Тихие дни в Перемешках

Ты знаешь, кто такая Сара Кейн? 
Что?
Я спрашиваю, говорит ли тебе что-нибудь имя Сара Кейн?
Боюсь, что нет. А его надо знать? 
Давай оставим в стороне «надо — не надо». Ме­ня интересует, знаешь ты или нет. 
Я ничего о ней не знаю. 
Ясно.
А кто она?
Она написала несколько брутальных пьес, на­стоящий театр, а в двадцать восемь лет повеси­лась.
Фу-у.
То-то же.
Фу.
Час спустя:
А почему ты спросил, знаю ли я эту драматургиню?
Интересно.
Как-то ты нехорошо спросил. 
Да?
Ты спрашивал не из любопытства. 
Думаешь?
Да. Это была проверка. 
Не хотел.
Именно что хотел, думаю я. Ты меня экзаменовал.
Нет. 
Это была проверка на вшивость, ты хотел знать, чего я стою.
Эй, очнись! Мне просто было интересно.
Нет, ты меня экзаменовал.
Послушай: я подумал о ней, потому что слу­чайно уже говорил о ней сегодня днем с другим человеком. И мне стало любопытно, а вдруг ты тоже ее знаешь, потому что тогда мы могли бы сейчас еще поговорить о ней. Я люблю говорить о Саре Кейн. И лишний раз убедился в этом во время той беседы днем.
С кем ты говорил о ней?
С русской мамашей на корте.
Она красивая?
Не знаю.
Не знаешь?
Я никогда ее не видел.
Ты же с ней разговаривал.
Так ты о русской?
Естественно.
Красивая ли она с лица? 
Да.
Я не присматривался.
Не смеши меня. Она красивая? 
Да.
Папа, ты со мной почти никогда не играешь.
Но, Бертольд, это не совсем правда.
Это правда.
Нет.
Ты думаешь только о театре.
Да нет же.
Нет да.
Но ты прав, о театре я думаю много. Я его люблю.
Меня ты должен любить больше.
И тебя я очень люблю. Между прочим, се­годня мы с тобой играли в футбол.
Каких-то пять минут. И я футбол тем более почти не люблю.
Не любишь?
Нет.
Так надо было об этом сказать.
Вот я и говорю.
Очень хорошо, тогда мы можем поиграть еще во что-то. Буду только рад, потому что я тоже не фанат футбола.
Так что ж ты молчал?
Вот говорю. Ровно как ты. Но про тебя я и правда думал, что ты футбол любишь.
И поэтому ты делал вид, что тоже его лю­бишь?
Ну, я не делал вид. Родители часто включают­ся в то, чем увлечены их дети.
Но говорю же, я футбол не люблю.
He любишь, но я не знал.
Теперь знай.
Да. Хорошо. Давай во что-нибудь другое. Твои предложения?
Нету. Ты решай.
Хорошо. Что бы такое придумать? А ну-ка — что, если нам написать пьесу, нам вдвоем? Чтобы по-настоящему озвучить голос ребенка.
Нет.
Не надо говорить «нет». Сначала попробуем, а если окажется скучно, тогда найдем другое дело. Именно так люди узнают себя и свои пристрас­тия.
Нет.
Не некай.
Телеман, хочешь послушать?
Давай.
Сядь.
Мне надо сесть?
Да.
Сел.
Über aIIen Gipfeln ist Ruh, in aIIen Wipfeln spürest du kaum einen Hauch... 
Что это значит? 
Да это не важно. 
Не важно? 
Просто послушай. 
Но что это такое? 
Гёте. 
О-о.
Мне его Бадер дал.
Бадер дал тебе стихотворение?
Да.
Ни черта себе. Слушай же. Давай.
Über aIIen Gipfeln ist Ruh, in aIIen Wipfeln...
Это ты уже читала.
Важно услышать все целиком.
Понятно.
Über aIIen Gipfeln ist Ruh, in aIIen Wipfeln spürest du kaum einen Hauch. Die Vögelein schweigen im Walde, warte nur, balde, ruhest du auch... Красиво?
О да. Очень. Такое звучание. Жалко, не пони­маю, о чем речь.
Не надо так зацикливаться на смысле. 
Думаешь, не надо?
Нет. Смысл — это самая банальная составляю­щая текста, Телеман. 
Это кто сказал?
Это я сказала. 
Понял. 
И Бадер.
Он тоже так говорит? 
Да.
Угу. Так что это значит? 
Ночная тьма опустилась на горные вершины, все спит, замолкли птицы, скоро и ты отдох­нешь. 
Я?
Ну, не ты, хотя ты тоже. Тот, кто читает сти­хотворение. Или слушает его. 
Значит, и я. 
Ну да.
И я скоро отдохну? 
Да.
Хорошо.
Что ты думаешь об этом? 
Звучит неплохо.
Это гораздо больше, чем неплохо, Телеман. 
Допустим.
Я готова сформулировать это резче — я люб­лю Германию из-за этого стихотворения. 
Ого! Не слишком ли сильно сказано? 
Нет, не слишком. 
Ничего себе.
Я хочу, чтобы ты понял, насколько это пре­красно. Ты в состоянии разделить мой восторг? 
Боюсь, не в полной мере.
Но отчасти? 
Да.
В твоих словах сквозит скепсис?
Чуть-чуть.
Почему?
Пфа. Гёте мастер, конечно, и в стихотворении есть и ритм, и полнозвучие, все отлично, но раз­ве оно отвратило людей от нацизма? А, Нина? И главное — разве в нем есть театр? Вот о чем я себя всегда спрашиваю. Есть в этом произведении театр или нет?
Нина, я тут вот о чем подумал. 
О чем?
Ты по-немецки говоришь и читаешь... 
Да?
Но не пишешь. 
Немного пишу. 
Но стесняешься. 
Да.
Почему? 
Не знаю.
Ты не веришь в себя, в этом смысле? 
Наверно, так.
А может, проблема глубже? 
Поясни.
Не в том ли дело, что ты по сути неуверенный в себе человек? 
Не думаю.
Ты считаешь, что уверена в себе? 
Еще как.
Ты говоришь это неуверенно. 
Я такого не заметила. 
Ну вот, опять. 
Что опять?
Опять говоришь без уверенности. 
Да нет такого.
Есть, и тогда я задаю себе следующий во­прос — не в этой ли неуверенности корень твоей любви ко всему немецкому? 
Чего?
Ты полна неуверенности. Германия полна не­уверенности. Вот откуда ваше родство душ.
Телеман, довольно!
Германия была раздавлена, ей пришлось жить с тем, что все ее презирают, она шестьдесят лет не смела распрямиться. Это напоминает твое ощу­щение жизни.
Сейчас тебе лучше замолчать.
Нина, тебе надо больше бывать в театре.
Что?
Неуверенным в себе людям очень полезен театр.
Что?
И Германии надо больше увлекаться театром.
Телеман!
Да, и тебе, и ей прописан театр.
Нина, я начал составлять список знакомых, больных раком. Хочешь взглянуть?
С удовольствием.
Я разделил их на три колонки.
Хорошо.
В одной уже умершие, в другой вылечившие­ся, а про третьих пока решается, выживут или нет.
Я поняла.
Это непростая работа, чтобы ты знала.
Я и не думала, что она простая.
Во-первых, очень переживаешь, во-вторых, не­возможно всех упомнить. Такое впечатление, что рак у всех подряд.
Ну, довольно у многих.
У всех.
Нет, Телеман, не у всех.
Рак — это театр.
Правда?
Еще бы! Ты шутишь, что ли? Мало найдется вещей, в которых театра больше, чем в раке.
Другими словами, для тебя составление такого списка — важная работа?
Очень важная, Нина. И страшно своевремен­ная. С этим нельзя было дальше тянуть.