Полное собрание сочинений. Том 4. Утро помещика
– Над
ѣ
нь Яковъ.Яковъ над
ѣ
лъ.– Гд
ѣ
изволили быть, Ваше Сіятельство?– Былъ у Юхванки. Скажи пожалуйста, что намъ съ нимъ д
ѣ
лать?– А что, Ваше Сіятельство?
Князь разсказалъ ему б
ѣ
дность, въ которую вводитъ себя Юхванка и его нерадѣ
ніе къ хозяйству, «какъ будто онъ хочетъ отъ рукъ отбиться», прибавилъ онъ.– Не знаю, Ваше Сіятельство, какъ это онъ такъ вамъ не показался: онъ мужикъ умный, грамотный, при сбор
ѣ
подушныхъ онъ всегда ходить и ничего, честный, кажется, мужикъ, и старостой при моемъ ужъ управленіи 3 года ходилъ, тоже ничѣ
мъ не замѣ
ченъ. Въ третьемъ годѣ
опекуну угодно было его ссадить, такъ онъ и на тяглѣ
исправенъ былъ. Нешто хмѣ
лемъ позашибаетъ, зато аккуратный мужикъ, учтивый, и самоварчикъ у него есть. Становой ли, землемѣ
ръ, кто бывало заѣ
детъ, или офицера поставятъ: все бывало къ нему. Обходительный мужикъ! —– То-то и б
ѣ
да, – отвѣ
чалъ Николинька съ сердцемъ, что онъ никогда мужикомъ работникомъ не былъ, а только вотъ сборщикомъ ходить, фабричничать, старостой мошенничать, трубочки, да грамотки, да самоварчики. Онъ и хочетъ, кажется, чтобы я его съ земли снялъ, да на оброкъ пустилъ. Только я этаго не сдѣ
лаю, за что другіе за него работать будутъ? Мать его кормила, выростила, пусть и онъ ее кормитъ. Отпустить его несправедливо, а и дѣ
лать что съ нимъ, не знаю.– Вотъ вы съ опекунами, – продолжалъ онъ горячо, – Яковъ Ильичъ снялъ фуражку. – Вм
ѣ
сто того, чтобы этакихъ негодяевъ изъ вотчины вонъ, въ солдаты отдавать – изъ лучшихъ семей брали и хорошихъ мужиковъ раззоряли.– Да в
ѣ
дь не годится, – тихо отвѣ
чалъ Яковъ Ильичъ, – развѣ
не изволили замѣ
тить, у него зубъ переднихъ нѣ
тъ?– В
ѣ
рно нарочно выбилъ?– Богъ его знаетъ, ужъ онъ давно такъ.
– Счастіе, что такихъ негодяевъ мало, а то что бы съ ними д
ѣ
лать? – сказалъ Николинька.– Надо постращать, коли онъ такъ себ
ѣ
попустилъ, – сказалъ, поддѣ
лываясь Яковъ Ильичъ.– И то сходи-ка къ нему, да постращай его, а то я не ум
ѣ
ю, да мнѣ
и противно съ нимъ возиться.– Слушаю-съ, – сказалъ Яковъ Ильичъ, приподнимая фуражку, – сколько прикажете дать?
– Чего сколько? – спросилъ съ изумленіемъ Николинька.
– Постращать, т. е. сколько розогъ прикажете дать?
– Ахъ, братецъ, сколько же разъ нужно теб
ѣ
говорить, что я не хочу и не нахожу нужнымъ наказывать телѣ
сно. Постращать значитъ словами, а не розгами. <Сказать ему, что, ежели онъ не исправится, то его накажутъ, а не бить.>– По нашему, по деревенскому, не такъ-съ…
– Какой ты несносный челов
ѣ
къ, Яковъ!– Слушаю-съ, я поговорю, а вы домой изволите?
– Н
ѣ
тъ, къ Давыдкѣ
Б[ѣ
лому].– Вотъ тоже лядъ-то. Ужъ эта вся порода Козловъ такая; чего-чего съ нимъ не д
ѣ
лалъ, ништо не беретъ. Вчера по полю крестьянскому проѣ
халъ, у него и гречиха не посѣ
яна. Что прикажете дѣ
лать съ такімъ народомъ. Хоть бы старикъ-то сына училъ, а то такой-же и себѣ
, и на барщинѣ
только черезъ пень колоду валитъ. Въ прошломъ годѣ
передъ вашимъ пріѣ
здомъ земли вовсе не пахалъ; ужъ я его при сходкѣ
дралъ, дралъ.– Кого? неужели старика?
– Да-съ, такъ в
ѣ
рите-ли, хоть бы те что, встряхнулся, пошелъ и то осьминника не допахалъ, и вѣ
дь мужикъ смирный и не куритъ.– Какъ не куритъ?
– Не пьетъ. Эта вся ужъ порода такая, вотъ Митрюшка тоже ихней семьи, такая жъ лядъ проклятый.
– Ну, ступай, сказалъ Князь и пошелъ къ Давыдк
ѣ
Бѣ
лому.Давыдкина изба криво и одиноко стоитъ на краю деревни, выстроенной въ линію. Около нея н
ѣ
тъ ни двора, ни авина, ни амбара. Только какіе то грязные клевушки для скотины лѣ
пятся около съ одной стороны, съ другой кучею наваленъ лѣ
съ, и высокій, зеленый бурьянъ растетъ на томъ мѣ
стѣ
, гдѣ
когда-то былъ дворъ.Никого не было около избы кром
ѣ
свиньи, которая лежала у порога; Николинька постучался въ разбитое окно, никто не отзывался, онъ подошелъ къ сѣ
нямъ и крикнулъ: «хозяева», – тоже самое; потомъ прошелъ сѣ
ни, заглянулъ въ клевушки и вошелъ въ отворенную избу; тощій, старый пѣ
тухъ и двѣ
курицы, забравшіяся на столъ и лавку въ тщетной надеждѣ
найти какія-нибудь крохи, съ кудахтаньемъ, распустивъ крылья, забились по стѣ
намъ, какъ будто ихъ хотѣ
ли рѣ
зать. 6-аршинную избенку всю занимала съ разломанной трубой печь, ткацкій станъ, который не былъ вынесенъ, потому что некуда было его поставить, почернѣ
вшій столъ и грязная лужа около порога, образовавшаяся во время дождя въ прошлую недѣ
лю отъ течи въ потолкѣ
и крышѣ
. Полатей не было. Трудно было подумать, чтобы мѣ
сто это было жилое, такой рѣ
шительный видъ запустѣ
нія и безпорядка носила на себѣ
, какъ наружность, такъ и внутренность избы; однако тутъ жилъ Давыдка Козелъ и даже въ настоящую минуту, несмотря на жаръ Іюньскаго дня, увернувшись съ головой въ полушубокъ, крѣ
пко спалъ, забившись въ уголъ печи. Даже испуганная курица, вскочившая на печь и бѣ
гавшая по спинѣ
его, нисколько не мѣ
шала ему. —Николинька хот
ѣ
лъ уже выйдти, но сонный, влажный вздохъ изобличилъ хозяина.– Ей! кто тутъ! – крикнулъ онъ.
Съ печки послышался другой протяжный вздохъ.
– Кто тамъ? поди сюда.
Еще вздохъ, мычанье, з
ѣ
вокъ.– Ну, что-жъ ты?
На печи медленно зашевелилось, наконецъ спустилась одна нога въ лапт
ѣ
, потомъ другая, и показалась вся толстая фигура Давыдки Бѣ
лаго, сидѣ
вшаго на печи и протиравшаго глаза. – Медленно нагнувъ голову, онъ, зѣ
вая, взглянулъ въ избу, и увидавъ Князя, сталъ поворачиваться скорѣ
е, чѣ
мъ прежде, но все еще такъ лѣ
ниво, что Николинькѣ
тотчасъ вспомнился звѣ
рь Ай, про котораго онъ читалъ въ дѣ
тской натуральной исторіи. – Давыдка Бѣ
лый былъ дѣ
йствительно бѣ
лый; и волоса, и тѣ
ло, и лицо его: все было чрезвычайно бѣ
ло. Онъ былъ высокъ ростомъ и очень толстъ, толстъ, какъ бываютъ мужики, – т. е. не животомъ, a тѣ
ломъ, – но толщина его была какая-то мягкая, нездоровая. Довольно красивое лицо его съ свѣ
тлоголубыми спокойными глазами и съ широкой окладистой бородой носило на себѣ
особенный отпечатокъ болѣ
зненности: на немъ не было замѣ
тно ни загара, ни румянца, оно все было какого-то блѣ
дно-желтоватаго цвѣ
та съ лиловымъ оттѣ
нкомъ, какъ будто заплыло жиромъ или распухло. Руки его были пухлы, желты и сверхъ того покрыты тонкими бѣ
лыми волосами. – Онъ такъ разоспался, что никакъ не могъ совсѣ
мъ открыть глазъ, стоять не пошатываясь и остановить зѣ
воту.– Ну, какъ же теб
ѣ
не совѣ
стно, – началъ Николинька, – середь бѣ
лаго дня спать, когда у тебя дворъ разгороженъ, когда у тебя хлѣ
ба нѣ
тъ… и т. д.Какъ только Давыдка протрезвился и сталъ понимать въ чемъ д
ѣ
ло, онъ сложилъ руки подъ животомъ, опустилъ голову, склонивъ ее немного на бокъ и сдѣ
лалъ самую жалкую и терпѣ
ливую мину. Выраженіе его лица можно передать такъ: «знаю! ужъ мнѣ
не первый разъ это слышать. Ну, бейте-же, коли хотите. Я снесу». Онъ, казалось, желалъ, чтобы Николинька пересталъ говорить, a поскорѣ
е избилъ бы его и оставилъ въ покоѣ
. – Замѣ
чая, что Давыдка, привыкшій къ однимъ побоямъ и брани, не понимаетъ, къ чему клонятся его убѣ
жденія и совѣ
ты, Николинька разными вопросами старался вывести его изъ апатическаго молчанія.– Для чего же ты просилъ у меня л
ѣ
су, когда онъ у тебя вотъ ужъ скоро мѣ
сяцъ цѣ
лый и самое свободное время, какъ лежитъ? а?