Салон недобрых услуг
Спичка погасла. Но зажигать другую не пришлось – впереди было светло.
– Ура? – спросил Алешка. И сам себе ответил: – Еще как ура-то!
Мы вышли на белый свет. И оказались... в церкви. В каком-то ее боковом помещении. Оно было ярко освещено заходящим солнцем. Алешка чихнул. И засмеялся. Отважный он все-таки пацан. Другой бы на его месте изнылся бы, скулил бы и плакал от страха. Мне захотелось погладить его по голове в качестве старшего брата. Но я не успел.
– Стой, Дим! А улики? Они их могут перепрятать. Раз уж они знают, что мы эти номера нашли.
Во дает! Вместо того чтобы чесать отсюда без оглядки, он из-за улик слезы льет. А мне уже захотелось не погладить его по головке, а влепить по этой головке увесистый подзатыльник. Тем более что он прав. Но так не хотелось возвращаться в этот подвал, с гробами и покойниками!
Но мы все-таки спустились в него, перетащили ящик с номерами в церковь, засунули его в какую-то нишу и забросали каким-то тряпьем.
И наконец-то выбрались к солнцу.
Алешка первым делом подбежал к этой злосчастной подвальной двери.
Точно – кто-то замотал вокруг гвоздей кусок проволоки. И этот кто-то знал, что мы находимся в подвале.
Я невольно огляделся, но ничего, кроме крапивы, лопухов и покосившихся, позеленевших надгробий, не обнаружил.
– Пошли отсюда, – сказал я.
И Алешка со мной согласился.
На обратном пути я все время думал: кто же развалил нашу баррикадную лестницу? Кто запер нас в подвале? А потом устал думать и спросил у Алешки.
– Дим, Шурик – это Рябчик, брат Мариши. – Не совсем понятно объяснил тот. – Она была Рябой, а стала Каминской. А Шурик так Рябым Рябчиком и остался.
Папа как-то сказал, что многие трудности возникают из-за недостатка информации. Мне этой информации сейчас как раз и не хватало: я не знал, что Алешка уже давно «законтачил» с этим балбесом Шуриком. И выведал у него кое-что очень важное. И давно уже имеет трудности не от недостатка, а от избытка информации.
Многое в этой истории, как и в любом детективе, стало известно гораздо позже. Для меня, по крайней мере. А Лешка запомнил, что Шурика Мариша отправила обратно в Лопушанск. Он и тут пришелся кстати. И когда мы нарисовались в пределах Лопушанского «филиала Альянеца», ему поручили на всякий случай за нами приглядеть. А Шурик не только приглядел, но и перевыполнил задание. Всего делов-то...
...В Москву мы вернулись почти засветло. В «средний» вечер. Поблагодарили дядю Федора.
– Всего делов-то, – сказал он, нагнулся и стал что-то шарить на полу машины. Подобрал и подал нам... ключи от нашей квартиры.
– У тебя дырка в кармане, что ли? – прошипел Алешка. – Голову не потеряй.
– Я голову в кармане не ношу, – прошипел я в ответ.
Дядя Федор тут же вмешался, чтобы мы не поссорились:
– И куда завтра будем ехать?
– Кроссовки выручать.
– Всего делов-то...
Первым делом, войдя в квартиру, я положил телефонную трубку на аппарат. Телефон тут же зазвонил. Это была рассерженная мама.
– Опять не могу дозвониться! Чем вы там занимаетесь? С кем трепались целый день?
– Димка трубку мимо шмякнул. Разозлился, – ответил Алешка.
– На кого?
– Семен Михалыч звонил. Он вспомнил, как ушные капли называются. Только мы все равно забыли.
Я забрал у него трубку и спросил маму:
– А как ваши шашлыки?
– Еще не знаю, – вздохнула мама. – Мы пока на грядках.
– Клубнику собираете?
– Сажаем.
– А потом? – спросил я. – Будете шашлыки поглощать?
– Потом будем воду носить в бочку. Издалека. Для душа. А вы чем занимались? Кроме болтовни по телефону?
Алешка выхватил у меня трубку:
– Мам, мы в церковь ходили. Так здорово. Мы даже немного заблудились.
Мама ошарашенно молчала. А Лешка вдохновенно врал дальше. Нет, не врал, он говорил почти правду:
– Голубей покормили. Лестницу починили.
– В нашем подъезде? – упавшим голосом уточнила мама.
– Нет, в соседнем, недалеко от нас. Железную такую. На кровать похожую.
Мама, наверное, взялась одной рукой за висок. И сказала:
– Все! Хватит. Я позже перезвоню.
– Мам! – успел посоветовать Алешка, – ты воду не ведром, а кружкой носи! Самой маленькой. А ведрами пусть дядя Каша таскает. И тетя Мариша.
– Ей нельзя, – длинно вздохнула мама, – она фигуру бережет. – И положила трубку.
– Ты чего ей наплел? – набросился я на Алешку.
– Ничего особенного, все по правде. – Похвалился: – Я ей еще про палец не сказал.
– Про какой еще палец?
– Указательный, Дим. Я его немного зашиб, когда по кровати спускался, об кирпич.
– Покажи!
– Разуваться не хочется.
– Не понял.
– На ноге, Дим.
Указательный палец на ноге! Это что-то новенькое!
– Какие вы все странные, – проворчал Алешка. И стал подробно объяснять: – На руке большой палец есть? Есть. А рядом с ним какой? Указательный. На ноге большой палец есть? Есть! А рядом с ним тогда какой? Как называется?
Это называется средний вечер. Или ранний день. А может, и поздний.
У меня и так уже от всех сегодняшних событий голова гудела. Мне хотелось только одного – лечь в постель и отвернуться от всех проблем к стенке.
Я так и сказал Алешке. Он согласился:
– Правильно, Дим. Утро вечера мудренее. Так всенародный опыт говорит.
Едва моя голова коснулась подушки, как перед моими закрытыми глазами побежала лента дороги, закурчавились кленовые липы, замелькали красивые краденые иномарки. А потом все закружилось и ухнуло в темноту...
– Дим! Я все придумал! – ворвался в мой сон радостный Алешкин голос. – Вставай.
Я открыл глаза. Утро вечера мудренее, как говорит «всенародный» опыт.
Мудрое утро было очень яркое. Прямо в лицо мне светило вовсе не солнце, а наша люстра. Не сразу до меня дошло, что это не раннее утро, а все еще поздняя ночь.
– Ты что! – Я вскочил. – До утра не мог потерпеть?
– Я хотел тебя поскорее обрадовать, – виновато, но с хитринкой сказал Алешка. – Я операцию придумал. Мы их тепленькими возьмем.
Мне они и холодненькими на фиг не нужны. Особенно ночью, после утомительного дня. Но Алешка начал нашептывать мне такое, что я сразу как бы проснулся. И сначала хотел сказать: «Ни за что!», потом – «В этом что-то есть!», а еще потом – «Блеск!»
Алешка, дитя Шерлока Холмса, полковника милиции, конечно, неплохо разбирался в некоторых деталях оперативной работы. И он знал, что такое внедрение в преступную группу. В этой группе появляется новый бандит (сотрудник милиции), входит в доверие и начинает развал банды изнутри. Узнает про ее планы, про все, что она натворила. А самое главное – дает главарям неправильную информацию, чтобы эта банда, в конце концов, так влипла, чтобы уже не выбралась...
Вот и Алешка задумал что-то похожее. Что-то вроде внедрения и неправильной информации. Чтобы они влипли. И не как бы, и не типа того, а по полной программе.
Но это было очень опасно. Поэтому я и хотел сразу же сказать: «Ни за что!» Потом мне эта идея понравилась, и я согласился ее протолкнуть. Но только собственными руками, а не Алешкиными.
– Ты что! – Алешка вытаращил глаза. – Дим, у тебя не получится. Ты врать не умеешь. А там, знаешь, сколько врать придется.
Да, я врать еще не научился. А у Алешки это здорово получается. Очень естественно и правдоподобно. Наверное, потому что он врет очень близко к правде. И с очень ясными глазами. И ресницами при этом щелкает очень убедительно. Но надо сказать в его пользу, что для своей выгоды он никогда не врет. Он врет либо для врагов, либо для того, чтобы не огорчать папу и не пугать маму.
– И ты не волнуйся, Дим. Ты же будешь почти рядом. И если надо, разнесешь их всех вдребезги.
Я бы с удовольствием, вот только чем?
– Дим, ты не знаешь, где газета, в которой про папу писали, как про героя-полковника?