Чемпион

Я даже немного опешил. Обычно она называет меня по имени, а это «сынок» прозвучало как-то особенно. Словно она упрекала меня: «Брось, мальчик, хитрить, когда хочешь подслушать разговор взрослых».
Мне стало стыдно. Схватив первый попавшийся под руки журнал, я шмыгнул из комнаты.
На этот раз Каратай задержался у нас недолго. Вско­ре он вышел из комнаты хмурым и, как я понял, сильно расстроенным. В другое время, уезжая от нас, он бодро прощался с бабушкой, трепал меня за волосы, шутил и предлагал покататься с ним на мотоцикле вокруг аула. А сейчас он посмотрел на меня из-под насупленных бро­вей и ничего не сказал. Сухо бросив бабушке «мамаша, до свиданья», он прошел к калитке.
Через минуту возле нашего дома затрещал мотоцикл, как будто кто-то начал частую пальбу из ружья. Потом треск стал удаляться — Каратай поехал. Я выбежал за калитку и со злорадством посмотрел ему вслед. Внут­ренне я торжествовал: мое взяло — мама спровадила Ка­ратая.
На следующий день мама уехала на джайляу. Она работает дояркой на молочнотоварной ферме.
В школе говорили, что скоро будет открыт межкол­хозный пионерский лагерь на побережье Акбулака. Я мечтал поехать туда и поэтому остался в ауле.
  
II
 
Я решил поиграть с ребятами в футбол и пошел в школу. Тут мне подвернулся хитрый Жантас. Он достал из кармана листок бумаги, прищурившись, помахал нм перед моим лицом.
— Черный Коже, знаешь, что это такое?
Я давно решил не разговаривать с ним, но сейчас мне хотелось узнать, что за бумага в руках у Жантаса и какое коварство он задумал против меня.
— Что это? — спросил я спокойно.
— Направление! — выпалил Жантас. — Мы едем в лагерь, а ты остаешься в ауле наводить дисциплину сре­ди собак, бегающих по улице...
Я вскипел, но сдержался.
— Кто тебе дал?
— Кто же дает? Апай Майканова. Но тебя в списке нет...
Майканова — наш классный руководитель. Она препо­дает родной язык. Я знал, что сейчас она находится в школе и помчался туда. Запыхавшись, вбежал в учитель­скую.
— Что случилось? Что случилось, Кадыров? — удив­ленно встретила меня Майканова.
— Апай, дайте и мне направление.
— Какое направление?
— Ехать в лагерь.
— Направление я тебе не дам, — холодно ответила Майканова, внимательно глядя на меня.
— Почему? — похолодел я.
Учительница встала и тоном, каким она обычно отчи­тывала меня в классе, проговорила:
— В лагерь поедут лучшие, дисциплинированные...
— Но ведь вы и Жантасу выдали.
— Да, выдала.
— Так неужели я хуже Жантаса?
Майканова сверкнула голубоватыми глазами:
— Как ты разговариваешь с классным руководите­лем?
— Не хотите давать — и не надо, — выпалил я и, по­вернувшись, вышел из учительской. Мне было обидно, что она считает ябеду Жантаса лучше меня. Вслед за мной из учительской вышла Майканова.
— Кадыров!
Я не остановился.
— Кадыров!
Продолжаю идти дальше. Майканова окликает меня еще несколько раз, и с каждым ее окриком я ускоряю шаг и, наконец, пускаюсь бегом.
Это правда, что всю зиму, как только разговор заходил о дисциплине, Майканова прежде всего называла меня. Кожа Кадыров всегда виноват. А сколько раз она водила меня к директору! Нет такого наказания, какое Майканова не применяла бы ко мне.
Хитрый Жантас — лучше меня!.. Когда это было? Я никогда не пользуюсь шпаргалками и не жду подсказок на уроках, как Жантас. Каждую свою хорошую отметку я заслужил честно.
Если я не приготовил урока, то сразу признаюсь в этом и не выкручиваюсь, не придумываю разные причи­ны, как это делает Жантас. Он просто скверный чело­век — укусит и жало спрячет. К тому же у меня нет отца-завхоза, как у Жантаса, который во всем услуживает учителям.
В гневе я обвинял своего недоброжелателя во всех смертных грехах. На спортплощадке мы снова сталкива­емся с Жантасом.
— Ну, что, получил направление? — ехидно спросил он.
— Получил, — ответил я.
— Покажи!
— Вот! — и я больно щелкнул его по носу. Он за­вопил, а я пошел, дальше.
  
III
 
Через два дня группа наших ребят выехала в пионер­ский лагерь. Остальных увезли на грузовике в поле, что­бы помочь овощной бригаде прополоть огород. Я был сер­дит на всех и никуда не поехал.
Дома я и бабушка. Я слоняюсь по аулу, а бабушка целыми днями занята по хозяйству. Встает раньше меня и доит двух коров, потом пропускает молоко через сепа­ратор, ставит кислое молоко, готовит катык  [1], взбивает масло, лепит кизяк, готовит обед. Короче говоря, весь дом держится на ее плечах. Но все это женская работа, мужчине здесь делать нечего, и я скучаю.
Я не нахожу себе места даже на речке. Мне не хочет­ся ни купаться, ни удить рыбу.
«Вот возьму и уеду на джайляу», — приходит мне в голову мысль.
В самом деле, это замечательная мысль — поехать на джайляу. Оно находится в урочище Шалкоде, если ехать туда верхом, напрямик через гору, то это всего полдня пути.
Но тут я снова становлюсь в тупик: хорошо, я поеду на джайляу, но где я возьму лошадь?
В самом деле: где взять лошадь? Просить у бригади­ра — не даст. Скажет: «Зачем тебе, для баловства?»
Подложив руки под голову, я лежу на берегу реки, смотрю в ослепительно-синее небо и мучительно думаю, как мне быть?..
Перед моими глазами проходят лошади, лошади, ло­шади. Самых разных мастей. И вдруг словно мне кто-то шепнул на ухо: «Выход очень прост». Лошади, лошади, лошади... Я знаю, где это. Я бегу домой и бросаюсь в постель. «Ложись, дорогой Кожа, — говорю я сам себе, — отдохни до темноты, а когда наступит ночь, ты отпра­вишься в интересное путешествие».
* * *
Во время ужина я говорю бабушке:
— Сегодня я еду на джайляу.
— Как на джайляу? — пугается она. — На ночь глядя?
— По холодку лучше, — солидно поясняю я, — днем — слишком жарко...
— А где ты возьмешь лошадь? — настороженно спра­шивает бабушка.
— Будет и лошадь, — самоуверенно заявляю я.
Бабушка в тревоге смотрит на меня и сокрушенно ка­чает головой:
— Горе мне с тобой!.. Опять что-то надумал...
— Ничего страшного, — стараюсь утешить ее, — я по­еду с ребятами, приехавшими оттуда...
Бабушка меня любит, поэтому не возражает и дает мне наставления:
— Будь осторожным, Кожа... Не столкнись с каким-нибудь несчастьем. И без того в ауле о тебе говорят пло­хо, как будто ты растоптал их посевы. Никто, кроме меня, не выдержит твоего озорства. У меня уже голова побеле­ла в думах о тебе и сердце изболелось. Не бери чужого, не задевай никого.
Это самое она мне уже твердила тысячу раз, тысячу раз я забывал ее наставления и поступал по-своему.
Я спокойно выслушал ее до конца, заверил, что все будет так, как она говорит, и вышел из-за стола.
  
IV
 
Итак, я еду на джайляу. Хорошо бы взять с собой Жанар. Она, конечно, ездит верхом не так хорошо, как я, и ей потребуется моя помощь. Тем лучше. Жанар пой­мет и оценит, какой я храбрый джигит, что я в тысячу раз лучше этого хитреца Жантаса. Я воображаю, как глубо­кой ночью мы проезжаем узенькой тропинкой среди скал и где-то далеко воют шакалы. Жанар немного страшно, но она чувствует, что я рядом, и успокаивается.
На джайляу! Это слово поет в моем сердце.
Когда темнеет, я выхожу из дому и достаю припря­танные в сарае уздечки. Беру их так, чтобы они не гремели и, пригибаясь, бегу вдоль улицы в сторону реки.
Люди нашего аула своих верховых коней на ночь вы­пускают к реке. Поймаю двух лучших скакунов и заеду за Жанар. Она, конечно, очень удивится, увидев у себя под окнами всадника с двумя лошадьми: «Кожа, это ты? — спросит Жанар». «Да, — отвечу я, — вот иноходец, садись. Мы едем на джайляу». «А как же бабушка? — колеблется Жанар». «Пусть она идет к моей бабушке, им будет веселее».