Росас

— О, теперь несчастье нам не угрожает. Это твое слишком живое воображение причиняет тебе все эти огорчения, дорогая моя. Это ядовитый воздух Буэнос-Айреса делает тебя больной душой и телом — скоро мы будем вместе далеко отсюда.
— Скоро, скоро, не так ли, Луис? Я не могу жить здесь и не могу жить нигде без тебя. Мы будем путешествовать вместе.
— Почему же не с этой ночи?
— Это невозможно.
— Я оставлю все, Лиза и Хосе присоединятся к нам после.
— Это невозможно.
— Возьми меня с собой, Луис, возьми! Разве я не твоя жена? Разве не должна я следовать за тобой всюду?
— Это правда, но я не должен подвергать тебя опасности, моя любовь.
— Меня подвергать опасности?
— Какое-нибудь непредвиденное обстоятельство…
— А ты будешь подвергаться опасности? Зачем же вы меня обманули? Не говорили ли вы мне, что тебе нечего бояться?
— Это правда, опасности никакой нет, но, быть может, мы будем вынуждены остаться на берегу два, три или четыре дня.
— Что же из того, если я проведу их с тобой?
— Эрмоса, не будем изменять ничего в нашем плане, станем уважать, будучи теперь женаты, наши обещания обрученных. Если раньше двух недель ты не приедешь с Мигелем, то отправишься одна: тогда уже будет заключен мир с Францией, и ничто не помешает твоему отъезду.
— Вспомни, дорогая моя, что я уезжаю, потому что ты так приказываешь, а ты остаешься здесь, потому что я тебя прошу об этом. Но я слышу чьи-то шаги в передней.
— Лиза, вероятно.
— Нет, я думаю, что это Мигель.
Дон Луис поцеловал в лоб свою жену и пошел навстречу своему другу, а донья Эрмоса приказала Лизе подать чай в кабинет, где все трое вскоре и сидели вместе.
— Слава Богу, дорогое дитя, — весело сказал дон Мигель, — все совершенно улажено, только вместо того, чтобы ждать до утра, Дуглас назначил отъезд в полночь, то есть через два часа.
— Почему такое изменение? — спросила донья Эрмоса.
— Право, я сам не знаю этого! Но я так доверяю благоразумию и проницательности моего славного контрабандиста, что, когда он назначил мне этот час, я не спросил у него ничего, убежденный в том, что, стало быть, это самое удобное время.
Дон Луис нежно сжал руку доньи Эрмосы, дон Мигель взглянул на них с нежностью.
— Судьба, — сказал он прочувствованным голосом, — не согласилась исполнить мои заветные желания — я хотел видеть ваше счастье одновременно со своим, но — увы! Если бы теперь возле меня находилась Аврора, то я был бы счастливейшим из людей. Но все-таки я получил одну половину того, чего желал, другую же… на то Божья воля!
Подавив свое волнение, которое увлекло его дальше, чем он того хотел, и заставило забыть свою роль, Мигель с веселым и непринужденным видом сказал, со смехом обнимая обоих молодых людей:
— Ну, ну, будем довольствоваться несколькими минутами, которые дает нам судьба, будем думать только о тех днях, которые мы вскоре будем проводить в Монтевидео. Будем смеяться, пить чай и думать только о будущем, так как прошлое слишком скверно.
Ему довольно было десяти минут, чтобы развеселить своих друзей — невозможно было устоять перед его оживлением.
Недоставало только одного: поссорить влюбленных, чтобы тотчас же доставить им удовольствие примириться.
Это он и поспешил сделать.
— Луис, — обратился он с самым серьезным видом к своему другу, наливая себе вторую чашку чаю, — я забыл спросить у тебя об одной вещи.
— Какой?
— Что мне делать с мешком писем?
— Каким мешком и какими письмами? — спросил дон Луис, между тем как донья Эрмоса пристально посмотрела на него.
— Как с каким? — притворно удивился дон Мигель, — со знаменитым мешком, ты хорошо его знаешь, в котором находятся, по крайней мере я так думаю, и волосы Эрмосы, потому что они такого же цвета.
— Ты с ума сошел, Мигель!
— Нет еще, слава Богу!
— Зачем притворяться так, кабальеро? Нет ничего неестественного, в том чтобы иметь такие сувениры и стараться их сохранить!
— Клянусь тебе, Эрмоса, что за всю свою жизнь у меня никогда не было такого мешка и я не знаю, о каких письмах говорит Мигель. Или он смеется надо мной или, повторяю, он сошел с ума.
— Зачем отрицать это? — спросила донья Эрмоса, краснея и бросая ироничную улыбку дону Луису.
— Ты видишь, что делаешь своими шутками, Мигель! — сказал молодой человек, угадавший в конце концов намерение своего друга.
— Так что…
— Так что ты не прав, ты видишь это.
— Что?
— Что Эрмоса отодвинула свой стул от меня! — сказал он печально.
Дон Мигель расхохотался. Он взял руку своей кузины, вложив ее в руку дона Луиса.
— Они неподражаемы! — вскричал он. — Аврора была бы более благоразумна.
— Нет, нет, ты не солгал! — возразила донья Эрмоса, не отнимая своей руки и желая окончательно убедиться в том, что то была шутка.
Смех дона Мигеля и взгляд дона Луиса успокоили донью Эрмосу и рассеяли все ее подозрения.
Неожиданно, как удар грома, раздался ужасный и пронзительный крик Лизы.
В то же мгновение Лиза, бледная, с блуждающим взором, в разорванной одежде, стремительно вбежала в кабинет из внутренних комнат.
На дворе послышалось несколько выстрелов, сопровождаемых яростными криками, топот людей и лошадей.
Прежде чем Лиза успела произнести хоть одно слово, прежде чем успели спросить ее, каждый понял то, что произошло, и почти тотчас же они увидели через стеклянную дверь кабинета, откуда прибежал ребенок, что человек пятнадцать с злыми лицами ворвались через комнату Лизы в уборную.
Все это произошло с быстротой молнии.
Но с такой же быстротой и дон Луис увлек свою молодую супругу в гостиную и схватил свои пистолеты, лежавшие на камине.
— О, мои предчувствия! — вскричала донья Эрмоса, в безумном ужасе. — Спаси нас, Мигель, спаси!
— Да, да, Эрмоса, — отвечал молодой человек, уже сражаясь, — теперь не время говорить.
— Боже мой! — произнесла молодая женщина, хватая дона Луиса за руку. — Они убили Хосе!
— Нет еще, — вскричал ветеран, появляясь вдруг с вакерос дона Педро. — Ложитесь все.
Машинально дон Мигель и дон Луис нагнули, несмотря на их сопротивление, обеих женщин к полу. Бандиты ринулись в гостиную.
— Пли! — пронзительно вскричал Хосе.
Раздался громовой залп, за которым немедленно последовала страшная суматоха.
Затем все стихло.
Хосе и его вакерос бросились преследовать масоркерос, испуганных этим неожиданным сопротивлением: они думали, что нападают на беззащитных людей.
Четыре трупа лежали в гостиной.
Не теряя ни минуты, оба молодых человека опрокинули мебель и нагромоздили ее перед дверью в столовую, соорудив таким образом баррикаду.
Густой дым наполнял комнаты, стекла, зеркала — все было разбито, сломано.
Между тем на дворе продолжалась яростная битва.
Масоркерос имели перевес в численности, возбуждаемые голосами Мариньо и Санта-Каломы, они возобновили атаку, рыча:
— A deguello, a deguello! 39
Снова началась борьба ужасная и беспощадная.
Страшная резня! Бойня, которой нет названия и которая должна была окончиться смертью всех обитателей дачи.
Донья Эрмоса ухватилась за дона Луиса, который никак не мог освободиться от нее: бедная женщина более не сознавала, что она делала.
— Ты нас губишь, Эрмоса, ты губишь, оставь меня, ложись на софу! — вскричал молодой человек с отчаянием.
С поразительной силой он легко подхватил ее на руки и отнес за баррикаду, туда где без чувств лежала Лиза.
В ту же самую минуту два человека ворвались в гостиную.
— А! — вскричал дон Мигель с угрожающим смехом, — Тронкосо и Бандиа, палачи Марии-Хосефы.
— И Мариньо! — прибавил дон Луис, заметив начальника серенос, вбежавшего в гостиную с саблей в руке.
Молодые люди обменялись взглядом и, как тигры на свою добычу, одновременно бросились на трех человек.