Авиатор: назад в СССР 12+1 (СИ)

Главное — выдержать режим снижения на глиссаде. Чтобы не порвать трос, скорость на посадке должна быть 240–250 км/ч. Даже с подвесками, при посадке на аэродром это сделать не сложно. Тут же, есть пока «небольшие затруднения».
Высота подходит к отметке в 1000 метров. Выравниваю самолёт и начинаю снижаться до расчётной высоты выхода на посадочный курс.
Пора начинать выпускать всё, что мне потребуется для посадки.
— Саламандра, 321й, на третьем. 400 занял, шасси аварийно выпущены, закрылки в посадочном, — доложил я, проведя все манипуляции с органами аварийного выпуска.
— Понял вас. Посадочный 15°.
Плавно выполняю разворот. Ещё раз посмотрел на давление в общей гидросистеме, чтобы окончательно принять свою судьбу. Вон она, посадочная палуба родного авианесущего крейсера! Смотришь, и понимаешь, как мало надо сейчас для счастья — полоса в пару сотен метров и два рабочих двигателя.
Солнце уже практически скрылось за горизонтом. Огни на палубе зажглись, обозначив мне полосу. Самолёт выровнял по осевой линии. Пока ещё оптическая система посадки не включилась.
— На палубе ветер встречный 10 м/с, — проинформировал меня руководитель полётами.
— Понял.
— Под управление посадки, — несколько удручённо произнёс руководитель полётами.
— Старт визуально наблюдаю, управляю. На курсе, выше 20, — начал управлять мной руководитель визуальной посадки.
На приборе скорость 260 км/ч. Это много для зацепа. Начинаю притормаживать, но вижу, что проваливаюсь.
Установлю 250 км/ч, чтоб наверняка не просесть. Тут и так ночью посадить непросто, а без двигателя и возможности повторного захода, совсем печально.
— Попотеем, а потом чаю попьём, — прошептал я про себя.
А вспотел ведь уже изрядно. Держать самолёт очень сложно. Рули направления постоянно в работе.
— 321й, готовность к посадке, — запросил у меня РВП.
— Гак, притяг, шасси выпустил аварийно, — доложил я.
— Понял. Жёлтый-зелёный, на курсе.
Чем ближе похожая на ёлку палуба, тем сложнее держаться на глиссаде.
Работаю рычагом управления двигателем. Ещё, ещё! Палуба стремительно движется на меня.
— Жёлто-зелёный, на курсе. Высоко идёшь.
— Понял, — проговариваю я, но так и задумано.
Постепенно выправляю положение. Лучше будет возможность пройти над палубой и уже тогда катапультироваться. Даже если удар об полосу будет сильнее обычного, стойки выдержат. У этого борта они и не такое выдерживали!
— Жёлтый-зелёный, слева 5. Подходишь к глиссаде.
Думать уже поздно. Только с посадкой. А в голове всё ещё мысль — только бы не провалиться перед кормой.
— Зелёный, слева 5! — громко сказал в эфир РВП.
Рад он тому факту, что я вышел на глиссаду снижения, но это ещё не всё. На ней нужно удержаться, а стрелка вариометра стремится к увеличению. Только бы не просесть!
— Зелёный, зелёный! Подтвердил!
Отжимаю ручку управления навстречу палубе. Мощный удар! Тело двинулось вперёд, а капли пота слетели с лица и брызнули на индикаторы.
Мгновенно толкаю РУД вперёд до отказа. Нос самолёта резко опускается.
Мягкий толчок в спину — включился форсаж левого двигателя. Самолёт стремится развернуться, но педалями удерживаю его ровно.
Перегрузка растёт. Кажется, сейчас ремни порвутся, и я вылечу через фонарь кабины прямиком в тёмную пустоту. Сколько же могут длиться эти мгновения⁈
Перед глазами только огни палубы. Самолёт подкатывается к ним. Кажется, вот-вот сейчас оборвётся трос, и я, как из катапульты, вылечу с корабля.
Тяжело дышу, тело рвётся вперёд, но самолёт стоит на месте. Краем глаза уловил, что надстройка и стоянка с самолётами сбоку от меня. Я относительно них не перемещаюсь.
— Выключить форсаж! Обесточить самолёт! — услышал я долгожданную фразу.
Рычаг управления двигателем переставил на малый газ. Самолёт качнулся назад. Облегчённый вздох, и я отклоняюсь назад. Купаться в ночном море не пришлось.
— 321й, выключайтесь. С прибытием! — радостно сказал в эфир руководитель полётами.
— Спасибо! Всем спасибо!
Тут же на полётной палубе зажглось освещение. При выполнении посадки оно отключается, чтобы не мешать ориентировке при снижении.
 
Я открыл фонарь и увидел, как ко мне уже ломится толпа людей. Такое ощущение, что весь корабль сейчас рвётся меня поздравлять. А мне почему-то домой захотелось. Морской бриз мне напомнил тот самый запах сирени под окном дома во Владимирске.
С трудом снял шлем. Тут как тут в кабину залез Витя Тутонин. Он всегда был внешне спокоен, а тут чуть ли не плачет от радости.
— Родненький! Серёга! Спас машину! У меня даже флотских поговорок нет на этот счёт, — радовался он, обнимая меня за шею.
— Витя, Витя! Задушишь! — улыбался я, хлопая его по плечу.
Тутонин закончил с выражением счастья, и у меня получилось вылезти из кабины. Со всех сторон поздравления, пожелания, проявление уважения. Кто-то из возрастных моряков и вовсе предлагал дочерей взять замуж, а ребята с Кавказа уже в гости приглашали в родные места.
— Спасибо! Спасибо! — не успевал отвечать всем я.
Толпа оттесняла меня от самолёта, а мне хотелось подойти к нему ещё разок. Под ногами хлюпали остатки вытекшего керосина из баков.
Внешне самолёт был целым. Гондола правого двигателя слегка повреждена, как и киль, но на управлении это не сказалось.
Сумев протиснуться к самолёту, я подошёл к радиопрозрачному конусу и прикоснулся взмокшим лбом к нему.
— Умница! Спасибо родной. Не болей, — прошептал я и отошёл.
— Сергеич, чего с двигателем-то случилось? — крикнул мне Дядя Вася.
— Думаю, что сломался, — ответил я.
— Как всегда, — посмеялся он.
На палубе появился командир корабля, чтобы лично поздравить с таким событием. По нему было видно, что нервничал он сильно.
— Что теперь? — спросил у меня Морозов.
— Руководство по лётной эксплуатации надо дополнить. Вот и ещё один пункт испытаний выполнили, — улыбнулся я.
— Мда, но повторять будем в более мирной обстановке, — ответил Коля.
Через полчаса обсуждение посадки с отказом двигателя закончилось. Переодевшись и немного успокоившись после необычного окончания лётной смены, мы направились в класс.
Было кое-что более важное, что следовало обсудить.
Как только я вошёл в класс, Граблин тут же подал команду всем встать. Столь неожиданное проявление уважения поставило меня в ступор.
— Эм… вольно, товарищи! Спасибо! — ответил я.
Лётчики авиагруппы поаплодировали мне, а затем сели на свои места. Ребров пригласил меня на середину, чтобы я рассказал подробности инцидента. Здесь же были и Апакидзе, и товарищ Бурченко.
— Рад, что вы в порядке, Сергей Сергеевич, — улыбнулся Андрей Викторович.
— Спасибо. Следует понять, что же произошло сегодня. Начать бы надо с того момента, когда всё у нас завертелось над заливом Сидра, — ответил я.
— Не возражаю. Тоже хочу послушать.
В классе воцарилась тишина. Я подошёл к карте и показал, где мы оказались на пути массированной атаки американцев.
Совместными усилиями всей моей группы, мы составили общую картину налёта.
Основной ударной силой были штурмовики А-6 и А-7, а прикрывали их Ф/А-18. Как подсказали представители флота, ливийцы потеряли несколько кораблей.
— В итоге, совместный удар палубных штурмовиков и истребителей привёл к тому, что мы оказались под обстрелом. Либо нас приняли за ливийцев, либо американцы атаковали не взирая, что мы там находимся.
— Могло быть и то и другое, — предположил Морозов.
— Верно. Теперь, что скажет руководство, — обратился я к рядом сидящим Граблину и Бурченко.
Начальники переглянулись. Андрей Викторович развёл руками и не стал первым выступать, предоставив на это право Граблину.
Дмитрий Александрович медленно поднялся и вышел на середину.
— Пока решения вышестоящего руководства нет, мы с вами продолжаем нести боевую службу согласно наших задач. На провокации не вестись. Это приказ. Вопросы?