Возвышение Сайласа Лэфема

— У нее нет для этого оснований, — вмешалась Лили, — и мы ей оснований не дадим.
— Нет, дадим, — возразила Нэнни. — Так получится само собою, во всяком случае, достаточным основанием будет ее невежество.
— Мне она не кажется столь уж невежественной, — сказала справедливая миссис Кори.
— Конечно, читать и писать она умеет, — согласилась Нэнни.
— Не представляю себе, о чем он может с ней говорить, — сказала Лили.
— О, это как раз просто, — сказала ее сестра. — Они говорят сами о себе, а иногда — друг о друге. Я этого наслушалась на верандах отелей. Она вышивает, или вяжет, или плетет кружева, или еще что-нибудь такое; он говорит, что она, как видно, очень любит рукоделье, а она говорит: да, да, она очень этим увлекается, все над ней даже смеются, но что поделаешь, это у нее с детства, и так далее, с мельчайшими подробностями. Наконец она говорит: может, ему не нравится, если кто-то плетет кружева, вяжет, вышивает и все такое? А он говорит: что вы! Очень нравится, как она могла это подумать? Ну, а сам он предпочитает грести или ночевать в лесу в палатке. Потом она позволяет ему подержать уголок ее рукоделья, а может быть, и пальчики; тут он набирается храбрости и говорит, что она, наверное, ни за что не согласится отложить рукоделье и прогуляться по скалам или пособирать чернику, а она склоняет голову набок и говорит, что, право, не знает. И они уходят, и он ложится у ее ног на скалах или собирает чернику и кладет ей на колени, и они продолжают говорить о себе и сравнивать, что их отличает друг от друга. А потом…
— Достаточно, Нэнни, — сказала мать.
Лили печально улыбнулась:
— Какая гадость!
— Гадость? Ничуть нет! — возразила сестра. — Наблюдать это очень забавно, а делать самой…
— Что люди видят друг в друге — это всегда тайна, — сказала строго мать.
— Да, — согласилась Нэнни, — но нам сейчас от этого не легче.
— Не легче, — сказала мать.
— Остается только надеяться на лучшее, пока мы не узнали худшее. А если оно настанет, постараемся и в нем найти нечто хорошее.
— А вдруг будет не так уж плохо. Когда я приезжала сюда в июле, я говорила вашему отцу, что поладить всегда можно. Надо принять все как нечто естественное и стараться, чтобы это не портило отношений между нами самими.
— Верно. Но трудно заранее смириться. Ведь это большая уступка, — сказала Нэнни.
— Конечно, нам следует противиться — всеми допустимыми способами, — сказала мать.
Лили больше не вмешивалась. В качестве натуры артистической она считалась не очень практичной. Решить, что делать, и справиться у Тома Кори о его желаниях выпало на долю ее матери и сестры.
— Твой отец писал мне, что сделал визит полковнику Лэфему в его конторе, — сказала миссис Кори, пользуясь первым же случаем говорить с сыном.
— Да, — сказал Кори. — Отец подумывал об обеде, но, по моему совету, ограничился визитом.
— О! — сказала миссис Кори с облегчением, точно это бросало новый свет на тот факт, что визит предложил именно сын. — Он мне так мало писал об этом, что я ничего не знаю.
— Мне казалось, что им нужно встретиться, — объяснил сын. — Так же думал и отец. Я был рад, что предложил это; а полковнику Лэфему чрезвычайно приятно.
— Да, да, это было во всех отношениях правильно. А ты, вероятно, видался летом также и с его семьей?
— Да, часто. Я довольно часто ездил в Нантакет.
Миссис Кори опустила глаза. Потом она спросила:
— Как они поживают?
— Все здоровы, иногда прихварывает только сам Лэфем. Я его навестил раз или два. Он не дал себе за это лето никакого отдыха; он так любит свое дело, что, видимо, не может ни на миг с ним расстаться. Вот он и оставался в городе под предлогом, что строится…
— Ах, да, дом. Это будет нечто великолепное?
— Да, дом красивый. Его строит Сеймур.
— Тогда, конечно, он будет отличный. А барышень и миссис Лэфем дом тоже занимает?
— Миссис Лэфем — да. А барышень, кажется, меньше.
— Ведь это делается для них. Разве они не честолюбивы? — спросила миссис Кори, осторожно подходя к нужной теме.
Сын немного подумал. Потом ответил с улыбкой:
— Мне кажется, что нет. Совсем не честолюбивы. — Миссис Кори перевела дух. Но сын прибавил: — За них честолюбивы родители, — и она снова встревожилась.
— Вот как, — сказала она.
— Они очень простые и милые девушки, — продолжал Кори. — Тебе, я думаю, понравится старшая, когда ты ее узнаешь.
Когда ее узнаешь. Это, видимо, означало, что обеим семьям предстояло познакомиться поближе.
— Она, значит, более интеллектуальна, чем ее сестра? — отважилась спросить миссис Кори.
— Интеллектуальна? — повторил сын. — Это не совсем то слово. Но она, несомненно, умнее.
— Младшая, кажется, очень разумна.
— О да! И так же практична, как хороша собой. Она все умеет и все любит делать. Ты не находишь, что она необычайно красива?
— Да, — сказала с усилием миссис Кори.
— И она очень добра, — сказал Кори, — совершеннейшая невинность и вся видна насквозь. Чем лучше ты ее узнаешь, тем больше она тебе понравится.
— Она мне сразу понравилась, — героически сказала мать; но долее не выдержала. — Только я боюсь, что она может быть скучной: ее горизонт так ограничен.
— Я этого тоже боялся, но вовсе нет. Она интересна самой своей ограниченностью. Ход ее мыслей весь на виду, как у ребенка. Она даже не сознает своей красоты.
— Вряд ли молодые люди могут угадать, что именно сознает девушка, — сказала миссис Кори. — Но я не говорю, что барышни Лэфем… — Сын слушал с рассеянной улыбкой. — О чем ты вспомнил?
— Я просто вспомнил мисс Лэфем и некоторые ее слова. Она очень остроумна.
— Ты о старшей? Да, ты говорил. А у нее ход мыслей тоже на виду?
— О нет, она полна неожиданностей, — и Кори снова задумался и снова улыбнулся; но не сказал, чему именно, и мать не спросила.
— Не знаю, как понимать его — он хвалит девушку так откровенно, — сказала она после мужу. — Это было бы естественно, если бы он уже объяснился с ней, а я чувствую, что еще нет.
— Вы, женщины, не поднялись еще — и это доказывает ограниченность вашего пола — до Бисмарковой концепции в дипломатии. Если мужчина хвалит одну женщину, вы думаете, что он влюблен в другую. По-вашему, если Том меньше хвалил старшую сестру, из этого следует, что он объяснился ей?
Миссис Кори отвергла этот вывод, сказав, что вовсе ничего из этого не следует.
— Впрочем, он и эту хвалил.
— Тогда радуйся, что все обстоит так хорошо. А сделать ты все равно ничего не можешь.
— Да, знаю, — вздохнула миссис Кори. — Я бы хотела, чтобы Том был со мной откровеннее.
— Он откровенен — настолько, насколько это в природе американского сына своих родителей. Думаю, что, если ты спросишь его прямо, каковы его намерения в отношении молодой особы, он скажет — если только сам это знает.
— Неужели он не знает, Бромфилд?
— Очень возможно, что не знает. Вы, женщины, думаете, что раз молодой человек волочится за девушкой или девушками, значит, он влюблен. Вовсе это ничего не значит. Он волочится потому, что так принято, потому, что он не знает, куда девать время, и потому, что это, по-видимому, нравится девушкам. Полагаю, что в данном случае Том столь усердно волочился за ними потому, что в городе никого больше не было.
— Ты в самом деле так думаешь?
— Я выдвигаю гипотезу. Барышням стоит на лето оставаться в Бостоне или поблизости. Молодых людей держит в городе работа, и вечера они могут проводить только здесь или в нескольких милях отсюда. А каково было соотношение полов на морском курорте и в горах?
— О, не менее двадцати девушек на одного, и то жалкого, мужчину. Ужас что такое!
— Вот видишь, в одном пункте своей теории я прав. Отчего бы и не в остальном?
— Хорошо, если так. Но я все же не уверена. Для девушек все это очень серьезно. Нехорошо, если Том посещал эту семью, не имея никаких намерений.
— А если имел, тебе это тоже не нравится. На тебя трудно угодить, дорогая. — И муж потянул к себе разложенную на столе газету.