Полное собрание сочинений. Том 4. Утро помещика

Давыдка моргалъ глазами и молчалъ.
– Ну, отв
ѣ
чай-же.
Давыдка промычалъ что-то.
– В
ѣ
дь надо работать, братецъ: безъ работы что-же будетъ? вотъ теперь у тебя хл
ѣ
ба ужъ н
ѣ
тъ, а все это отчего? оттого, что у тебя земля дурно вспахана, да не передвоена, да не во время зас
ѣ
яна – все отъ л
ѣ
ни. – И вотъ ты просишь у меня хл
ѣ
ба, ну положимъ, я теб
ѣ
 дамъ; потому что нельзя теб
ѣ
 съ голоду умирать; да в
ѣ
дь этакъ д
ѣ
лать не годится. Чей хл
ѣ
бъ я теб
ѣ
 дамъ, какъ ты думаешь? а?
– Господскій? – пробормоталъ Давыдка, робко и вопросительно поднимая глаза.
– A господскій то откуда? разсуди-ка самъ, кто подъ него вспахалъ, заскородилъ, кто его пос
ѣ
ялъ, убралъ? Мужички? такъ? Такъ вотъ видишь-ли, ужъ ежели раздавать хл
ѣ
бъ господскій мужичкамъ, такъ надо раздавать т
ѣ
мъ больше, которые больше за нимъ работали, а ты меньше вс
ѣ
хъ – на тебя и на барщин
ѣ
 жалуются – меньше вс
ѣ
хъ работалъ, – а больше вс
ѣ
хъ господскаго хл
ѣ
ба просишь. За что-же теб
ѣ
 давать? а другимъ н
ѣ
тъ? В
ѣ
дь коли-бы вс
ѣ
 какъ ты на боку лежали, такъ мы давно съ голоду бы померли. – Надо, братецъ, трудиться; а это дурно, слышишь, Давыдъ?
– Слушаю-съ, медленно пропустилъ онъ сквозь зубы.
Въ это время мимо окна мелькнула голова крестьянской женщины, несшей полотна на коромысл
ѣ
, и черезъ минуту въ избу вошла Давыдкина мать, высокая женщина л
ѣ
тъ 50, но довольно еще св
ѣ
жая и живая. – Загор
ѣ
лое, изрытое рябинами и морщинами лицо ея было далеко не красиво, но вздернутый носъ, сжатыя тонкія губы и быстрые, черные глаза, выражали энергію и умъ. – Угловатость плечь, плоскость груди, сухость рукъ и развитіе мышцъ на черныхъ босыхъ ногахъ ея свид
ѣ
тельствовали о томъ, что она уже давно перестала быть женщиной, стала работникомъ. Она бойко вошла въ избу, притворила дверь, обдернула поневу и сердито взглянула на сына. Князь что-то хот
ѣ
лъ сказать ей, но она отвернулась отъ него и начала креститься на почерн
ѣ
вшую икону, выглядывавшую изъ за стана. Окончивъ это д
ѣ
ло, она оправила с
ѣ
роватый платокъ, которымъ небрежно была повязана ея голова и низко поклонилась Князю.
– Съ праздникомъ Христовымъ, Ваше Сіятельство, – сказала она, – спаси тебя Богъ, отецъ ты нашъ.
Увидавъ мать, Давыдка зам
ѣ
тно испугался, согнулся еще более вс
ѣ
мъ т
ѣ
ломъ и еще ниже опустилъ голову.
– Спасибо, Арина, – отв
ѣ
чалъ Князь, – вотъ я сейчасъ съ твоимъ сыномъ говорилъ объ хозяйств
ѣ
 объ вашемъ… Надо…
Арина или какъ ее прозвали мужики еще въ д
ѣ
вкахъ – Аришка-бурлакъ, подперла подбородокъ кулакомъ правой руки, которая въ свою очередь опиралась на ладонь л
ѣ
вой и, не дослушавъ Князя, начала говорить такъ р
ѣ
зко и звонко, что вся хата наполнилась звуками ея голоса, что ушамъ становилось тяжело ее слушать и со двора могло показаться, что въ хат
ѣ
 горячо спорятъ безчисленное множество бабьихъ голосовъ.
– Чего, отецъ ты мой, чего съ нимъ говорить, в
ѣ
дь онъ и говорить то не можетъ, какъ челов
ѣ
къ. Вотъ онъ стоитъ, олухъ, – продолжала она, презрительно указывая головой на жалкую и см
ѣ
шную фигуру Давыдки. – Какое мое хозяйство? батюшка, Ваше Сіятельство, мы – голь, хуже насъ во всей слобод
ѣ
 у тебя н
ѣ
ту: ни себ
ѣ
, ни на барщину – срамъ, а все онъ насъ довелъ. Родили, кормили, поили, не чаяли дождаться парня. Вотъ и дождались, хл
ѣ
бъ лопаетъ, а работы отъ него, какъ отъ пр
ѣ
лой вонъ той колоды, только знаетъ на печи лежитъ, либо вотъ стоитъ, башку свою дурацкую скребетъ, – сказала она, передразнивая его. – Хоть бы ты его, отецъ, постращалъ что-ли, ужъ я сама прошу, накажи ты его, ради Господа Бога, въ солдаты ли: одинъ конецъ. Мочи моей съ нимъ не стало.
– Ну, какъ теб
ѣ
 не гр
ѣ
шно, Давыдка, доводить до этаго свою мать, – сказалъ Князь, обращаясь къ нему.
Давыдка не двигался.
– В
ѣ
дь добро-бы мужикъ хворый былъ, а то в
ѣ
дь только смотр
ѣ
ть на него, в
ѣ
дь словно боровъ съ мельницы, раздулся. Есть, кажись, чему-бы и работать – гладухъ какой! Н
ѣ
тъ, вотъ пропадаетъ на печи лодыремъ, возьмется за что, такъ гляд
ѣ
ть мерзко: коли поднимется, коли передвинется, коли что, – говорила она, растягивая слова и переваливаясь съ боку на бокъ. – В
ѣ
дь вотъ нынче старикъ самъ за хворостомъ въ л
ѣ
съ у
ѣ
халъ, а ему вел
ѣ
лъ ямы копать, такъ н
ѣ
тъ вотъ, и лопаты не бралъ! – На минуту она замолчала. – Загубилъ онъ, шельма, меня, сироту, – взвизгнула она, вдругъ размахнувъ кулаками и съ угрожающимъ жестомъ подходя къ нему: – «гладкая твоя морда, лядащая, прости Господи!» – она презрительно отвернулась отъ него и обратилась къ Князю съ т
ѣ
мъ-же одушевленіемъ и съ слезами на глазахъ, продолжая размахивать руками.
– В
ѣ
дь все одна, кормилецъ, – старикъ-отъ мой хворый, старый, а я все одна, да одна. – Камень и тотъ треснетъ. Хоть бы помереть, такъ легче бы было; одинъ конецъ, а то сморятъ они меня, отецъ ты нашъ, мочи моей ужъ н
ѣ
тъ. Нев
ѣ
стка съ работы извелась, и мн
ѣ
 тоже будетъ.
– Какъ извелась? отчего?
– Съ натуги, кормилецъ. Взяли мы ее запрошлый годъ изъ Бабурина, – продолжала она слезнымъ голосомъ, – ну баба была и молодая, св
ѣ
жая, смирная: важная была баба, родной. Дома-то у отца за заловками въ хол
ѣ
 жила, нужды не видала, а какъ къ намъ поступила, какъ нашу работу узнала, и на барщину, и дома, и в
ѣ
зд
ѣ
, она, да я. Мн
ѣ
 что? я, баба привышная, она-жъ тяжелая была, да горе стала терп
ѣ
ть, а все маялась – работящая была – ну, надорвалась, сердешная. Стала чахнуть, да чахнуть. Л
ѣ
тось петровками еще на б
ѣ
ду родила, a хл
ѣ
бушка не было, кой-что, кой-что 
ѣ
ли, работа-же сп
ѣ
шная подошла. У ней груди и пересохли. Д
ѣ
тенокъ первинькой былъ, коровенки н
ѣ
ту-ти, да и д
ѣ
ло наше мужицкое, гд
ѣ
 рожкомъ выкормить, а кормить неч
ѣ
мъ; ну изв
ѣ
стно, бабья глупость, она этимъ пуще убиваться стала. А какъ мальчишка померъ, ужъ она съ этой кручины выла, выла, голосила, голосила, да нужда, да работа, все таже, да такъ извелась, сердешная, что къ Покрову и сама кончилась. Онъ ее пор
ѣ
шилъ, бестія. Что я тебя просить хот
ѣ
ла, Ваше Сіятельство – продолжала она, низко кланяясь.
– Что?
– В
ѣ
дь онъ мужикъ еще молодой, отъ меня уже какой работы ждать, нынче жива, а завтра помру. Какъ ему безъ жены быть? В
ѣ
дь онъ теб
ѣ
 не мужикъ будетъ. Обдумай ты насъ какъ нибудь, отецъ ты нашъ.
– То есть ты женить его хочешь? Чтожъ, это д
ѣ
ло.
– Сд
ѣ
лай божескую милость, ты нашъ отецъ, ты наша мать, – и, сд
ѣ
лавъ знакъ своему сыну, она съ нимъ вм
ѣ
ст
ѣ
 грохнулась въ ноги Князя.
– Зач
ѣ
мъ-же ты въ землю кланяешься, – говорилъ Николинька, съ досадой поднимая ее за плечо. – Разв
ѣ
 нельзя такъ сказать. Ты знаешь, что я этаго не люблю. Жени сына, пожалуйста, я очень радъ, коли у тебя есть нев
ѣ
ста на прим
ѣ
т
ѣ
.
Старуха поднялась и утирала рукавомъ сухіе глаза. Давыдка посл
ѣ
довалъ ея прим
ѣ
ру и въ томъ же глупо-апатическомъ положеніи продолжалъ стоять и слушать, что говорила его мать.
– Нев
ѣ
сты-то есть, какъ не быть? Вотъ Васютка Мих
ѣ
йкина, д
ѣ
вка ничего, да в
ѣ
дь безъ твоей воли не пойдетъ.
– Разв
ѣ
 она не согласна?
– Н
ѣ
тъ, кормилецъ, коли
̀
 по согласію пойдетъ?
– Ну, такъ чтожъ д
ѣ
лать? Я принуждать не могу, а вы поищите другую: не у себя, такъ у чужихъ, я охотно заплачу 100, 200 р., только бы шла по своей охот
ѣ
, а насильно выдавать замужъ нельзя. И закона такого н
ѣ
тъ, да и гр
ѣ
хъ это большой.
– Э-э-эхъ кормилецъ! Да статочное ли д
ѣ
ло, чтобы, глядя на нашу жизнь, охотой пошла? Солдатка самая и та такой нужды на себя принять не захочетъ. Какой мужикъ и д
ѣ
вку къ намъ въ дворъ отдастъ. Отчаянный не отдастъ. В
ѣ
дь мы голь, нищета. Одну, скажетъ, почитай, что съ голоду, заморили, такъ и моей тоже будетъ. Кто отдастъ? – прибавила она, недов
ѣ
рчиво качая головой. – Разсуди, Ваше Сіятельство.