Анж Питу (др. перевод)

– Сколько ты пробудешь у коменданта?
– Сколько смогу, пока Бастилия не будет обложена со всех сторон, чтобы, когда я выйду, можно было начать штурм.
– Договорились.
– Ты не сомневаешься во мне? – спросил Бийо, протягивая руку Гоншону.
– Сомневаюсь в тебе? – пренебрежительно улыбнулся Гоншон, пожимая руку здоровяка фермера с силой, которую трудно было заподозрить в этом изможденном, почти бесплотном теле. – А с чего мне сомневаться в тебе? Да стоит мне захотеть, и по одному моему слову, по одному знаку от тебя останется мокрое место, даже если ты укроешься в этих башнях, которые завтра перестанут существовать, под охраной солдат, которые завтра присоединятся к нам или будут убиты. Ступай и рассчитывай на Гоншона, как я рассчитываю на тебя.
– Не знаю, как выглядит Мирабо дворянства, но наш мне показался отвратительным, – сообщил Питу папаше Бийо.
  
XVI. Бастилия и ее комендант
 
Мы не описываем Бастилию, в этом нет нужды.
Она навеки запечатлена в памяти и стариков, и детей.
Ограничимся тем, что напомним: ежели смотреть с бульвара, она была обращена к площади Бастилии двумя спаренными башнями, а боковые стены шли параллельно берегам нынешнего канала.
Вход в Бастилию преграждали, во-первых, кордегардия, потом две линии караулов, а кроме того, два подъемных моста.
Преодолев многочисленные преграды, вы попадали на Комендантский плац, где стоял дом коменданта.
Оттуда галерея вела ко рвам Бастилии.
Здесь был второй вход: кордегардия, подъемный мост через ров, опускная железная решетка.
У первого входа Бийо хотели задержать, но он предъявил пропуск от де Флесселя, и его пропустили.
И тут Бийо обнаружил, что Питу идет за ним. Сам по себе Питу был безынициативен, но, следуя за фермером, он спустился бы в ад или забрался на луну.
– Останься, – велел ему Бийо. – Если я не выйду, надо, чтобы кто-то напомнил народу, что я туда вошел.
– Правильно, – согласился Питу. – А через сколько времени надо напомнить об этом?
– Через час.
– А шкатулка?
– Верно! Ну, так вот, если я не выйду, если Гоншон не возьмет Бастилию или если ее возьмет, но меня там не обнаружат, надо сказать доктору Жильберу – его-то, может, найдут, – что из Парижа были присланы люди и они отняли у меня шкатулку, которую он мне доверил пять лет назад, что я тотчас же отправился в Париж, чтоб сообщить ему об этом. Тут я узнал, что его заключили в Бастилию, и решил взять ее, но при взятии лишился жизни, которая всецело принадлежала ему.
– Все это прекрасно, папаша Бийо, – ответил Питу, – только страшно длинно, я боюсь что-нибудь забыть.
– Из того, что я сказал?
– Ну да.
– Сейчас повторю.
– Лучше написать, – произнес кто-то рядом с Бийо.
– Я не умею писать, – ответил он.
– Я умею. Я – письмоводитель суда.
– Вы – письмоводитель суда? – переспросил Бийо.
– Станислас Майар [123], письмоводитель в Шатле [124].
И он извлек из кармана роговую чернильницу, в которой были бумага, перо и чернила, то есть все, что нужно для письма.
Это был человек лет сорока пяти, длинный, тощий, хмурый, одетый во все черное, как и положено при его профессии.
– Он чертовски смахивает на факельщика на похоронах, – пробормотал Питу.
– Так вы говорите, – бесстрастно осведомился письмоводитель, – что люди, прибывшие из Парижа, похитили у вас шкатулку, доверенную вам доктором Жильбером?
– Да.
– Но ведь это преступление.
– Эти люди были из парижской полиции.
– Ах, эта гнусная грабительница! – пробормотал Майар, после чего передал бумагу Питу. – Возьмите, молодой человек. Если его убьют, – он показал на Бийо, – и если тебя убьют, будем надеяться, что я останусь жив.
– И что же вы сделаете, если останетесь в живых? – поинтересовался Питу.
– То, что должен сделать ты.
– Спасибо, – сказал Бийо и протянул судебному приставу руку.
Тот с неожиданной силой сжал ее.
– Значит, я могу рассчитывать на вас? – спросил Бийо.
– Как на Марата и Гоншона.
– Вот уж уверен, эту троицу не пустят в рай, – пробурчал Питу и обратился к фермеру: – Папаша Бийо, обещайте, что будете благоразумны.
– Питу, – отвечал фермер с красноречием, поразительным в устах невежественного крестьянина, – запомни одну истину: во Франции самое большое благоразумие – это смелость.
Он прошел через первую линию караулов, а Питу вернулся на площадь.
Перед подъемным мостом Бийо снова пришлось вести переговоры.
Он предъявил пропуск, мост опустился, решетка поднялась.
За решеткой находился комендант.
Внутренний двор, в котором комендант ожидал Бийо, служил для прогулок узников. Его стерегли восемь башен, восемь великанов. В этот двор не выходило ни одно окно. Никогда луч солнца не падал на камни этого двора, влажные и чуть ли не покрытые тиной, подобно дну глубокого колодца.
Две статуи скованных пленников держали часы, которые отсчитывали время, медлительно и размеренно роняя в глубину двора минуты, точно так же, как сквозь своды каземата, просачиваясь, падают на каменный пол, долбя его, капли воды.
Оказавшись на дне этого колодца, в этой каменной бездне, узник некоторое время созерцал неумолимую наготу стен и очень скоро просил отвести его обратно в камеру.
За решеткой во дворе, как мы уже сказали, стоял г-н Делоне.
Господин Делоне был в возрасте между сорока пятью и пятьюдесятью; он был в сером кафтане из льняного полотна с красной лентой ордена Святого Людовика, в руке держал трость со шпагой внутри.
Господин Делоне был дурной человек, и воспоминания Ленге [125] показывают его в самом непривлекательном виде; ненавидели его почти так же, как самое тюрьму.
Подобно Шатонефам, Лаврийерам и Сен-Флорантенам, несколько поколений которых держали в заточении тех, кто был им прислан по именному королевскому указу, в Бастилии служили и несколько поколений Делоне.
Как известно, офицерский чин дает тюремщику не военный министр. В Бастилии все должности, начиная с коменданта и кончая поваренком, покупались. Комендант Бастилии был просто-напросто очень высокопоставленным тюремным смотрителем, носящим эполеты, содержателем дрянного трактира, который к шестидесяти тысячам ливров причитающегося ему содержания присовокуплял еще шестьдесят тысяч, добытых вымогательством и хищениями.
В этой должности надо было вернуть выложенные деньги и получить на них еще проценты.
Господин Делоне отличался исключительной алчностью, превзойдя в этом всех своих предшественников. Возможно, он заплатил за должность дороже, чем они, и предвидел, что недолго будет сохранять ее.
И он сам, и слуги его кормились за счет узников. Он уменьшил узникам выдачу дров, удвоил цену за любой предмет меблировки.
Он имел право ввозить в Париж сто бочек вина, свободных от обложения городскими пошлинами. Свое право он продал какому-то кабатчику, который ввозил благодаря этому великолепные вина. А г-н Делоне за десятую часть полученных денег покупал чудовищную кислятину, каковой и поил своих подопечных.
У несчастных узников оставалось одно-единственное утешение – маленький садик на бастионе. Там они прогуливались, там могли насладиться свежим воздухом, цветами, солнечным светом, самой природой.
Господин Делоне сдал этот садик некоему садовнику и ради пятидесяти ливров в год лишил заключенных последней радости.
Правда, к богатым узникам он обнаруживал исключительное попустительство; одного из них он отвозил к любовнице; этот же узник обставил камеру собственной мебелью и сам платил за свое содержание, так что не стоил Делоне ни гроша.
Посмотрите «Разоблаченную Бастилию», и вы найдете там и этот факт, и множество других в том же роде.
Вместе с тем он был отважный человек.