Наука Плоского Мира III: Часы Дарвина (ЛП)

Можно верить в то, что Бог сотворил Землю, и никто не докажет обратного. В этом смысле подобная вера оправдана. Ученым может показаться, что такое «объяснение» не сильно помогает нашему пониманию чего бы то ни было, но это уже их проблемы; чтобы мы ни говорили, все действительно могло случиться именно так. Однако следовать библейской хронологии, составленной англо-ирландским прелатом Джеймсом Ашшером, и верить в то, что Земля была сотворена в 4004 г. до н. э. просто неразумно — крайне убедительные доказательства говорят в пользу того, что возраст нашей планеты составляет не 6000 лет, а 4,5 миллиарда, что намного больше. Либо Бог намеренно пытается ввести нас в заблуждение (что вполне возможно, но плохо соотносится с большинством религиозных проповедей и вполне может сойти за ересь), либо мы живем на очень старой каменной глыбе. Предположительно 50 % американцев верят в то, что Земля была создана менее 10 000 лет тому назад — если эта статистика соответствует действительности, то самая дорогая в мире образовательная система показывает себя с довольно печальной стороны.
Америка снова и снова вовлекается в битву, которая в Европе закончилась еще столетие назад. Европейцы пришли к компромиссу: реальность эволюции была признана Папой Пием XII в энциклике 1950 г., хотя это событие еще не означало полной победы науки [14]. В 1981 г. Его преемник, Иоанн Павел II осторожно заметил, что «Писание, не желает учить нас тому, как были сотворены небеса — оно учит нас тому, как на них взойти». Наука отстояла свою честь в том смысле, что теория эволюции получила всеобщее признание, а верующие — возможность воспринимать эволюцию как проявление божественной воли, создавшей живых существ. Это решение, как полагал и сам Дарвин, оказалось весьма удачным, поскольку все оставались довольными и прекращали спорить. Но креационисты, по-видимому, так и не поняли, что ограничивая свое религиозные убеждения верой в 6000-летнюю планету, они не делают себе чести и сами себя загоняют в безвыходное положение.
Книга «Часы Дарвина» посвящена викторианскому обществу, которое никогда не существовало — точнее, оно перестало существовать после того, как в историю вмешались волшебники. Это не то общество, которое до сих пор пытаются создать креационисты — оно было бы куда более «фундаменталистским» и полным самодовольных людей, указывающих другим, как нужно себя вести, и подавляющих любые проявления подлинного творчества. Настоящая викторианская эпоха была парадоксом: несмотря на то, что викторианское общество отличалось довольно мощной и вместе с тем гибкой религиозной базой, где существование Бога принималось на веру, оно положило начало целой серии интеллектуальных революций, которые практически непосредственно привели к современному западному обществу, отделенному от церкви. Заметьте, что даже в США отделение государства от церкви закреплено в государственной конституции. (Как это ни странно, но в Соединенном Королевстве, которое на практике является одним из самых светских государств — если не считать крещения, бракосочетания и похорон, его жители практически не посещают церковь — есть государственная религия и монарх, который, как утверждается, назначается самим Богом. В отличие от Плоского Мира, Круглый Мир не обязан быть логичным). Так или иначе, настоящие викторианцы были богобоязненными людьми, несмотря на то, что их общество благоволило к вольнодумцам вроде Дарвина с их нестандартным мышлением, что, в свою очередь, имело далеко идущие последствия.
Идея часов и часовых механизмов пронизывает весь метафорический ландшафт науки. Ньютоновское представление о Солнечной системе, подчиняющейся строгим математическим «законам», часто называют «механистической Вселенной». Это неплохая метафора, к тому же механические планетарии — модели Солнечной системы, в которых шестерни вращают крошечные планеты, создавая некое подобие реального вращения, — и в самом деле напоминают часовые механизмы. В XVII и XVIII веках часы входили в число наиболее сложных механизмов и, скорее всего, были среди них самыми надежными. Даже сегодня мы продолжаем употреблять фразу «работает, как часы»; «атомной точности» еще только предстоит заменить это выражение в нашем обиходе.
В викторианскую эпоху олицетворением надежного механизма стали карманные часы. Идеи Дарвина тесно связаны с часами, которые и здесь отражают идею замысловатого механического совершенства. Эти часы впервые упоминаются священником Уильямом Пейли, который умер через три года после рождения Дарвина. Пейли описывает их во вступительном абзаце своей выдающейся работы «Естественная теология» [15], которая впервые была опубликована в 1802 г. Чтобы понять ход мыслей Пейли, лучше всего обратиться к его собственным словам:
 
Предположим, что, пересекая пустошь, я споткнулся о камень, и меня спросили, как камень оказался на этом месте; вероятно, я мог бы, принимая во внимание все известные мне доводы против, ответить, что камень лежал здесь всегда — доказать нелепость этого утверждения, скорее всего, будет не так уж просто. Но предположим, что я нашел на земле часы и передо мной стоит вопрос: как эти часы здесь оказались; вряд ли я стану пользоваться тем же ответом, что и в предыдущем случае, то есть утверждать, что часы, насколько я могу судить, были здесь всегда.
 
Но почему же одно и то же утверждение не может служить ответов на вопрос о часах, и на вопрос о камне? Почему такой ответ неприемлем во втором случае, но приемлем в первом? На то есть одна и только одна причина: рассматривая часы, мы видим (и тем они отличаются от камня), что форма и расположение их составных частей отвечают определенной цели, то есть сконструированы и подогнаны друг к другу так, чтобы приводить механизм в движение, причем это движение отрегулировано таким образом, что часы показывают текущее время; мы также понимаем, что если бы различные части механизма имели другую форму или другой размер, или располагались по отношению друг к другу каким-либо иным образом или в ином порядке, то либо механизм вообще не производил бы никакого движения, либо его движение никоим образом не соответствовало бы настоящей цели часов.
 
Вслед за этим Пейли подробно описывает устройство часов, подводя читателя к основной мысли своих рассуждений:
 
Рассматриваемый нами механизм… отсюда, как нам кажется, следует неизбежный вывод: у часов должен быть создатель, то есть в определенном месте и времени должен был существовать некий мастер или группа мастеров, создавших этот механизм с известной нам целью, понимающих его устройство и придумавших правила его использования.
 
Далее следует длинный отрывок из нумерованных параграфов, в которых Пейли приводит более тщательную аргументацию своей точки зрения, распространяя ее на случаи, когда в часах, к примеру, не хватает деталей, и отклоняет некоторые возражения против представленных им доказательств. Вторая глава посвящена рассказу о гипотетических «часах», способных создавать собственные копии — здесь автор поразительным образом предвидел идею «машины фон Неймана», которая появилась в XX веке. И в этом случае, утверждает Пейли, есть довольно веские основания, чтобы сделать вывод о существовании «изобретателя»; в действительности это, скорее всего, только усилит наше преклонение перед талантом часового мастера. Более того, разумный наблюдатель мог бы заметить следующее: несмотря на то, что лежащие перед ним часы в каком-то смысле являются создателем часов, сконструированных ими по ходу своего движения, отношения между ними заметно отличаются от тех, что связывают, скажем, плотника и созданный им стул.
Продолжая развивать эту мысль, Пейли отметает один из возможных вариантов: подобно камню, который, насколько ему известно, мог существовать всегда, часы тоже могли вечно лежать на этом месте. Возможно, все часы образуют последовательность, в которой каждый последующий механизм создан предыдущим, а начало теряется в бесконечно далеком прошлом, так что первые часы никогда и не существовали. Однако, — пишет Пейли, — часы совсем не похожи на камень, потому что они искусственные. Возможно, камни и в самом деле существовали всегда: кто знает? Но только не часы. В противном случае мы бы столкнулись с «изобретением без изобретателя», с «доказательством замысла без самого автора». Отвергая это предположение по ряду метафизических причин, Пейли приходит к следующему: