Чемпион

— Ты хорошо играешь в шашки? — спросила Жа­нар, переводя дыхание.
— Не особенно, — поскромничал я. На самом деле я побеждал многих ребят в нашей школе.
Мы сели за широкий стол и начали игру.
Жанар играла внимательно, а я был занят своими мыслями и не заметил, как перевес оказался на ее сто­роне. У нее осталось три лишних пешки. Я проиграл.
Это привело Жанар в восторг: она хлопала в ла­доши, смеялась, глаза и щеки у нее горели. Видя ее такой счастливой, я даже втайне порадовался, что сде­лал ей приятное и проиграл первую партию.
— Играем до трех раз, — предложил я. «В конце концов победителем буду я», — думалось мне.
Вторую партию я играл более осторожна Жанар рас­краснелась, она переживала азарт победителя и была твердо настроена одолеть меня и на этот раз.
Я невольно стал наблюдать за нею, а она — за пешками. Когда же я пристальней всмотрелся в поле сражения, уши мои загорелись. Я был у позорного фи­ниша.
— Алю! — сделал я гримасу и сдался.
Жанар ликовала.
Это уже начинало больно задевать мое самолюбие.
— Сейчас выиграю, — уверенно заявил я.
— А если не выиграешь?
— Назовешь меня хвастуном.
— Идет... Уж я посмотрю, как ты выиграешь, — гово­рила она со злорадством противника, который верит в свои силы.
Третья партия проходила более упорно. Сходу мы сня­ли друг у друга по две пешки. Однако, вскоре соотноше­ние сил стало меняться в ее пользу. В двух случаях я упустил хорошую возможность. Сначала я надеялся на правофланговую пешку. Когда же ее потерял, я стал на­деяться на левофланговую. С трудом протащил ее в дам­ки. Но тут произошло нечто неожиданное: хитрая Жанар подставила мне одну пешку, а затем сразу разгромила три мои.
— Ура! — воскликнула Жанар. — Хвастун, Кожа!..
Я даже вспотел:
— Но ведь у меня есть еще одна дамка.
— Ну и что же?..
Опасность таилась всюду. Я упорно стал двигать свою единственную дамку взад и вперед по диагонали: так я был неуязвим и мог продержаться хоть до утра.
— Так не играют, уйди с главной линии.
— Это дело мое. Захочу — уйду.
— Нет, уйди. — Не уйду.
— Тогда ты проиграл.
— Нет, не проиграл.
— Все равно я тебя буду называть хвастун, Кожа.
Здесь мы с Жанар здорово поспорили.
— Не буду играть! — надула губы Жанар и собрала пешки.
— Не будешь — не надо, — сказал я.
В это время во дворе залаяла собака и тут же пере­стала.
— Бабушка пришла, — сказала Жанар и побежала во двор. Я выскочил за ней.
— Ты одна? — послышался в темноте около ворот го­лос бабушки. Потом она увидела меня. — Ах, это ты!..
По выражению ее лица я понял, что она недовольна моим присутствием в их доме.
— Да, это он, — ответила Жанар, сердито взглянув на меня.
— Что он здесь делает?
— Мы с ним играли в шашки.
— Иди домой, детка, — сказала мне старуха, — Жанаржан, проводи его, отгони собаку.
Мне не хотелось бесить пса, и я решил перемахнуть через забор. Пусть Жанар еще раз убедится в том, что я неплохой физкультурник. Хотя бы этим я понравлюсь ей.
— До свидания, — говорю я и с разбега прыгаю на забор.
Но и на этот раз меня постигла неудача. Штаниной я зацепился за острый конец перекладины и мешком сва­лился на землю уже на улице. Ударился я довольно ощутимо. Однако позор ведь страшнее смерти. Я мгно­венно вскочил и дал ходу без оглядки.
За моей спиной громко хохотали Жанар и бабушка.
 * * * 
Я лежу в потемках и чувствую себя страшно одино­ким. Почему я не в лагере вместе с ребятами, зачем я обидел Жанар?
«Извини меня, — шепчу я, — я поступил грубо». В тем­ноте передо мной всплывает лицо Жанар. Она глядит на меня с укором. Жанар, Жанар! Разве я этого хотел?
Ты вспомни, сколько бы я ни налетал вихрем на дру­гих девочек, тебя я никогда не трогал и ничем не обижал. Когда же меня отчитывает учительница или директор, не в твоем ли взгляде я всегда нахожу поддержку?
И я думаю о том, как закончу десятый класс и уйду служить в армию. Жанар, конечно, уедет в Алма-Ату и поступит в институт. Вот тогда-то я буду писать ей пись­ма в стихах. Она мне обязательно ответит. Может быть, она начнет свое первое письмо так: «Дорогой Кожа!..» Вот было бы хорошо!
И я снова, в который раз, начинаю мечтать о своем будущем.
...Непроглядная тьма окутала землю. Идет пролив­ной дождь. Грохочет гром, и то и дело вспыхивают яр­кие молнии...
...На берегу горной реки стоит суровый пограничник. Это я выполняю свой воинский долг.
Пользуясь ненастной погодой, темной ночью, ковар­ный враг пытается нарушить священную советскую гра­ницу. Он даже послал танки, которые валят деревья, как траву. Я приготовил противотанковые гранаты, залег в кусты, жду...
На меня со страшным грохотом движется танк. Он подполз уже совсем близко. «Пора», — решаю я, встаю в рост и бросаю гранату. Прямо в цель. Танк взорвался. То же я проделываю со вторым и третьим танком.
Подлые враги полегли у самой границы, но не сту­пили на нашу землю.
Весть о моем поступке облетает всю страну. Мне при­сваивают звание Героя Советского Союза. В газетах пе­чатают мои портреты. Интересно, что думает обо мне сейчас Жанар?
Я возвращаюсь из армии. Моя грудь увешана орде­нами. Ярче всех сияет звездочка Героя.
Встречать меня выходит весь аул. В руках у них букеты цветов. В толпе встречающих я вижу Жанар. Мы бросаемся друг к другу, как Козы и Баян после долгой разлуки.
— Жанар!
— Кожа!
Мы крепко обнимаемся. В это время меня кто-то тро­гает за плечо. Я оглядываюсь и вижу группу учителей во главе с директором школы Ахметовым.
— Молодец, Кожа! — говорят учителя хором. — Ты, оказывается, настоящий батыр. Мы это не знали и на­прасно ругали тебя раньше...
— Прости, — говорит Ахметов.
— Да, — отвечаю я, прежде чем простить, — постоян­ным обсуждением на педсоветах вы не давали мне покоя.
— Мы же не знали, — виновато повторяет Ахметов.
— Особенно мне досаждала апай Майканова, — су­рово, говорю я.
У Майкановой не хватает смелости подойти ко мне.
— Что вы стоите в сторонке? — обращаюсь к ней. — Идите сюда.
Она робко приближается, опустив глаза.
— Прости, Кожа, — шепчет она, — ты, может быть, еще не забыл, что я тогда не дала тебе направление в лагерь?
— Нет, не забыл.
— Прости, прости, дорогой Кожатай.
Простить или нет? Я колеблюсь. Нет, кого угодно, только не Майканову. Я отзываю в сторону директора Ахметова и говорю: «Эту гражданку освободите от долж­ности учителя. Такой жестокий, строптивый человек не может быть воспитателем». Пусть попробует Ахметов не выполнить распоряжение Героя Советского Союза!..
А Жантаса, пожалуй, можно простить, потому что ни­какой он не хитрец, а просто глуп.
С этими мыслями я засыпаю.
  
V
 
Утром, когда мы с бабушкой пили чай, к нашему дому подъехал верховой. Это был Султан.
— Черный Кожа, ты поедешь?
— Поеду.
— Ты готов?
— Готов!
— Неси свое седло.
Я вытащил из сарая тяжелое седло и вышел за ка­литку. Передо мной на саврасом коне красовался Султан. Для меня же не было не только лошади, даже плохонь­кого ишака. Я это предвидел.
— Где конь для меня?
— Не видишь? На лучшего, чем этот, даже твой отец Кадыр не садился, — ответил Султан, хлопая саврасого по холке. — Седлай, да побыстрее.
— Кого седлать? — удивился я.
— Слепой ты, что ли? Клади седло позади меня. Если саврасый будет жив-здоров, он не только на джайляу, в Алма-Ату нас довезет.
— На одного коня два седла!
— А что? Будет прекрасно.
Я никогда не видел, чтобы одного коня седлали двумя седлами. Оказывается, это вполне возможно и даже за­бавно.
Положив седло на холку лошади позади Султана, я на­тянул подпруги и взобрался на саврасого. В это время за ворота вышла бабушка. Увидев нас, уместившихся вдвоем на одной лошади, она запричитала.