Анж Питу (др. перевод)

– Три сотни спартанцев разбили армию Ксеркса, господин де Шарни.
– Да, но сегодня три сотни спартанцев – это восемьсот тысяч, а ваши пятьдесят тысяч солдат – армия Ксеркса.
Королева подняла сжатые кулаки, лицо ее исказилось от гнева и стыда.
– О, пусть я лишусь трона, – вскричала она, – пусть меня растерзают на кусочки ваши пятьсот тысяч парижан, но я не желаю слышать такие слова от Шарни, преданного мне человека!
– Если он и говорит вам такие слова, государыня, то лишь потому, что в его крови нет ни одной капли, недостойной предков, и вся она принадлежит вам.
– Тогда пусть он выступит на Париж со мною вместе, и пусть мы оба там погибнем.
– Погибнем постыдно, – подхватил граф, – и даже, быть может, без борьбы. Нам не удастся вступить в сражение, мы просто исчезнем, как когда-то филистимляне или амалекитяне. В поход на Париж! Да знаете ли вы, что, как только мы войдем в Париж, его дома обрушатся нам на головы, словно волны Красного моря на фараона, и от вас во Франции останется лишь проклятое всеми имя, а дети ваши будут убиты, как волчата.
– Так как же я должна низвергнуться с престола? – заносчиво осведомилась королева. – Научите, прошу вас.
– Как жертва, – с почтением ответил г-н де Шарни, – как теряет трон королева, – улыбаясь и простив тех, кто нанес ей удар. Ах, будь у вас пятьсот тысяч человек, я сказал бы вам: «Вперед, в поход, сей же ночью, сей же миг, и завтра вы будете владычествовать в Тюильри, завтра вы вернете себе трон».
– Значит, и вы в отчаянии, – воскликнула королева, – вы, моя главная надежда!
– Да, я в отчаянии, государыня, потому что вся Франция думает так же, как Париж, и даже если ваша армия одержит там победу, она все равно будет раздавлена Лионом, Руаном, Лиллем, Страсбургом, Нантом и прочими жаждущими вашей крови городами. Полно, ваше величество, мужайтесь и вложите шпагу в ножны.
– Ну да, – заметила королева, – наверное, именно для того я и собрала вокруг себя столько смелых людей, именно для того я и вдохновляла их на подвиги.
– Вы не согласны со мною, сударыня? Так прикажите, и мы этой же ночью двинемся на Париж. Только прикажите.
В этих словах графа было заключено столько преданности, что они напугали королеву сильнее, чем если бы он стал возражать. В полной безысходности она бросилась на диван и долго лежала, борясь с собственной гордостью.
Наконец она подняла голову и проговорила:
– Стало быть, вы желаете, граф, чтобы я оставалась в бездействии?
– Я уже имел честь дать совет вашему величеству.
– Я ему последую. Возвращайтесь.
– Увы, государыня, неужели я вас рассердил? – спросил граф, печально и с неописуемой любовью глядя на королеву.
– Нет. Дайте вашу руку.
Граф, поклонившись, протянул королеве руку.
– Я должна вас выбранить, – пытаясь улыбнуться, сообщила Мария Антуанетта.
– За что же, ваше величество?
– Как за что? У вас, оказывается, есть брат-офицер, а я узнаю об этом случайно!
– Я вас не понимаю.
– Сегодня вечером некий молодой офицер из гусар Бершени…
– А, брат Жорж!
– Почему вы никогда не говорили мне об этом молодом человеке? Почему он в столь малом чине?
– Потому что он еще слишком молод и неопытен, потому что еще не заслужил быть большим командиром, потому, наконец, что если ваше величество соизволили снизойти до меня, Шарни, и удостоить своею дружбой, это еще не повод, чтобы моя семья жила в ущерб множеству честных дворян, гораздо более достойных, нежели мои братья.
– Так у вас есть еще один брат?
– Да, государыня, и он тоже готов умереть за ваше величество.
– Он ни в чем не нуждается?
– Ни в чем, государыня. Мы счастливы тем, что можем положить к ногам вашего величества не только свои жизни, но и состояние.
Едва он произнес эти слова, как королева, тронутая его порядочностью и деликатностью, и сам граф, все еще трепещущий от ее изящества и величия, вдруг вздрогнули, услышав из соседней комнаты стон.
Королева вскочила, подбежала к двери, распахнула ее и громко вскрикнула.
Там, на ковре, в страшных судорогах корчилась женщина.
– Это графиня! – шепотом сказала она де Шарни. – Она нас слышала!
– Нет, ваше величество, – ответил тот, – иначе она предупредила бы ваше величество, что ей все слышно.
С этими словами он бросился к Андреа и поднял ее на руки.
Королева стояла в двух шагах – похолодевшая, бледная, дрожащая от волнения.
  
XXIX. Втроем
 
Андреа начала приходить в себя. Она уже понимала, что ей пришли на помощь, хотя не могла еще разобрать, кто именно.
Тело ее распрямилось, руками она вцепилась в неожиданную опору.
Однако ее рассудок не вернулся к жизни вместе с телом: несколько минут ошеломленная Андреа еще колебалась между сном и бодрствованием.
Приведя жену в чувство, г-н де Шарни попытался привести в порядок и ее рассудок. Однако в объятиях у него лежала молчаливая безумица.
Наконец ее блуждающий взгляд остановился на графе, но, будучи еще не в себе и не узнав его, Андреа вскрикнула и принялась отталкивать мужа.
В течение всего этого времени королева стояла, отведя глаза в сторону. Она – женщина, чье предназначение заключалось в том, чтобы утешить страждущую, придать ей силы, – она старалась не обращать на нее внимания. Несмотря на сопротивление Андреа, граф де Шарни крепко обнял ее и, повернувшись к королеве, напряженно стоявшей с ледяным выражением лица, проговорил:
– Простите, ваше величество, но с нею явно приключилось нечто необыкновенное. Госпожа де Шарни не имеет обыкновения падать в обморок, я впервые вижу ее без сознания.
– Она, должно быть, очень страдает, – ответила королева, возвращаясь к мрачной мысли о том, что Андреа слышала весь их разговор.
– Разумеется, страдает, – согласился граф, – и поэтому я прошу у вашего величества разрешения отправить ее домой. Ей необходим женский уход.
– Будь по-вашему, – не стала возражать королева и потянулась к сонетке.
Но, услышав звяканье колокольчика, Андреа напряглась и как безумная вскричала:
– Жильбер! Это Жильбер!
Королева вздрогнула; обескураженный граф уложил жену на диван.
В этот миг в комнату вошел явившийся на вызов слуга.
– Ничего не надо, – сказала королева, отсылая его назад движением руки.
Оставшись одни, граф и королева переглянулись. Андреа вновь закрыла глаза; казалось, у нее снова начался приступ.
Господин де Шарни, стоя на коленях, удерживал ее на диване.
– Жильбер, – повторила королева. – Что это за имя?
– Нужно выяснить.
– Кажется, я его уже слышала, – продолжала Мария Антуанетта. – По-моему, графиня уже произносила его в моем присутствии.
Словно почувствовав, несмотря на беспамятство, угрозу в этих словах королевы, Андреа вдруг открыла глаза, воздела руки к мужу и с усилием встала на ноги.
Ее первый, на сей раз осмысленный взгляд устремился на графа де Шарни: она его узнала, и в глазах у нее засветилась любовь.
Затем, как будто это невольное проявление чувств было недостойно ее спартанской души, Андреа отвела взор и увидела королеву.
Ни секунды не колеблясь, она отвесила ей поклон.
– Боже, да что с вами случилось, сударыня? – воскликнул г-н де Шарни. – Вы меня напугали. Вы, обычно такая сильная, мужественная, – и вдруг падаете в обморок.
– Сударь, – ответила Андреа, – в Париже происходят столь ужасные дела, что даже мужчины дрожат, а женщинам уж тем более позволительно лишиться чувств.
– Боже милостивый! – с ноткой сомнения в голосе заметил Шарни. – Неужели вам сделалось дурно из-за меня?
Андреа перевела взгляд с мужа на королеву и промолчала.
– Но, разумеется, дело в этом, граф. Почему вы сомневаетесь? – вмешалась в разговор Мария Антуанетта. – Графиня – не королева, она имеет право беспокоиться за своего мужа.
Шарни почувствовал скрытую за этими словами ревность.
– О, ваше величество, – отозвался он, – я уверен, графиня гораздо более беспокоится за свою государыню, нежели за меня.