Пакет

Но тут, понимаете, на мое счастье, отворяются двери, вбегает молоденький офицер и кричит: 
- Господа! Господа! Извиняюсь... Генерал едет! 
Вскочили тут все. Побледнели. И мой - белобрысый этот - тоже вскочил и тоже побледнел, как покойник. 
- Ой! - говорит. - Что же это? Батюшки!.. Смиррно! - орет. - Немедленно выставить караул! Немедленно все на улицу встречать атамана! Живо! 
И все побежали к дверям. 
А я остался один, и со мной молодой казак в английских ботинках. Тот самый казак, который меня пожалел и мне переобуться позволил. Помните? 
Стоит он у самых дверей, винтовкой играет и мне в лицо глядит. И глаза у него - понимаете - неясные. Улыбается, что ли? Или, может быть, это испуганные глаза? Может быть, он боится? Боится, что я убегу? 
Не знаю. Мне рассуждать было некогда. Я сунул руку в карман, нащупал пакет и думаю: 
"Вот, - думаю, - последняя загадка: куда мне пакет девать? Уничтожить его необходимо. Но как? Каким макаром уничтожить? Выбросить его нельзя. Ясно! Разорвать невозможно. Что вы! Разорвешь, а после, черти, его по кусочкам склеят. Нет, что-то такое нужно сделать, что-то придумать". 
Стою, понимаете, пакет щупаю и на своего надзирателя гляжу. А надзиратель - ей-богу! - улыбается. Смотрю на него - улыбается. Подозрительная какая-то морда. То ли он мне сочувствует, то ли смеется. Пойми тут! И главное дело - винтовкой все время играет. 
"А что, - думаю, - дать ему, что ли, пакет на аллаха? Вот, дескать, друг, возьми, спрячь, пожалуйста..." 
"Нет, - думаю, - нет, ни за что. Подозрительная все-таки морда. Очень, - думаю, - подозрительная". 
Но, дьявол, куда ж мне пакет девать?! 
И тут я придумал. 
"Фу, - думаю. - Об чем разговор? Да съем!.. Понимаете? Съем, и все тут". 
И сразу я вынул пакет. Не пакет уж, конечно, - какой там пакет! - а просто тяжелый комок бумаги. Вроде булочки. Вроде такого бумажного пирожка. 
"Ох, - думаю, - мама! А как же его мне есть? С чего начинать? С какого бока?" 
Задумался, знаете. Непривычное все-таки дело. Все-таки ведь бумага - не ситник. И не какой-нибудь блеманже. 
И тут я на своего конвоира взглянул. 
Улыбается! Понимаете? Улыбается, белобандит!.. 
"Ах так?! - думаю. - Улыбаешься, значит?" 
И тут я нахально, назло, откусил первый кусочек пакета. И начал тихонько жевать. Начал есть. 
И ем, знаете, почем зря. Даже причмокиваю. 
Как вам сказать? С непривычки, конечно, не очень вкусно. Какой-то такой привкус. Глотать противно. А главное дело - без соли, без ничего - так, всухомятку жую. 
А мой конвоир, понимаете, улыбаться перестал и винтовкой играть, перестал и сурьезно за мной наблюдает. И вдруг он мне говорит... Тихо так говорит: 
- Эй! - говорит. - Хлеб да соль. 
Удивился я, знаете. Что такое? Даже жевать перестал. 
Но тут - за окном, на улице, как загремит, как залает: 
- Урра-аа! Урра! Урра! 
Коляска как будто подъехала. Бубенцы зазвенели. И не успел я как следует удивиться, как в этих самых сенях голоса затявкали, застучали приклады, и мой часовой чучелом застыл у дверей. А я испугался. Я скомкал свой беленький пирожок и сунул его целиком в рот. Я запихал его себе в рот и еле губы захлопнул. 
Стою и дышать не могу. И слюну заглотать не могу. 
Тут распахнулись двери и вваливается орава. 
Впереди - генерал. Высоченный такой, косоглазый медведь в кубанской папахе. Саблей гремит. За ним офицеришки лезут, писаря, вестовые. Все суетятся, бегают, стулья генералу приносят, и особенно суетится дежурный по штабу офицер. Этот дежурный глистопёр уж прямо лисой лебезит перед своим генералом. 
- Пардон, - говорит, - ваше превосходительство. Мы, - говорит, - вас никак не ожидали. Мы, так сказать, рассчитывали, что вы как раз под Еленовкой держите бой. 
- Да, - говорит генерал. - Совершенно верно. Бой под Еленовкой уже состоялся. Красные отступили. С божьей помощью наши войска взяли Славяносербск и движутся на Луганск через Ольховую. 
Подошел он к стене, где висела военная карта, и пальцем показал, куда и зачем движутся ихние части. 
И тут он меня заметил. 
- А это, - говорит, - кто такой? 
- А это, - говорят, - пленный, ваше превосходительство. Полчаса тому назад камнем убил нашего караульного. Захвачен в окрестностях нашей конной разведкой. 
- Ага, - говорит генерал. 
И ко мне подошел. И зубами два раза ляскнул. 
- Ага, - говорит, - сукин сын! Попался? Засыпался?! Допрашивали уже? 
- Нет, - говорят. - Не успели. 
- Обыскивали? 
Застыл я, товарищи: Зубы плотнее сжал и думаю: "Ну, - думаю, правильно! Засыпался, сукин сын". 
А все, между прочим, молчат. Все переглядываются. Плечами пожимают. Неизвестно, дескать. Не знаем. 
И тут вдруг, представьте себе, мой землячок, этот самый казак в английских ботинках, выступает: 
- Так точно, - говорит, - ваше превосходительство. Обыскивали. 
- Когда? 
- А тогда, - говорит, - когда он без памяти лежамши был. У колодца. 
- Ну как? - говорит генерал. - Ничего не нашли? 
- Нет, - говорит. - Нашли. 
- Что именно? 
- Именно, - говорит, - ничего, а нашли тесемочку. 
- Какую тесемочку? 
- Вот, - говорит. И вынимает из кармана ленточку. Ей-богу, я в жизнь ее не видал. Обыкновенная полотняная ленточка. Лапти такими подвязывают. Но только она не моя. Ей-богу!.. 
- Да, - говорит генерал. - Подозрительная тесемочка. Это твоя? спрашивает. 
А я, понимаете, головой повертел, покачал, а сказать, что нет, не моя, - не могу. Рот занят. 
И тут, понимаете, опять казачок выступает. 
- Это, - говорит, - ваше превосходительство, тесемочка не опасная. Это, - говорит, - плотницкая тесемка. Ею здешние плотники разные штуки меряют, заместо аршина. 
- Плотники? - говорит генерал. - Так ты что - плотник? 
Я, понимаете, головой закивал, закачал, а сказать, что ну да, конечно, плотник, - не могу. Опять рот занят. 
- Что это? - говорит генерал. - Что он - немой, что ли? 
- Да нет, - говорит офицер. - Должен вам, ваше превосходительство, сообщить, что пять минут тому назад этот самый немой так здесь митинговал, что его повесить мало. Тем более, - говорит, - что он мне личное оскорбление сделал... 
- Так, - говорит генерал. - Замечательно. Ну, - говорит, - подайте мне стул, я его допрашивать буду. 
Сел он на стул, облокотился на саблю и говорит: 
- Вот, - говорит, - мое слово: если ты мне сейчас же не ответишь, кто ты такой и откуда, - к стенке. Без суда и следствия. Понял? 
Конечно, понял. Что тут такого особенно непонятного? Понятно. К стенке. Без суда и следствия. 
Я молчу. 
Генерал помолчал тоже и говорит: 
- Если ты большевистский лазутчик, сообщи название части, количество штыков или сабель и где помещается штаб. А если ты здешний плотник, скажи, из какой деревни. 
Видали? Деревню ему скажи? Эх!.. 
"Деревня моя, - думаю, - вам известна: Кладбищенской губернии, Могилевского уезда, деревня Гроб". 
И я бы сказал, да сказать не могу - рот закупорен. А я об одном думаю: "Как бы мне, - думаю, - мертвому, после смерти, рот не разинуть! Раскрою рот, а пакет и вывалится. Вот будет номер!.." 
- Нет, - говорит генерал, - это, как видно, из тех комиссариков, которые в молчанку играют. Такой, - говорит, - скорее себе язык откусит. А впрочем... Вот, - говорит, - мое распоряжение. Попробуйте его шомполами. Поняли? Когда говорить захочет, приведите его ко мне на квартиру. А я чай пить пойду... 
- Но только, - говорит генерал, - смотрите, не до смерти бейте. Расстрелять мы его всегда успеем, а нужно сперва допросить. Поняли? 
- Так точно, - говорят, - ваше превосходительство. Будем бить не до смерти. Как следовает. 
Ну, генерал чай пить ушел. А меня повели в соседнюю комнату и велели снимать штаны. 
- Снимай, - говорят, - плотник, спецодежду. 
Стал я снимать спецодежду. Свои драгоценные буденновские галифе.