Бананы и Лимоны

 
Зимний сад
Мышки так обрадовались Петиному возвращению, что совсем не давали ему прохода.
На этот раз они поджидали его возле школы. Они пошли рядом с ним, постоянно забегая вперед и толкая друг друга.
— Петя, а говорят, ты на митинге речь произносил!
— Петя, скажи и нам речь!
— Петя, а когда мы увидим твоих студентов из Африки?
— Скоро, Мышки, скоро, — отвечал Петя, потому что и в самом деле решил во что бы то ни стало познакомить их с неграми.
А время для этого было не очень Подходящее. Мишеля и Андерса постоянно приглашали на разные митинги, собрания, пресс-конференции, так как очень много людей хотели выразить им свою солидарность.
— Петя, а твои негры в прятки играть умеют? — спрашивали Мышки.
— Петя, а если они в темноту спрячутся, то как же их найти?
— А их ночью видно, Петя?
«Ах, не это, не это вы спрашиваете!» — сокрушался про себя Петя, хотя он понимал, что Мышки и не могут спросить ничего другого. Но он верил, что пройдут дни — и эти несмышленые октябрята вырастут в хороших, любознательных пионеров, и тогда они поймут, что такое международная солидарность.
Пете все время хотелось однажды усадить их, утихомирить, так, чтобы их взгляды успокоились и тихо скрестились с его взглядом, и он бы сказал им что-то очень важное, может быть, самое главное, отчего бы они сразу стали умнее и добрее друг к другу. Но что он должен сказать им, Петя еще не знал. То есть он смутно догадывался, эти слова постепенно зрели в его голове, накапливались, и вот что странно — даже не в голове, а в груди и в горле.
Петя и его подшефные октябрята шли по аллее сада, увешанной снежными гирляндами ветвей. Слева, по черному проспекту, несся непрерывный поток автомобилей, справа жужжал трамвай. Они были как бы на острове, среди фантастической белой растительности, похожей на ту, которая вырастает в морозную ночь на оконном стекле.
Бесценный вдруг принялся оттеснять своего приятеля Иванова к краю дорожки и затем свалил его в сугроб.
— Перестань, Бесценный! — досадливо сказал Петя.
— Да-а, я ему пирожок давал откусить, а он мне пуговицу оторвал.
— Иванов всем пуговицы отрывает! — вмешались другие.
Глядя на этих беспечных, ничем не озабоченных октябрят, Петя вдруг понял, насколько он их взрослее. И он прямо физически ощутил бремя своих забот.
«Алиса — раз, — думал он, — Василий — два, Мишель с Андерсом — три… Да вот еще эти самые Мышки. А тут еще школа, родители. И как со всей этой сложностью управляться, чтобы все успевать, никого не обидеть? Это просто удивительно, до чего трудная жизнь! А дальше, наверное, будет еще труднее».
— Мышки, — сказал Петя, — остановитесь-ка на минутку.
Все остановились.
Честное слово, он не знал, что им сказать! Но те самые зреющие слова опять подступили к горлу.
— Мышки, — сказал Петя дрогнувшим голосом, — знаете ли вы, что такое жизнь?
— Зна-аем! — хором ответили Мышки.
— Знаем, — после всех повторил Бесценный.
Петя на секунду оторопел.
— Не врали бы, — сказал он и пошел дальше.
— А мы и не врем! Не врем!.. — говорили Мышки, забегая вперед. — Петя, мы знаем! Жизнь — это когда живут, а не умирают.
— Все равно, — сказал Петя, — вы ничего еще не знаете. Когда-нибудь я вам скажу.
Они вышли из сада и приготовились переходить улицу.
Милиционер высунулся из будки и спросил:
— Ну, все готовы?
— Гото-овы! — сказали Мышки хором.
— А ворон считать не будете?
— Не будем!
— А кто у вас за старшего?
— Петя у нас за старшего!
Милиционер взглянул на Петю, подмигнул ему и сказал:
— Ну, тогда — пошли!
 
Сольное пение и дуэт
Не то чтобы после той встречи на улице отношения Алисы и Пети резко переменились, но потепление наступило. Алиса, увидев Петю, теперь не отворачивалась, не делала вид, что он для нее не существует, а коротко кивала головой да при этом еще как-то хмыкала. А Петя, в свою очередь, встретив Алису, делал неопределенный взмах рукой и бурчал себе под нос: «Привет!».
Людям со стороны, тем, кто повнимательнее присмотрелся бы к этим их приветствиям, могли броситься в глаза две крайности: во-первых, и тот и другой торопились скорей пройти мимо, как бы стремясь максимально сократить встречу, а во-вторых, и тот и другой — оба! — страшно радовались ей.
Петя-то сознавал это противоречие! Пете-то ясно было, чего он хотел. «Ах, — думал он, — все это условности, предрассудки и пережитки!»
Он давно готов был принести в жертву свое самолюбие. Но он понимал, что одних заверений недостаточно, а нужно свою верность чем-то доказать.
«Что-то я должен сделать, — размышлял он. — Что-то значительное и убедительное! А может быть, и головокружительное!»
С этими мыслями он сидел на уроке рисования и рисовал все Алисино правое: правую щеку, правое ухо, правый локоть и правую косу.
Потом он нарисовал самолет и себя в самолете.
Потом лунную поверхность и себя — в районе моря Спокойствия.
Потом клетку с тиграми и себя — рядом с ними в клетке.
Потом канат под куполом цирка и себя на канате. А внизу стояла Алиса и держала цветы.
«Нет, в самом деле, — думал он, — как мало дано одному человеку, чтобы он мог произвести сильное впечатление. Вот что я могу? — И, перебирая в уме, что он может, Петя почувствовал себя таким жалким, таким заурядным и беспомощным, что ему просто грустно сделалось. — Что?… Да ничего! Стойку на руках — и ту не умею!»
Но уже к концу урока Петя решил, что не далее как сегодня он вернет Алисино доверие и уважение. План, хотя еще и смутно, вырисовывался в его голове.
— Ну что, пошли? — спросил его Савва после звонка.
— Идите уж без меня, — рассеянно ответил Петя. — Я сегодня занят.
— Так-так… Странно.
— Что странно?
— Подозрительно как-то…
Но тут вмешался Леша Копейкин:
— Пойдем, Савва. Ведь могут же быть у человека дела.
Петя подождал, пока они выйдут из школы, одновременно держа в поле зрения весь вестибюль. Он вспомнил, что Алиса в этот день может задержаться на репетиции концерта, который школьники готовили к Новому году. Он снова снял пальто и поднялся наверх.
Из одного класса действительно доносилась музыка.
Петя бесшумно приоткрыл дверь. За роялем, спиною к двери, сидел Аким Макарыч, а возле него, сосредоточенная и совершенно отрешенная от всего, стояла Алиса. Она держала в руках ноты.
То, что Аким Макарыч сидел за роялем, для Пети не было новостью, так как директор был активным участником школьной художественной самодеятельности.
Он кивнул головой, и Алиса запела:
Соловей мой, соловей,
Птичка малая лесная
У тебя ль, у малой птицы,
Три великие заботы…
«Заботы, и тут заботы… — думал Петя. — У кого их нет, даже у малой птицы целых три, а чего уж говорить про человека…»
Уж как первая забота —
пела Алиса.
«У меня и больше, чем три, а ничего, карабкаюсь».
А вторая-то забота…
Петя слушал тонкий, неуверенный голос Алисы, и все в нем замирало от ее пения.
На третьей заботе голос ее рванулся куда-то вверх, не выдержал напряжения и сорвался.
— Так-так… — огорченно сказал Аким Макарыч. — Больше не надо, Алиса. Тебе не взять верхнего «ля». Как я сразу об этом не подумал?…
Они о чем-то между собой разговаривали, листали ноты, трогали клавиши, а Петя в эти минуты представил, как он вошел бы к ним в класс и высоко, и сильно, и властно пропел бы трудный пассаж.
«Все бы тогда изменилось, — думал он. — Но петь я не умею».