирую ее и прохожу мимо него.
 Я не любуюсь прекрасным садом, а осматриваю стены по периметру в поисках способа сбежать. Повсюду расставлены охранники, которые быстро уничтожают надежду когда-либо сбежать из этой тюрьмы.
 — Особняк слева, — бормочет Виктор, когда я достигаю развилки на тропинке.
 Значит, дом Изабеллы должен быть справа. Если она не присоединится к нам за обедом, я пойду к ней и попрошу о помощи.
 Когда я дохожу до открытых французских дверей, Виктор кладет руку мне на поясницу и подталкивает внутрь. Я отстраняюсь, хмуро глядя на него.
 — Не прикасайся ко мне.
 Он поднимает руки в жесте капитуляции, затем поворачивает голову к двери справа от нас.
 Когда я вхожу в столовую, мои ноги мгновенно подкашиваются, когда все взгляды обращаются ко мне. За длинным прямоугольным столом сидят пять человек. Три женщины и двое мужчин.
 Виктор проходит мимо меня и выдвигает стул.
 — Проходи, садись.
 Мои глаза мечутся между двумя взрослыми женщинами, пытаясь понять, кто из них Изабелла, когда я сажусь.
 Виктор садится во главе стола, затем указывает на каждого человека.
 — Алексей, Изабелла и Мария Козловы. А это мои родители, Дмитрий и Ариана Ветровы.
 Мои глаза прикованы к Изабелле, которая смотрит на мою шею. Ее голос низкий от гнева, когда она спрашивает:
 — Почему у нее следы на шее?
 — Розали оказала сопротивление. Я никогда не собирался причинять ей боль, — объясняет Виктор. — Мне пришлось усмирить ее, потому что у нее был приступ паники после того, как она увидела, как убивают ее дядю.
 Мария тянется к моей руке, и я быстро убираю обе свои под стол, не желая, чтобы кто-то прикасался ко мне.
 — Я сожалею о твоей потере, — бормочет она.
 Моей потере? Я пережила не просто потерю, а нечто большее, и теперь от меня ждут, что я буду обедать с врагом, улыбаться и благодарить его за то, что он приютил меня?
 Качая головой, я издаю горький смешок.
 — Это безумие. — Я продолжаю качать головой, поднимаясь на ноги. — Я не буду этого делать.
 Я проскакиваю мимо Виктора и выхожу из столовой. Я нахожу дорогу к французским дверям и бегу так быстро, как только могу, к пограничной стене.
 Не успеваю я добежать до нее, как передо мной появляются четверо охранников.
 Я неуверенно останавливаюсь, отчаянно ища другой способ сбежать. Когда я оглядываюсь назад, то вижу Виктора, стоящего у тропинки, его руки скрещены на груди, когда он наблюдает за мной.
 — Моим людям нужно работать, Розали. Они не станут гоняться за тобой по всему участку весь день, — выкрикивает Виктор.
 Я смотрю на русских солдат и чувствую себя глупо за то, что вообще пыталась добраться до стены. Разочарованная, я разворачиваюсь и иду обратно к дому Виктора и прямиком в свою спальню. Я захлопываю дверь, жалея, что у меня нет ключа, чтобы ее закрыть.
 Не прошло и секунды, как дверь открывается, и Виктор бормочет:
 — Вот тебе и обед с моей семьей.
 — Вы все можете отправляться в ад. Мне неинтересно знакомиться с твоей семьей, — огрызаюсь я, снимая кроссовки.
 То, что я должна оставаться здесь в течение трех лет, не означает, что я должна взаимодействовать с кем-либо из них.
 — Я пытаюсь сделать так, чтобы ты чувствовала себя как дома.
 Я закатываю глаза, забираясь на кровать и натягивая одеяло на голову.
 — Оставь меня в покое.
 Я слышу, как закрывается дверь, и когда я выглядываю из-под одеяла, с облегчением вижу, что Виктор ушел.
 Вот и попросила Изабеллу помочь мне. 
 Честно говоря, она выглядела чертовски устрашающе. Красивая, но тем не менее пугающая.
 Надежда, которая была у меня до встречи с семьей Виктора, исчезла, и вернулось чувство опустошенности. Не проходит много времени, как мое горе и травма ломают меня, и я плачу, засыпая.