Сезон любви
(«А ты хоть раз попробовал меня защитить?! — вдруг подумалось мне. — Хотя что это я? Как он мог меня защитить? От кого? От меня самой? Лучшим способом защиты было бы не затягивать наши отношения на целых пять лет, заранее зная, что они ни к чему не приведут… Если бы он любил меня хотя бы наполовину так, как люблю его я, — то не превращал бы эти годы в одну сплошную и незаживающую рану!»)
Со мною что-то происходило, и я пока не могла понять, что именно. Впервые за все время нашего знакомства с Вадимом я чувствовала себя униженной. И каждая сказанная им фраза приобретала для меня новый смысл.
— Котеночек, давай попрощаемся так, как будто ничего не случилось. Пообещай мне еще раз, что ты не натворишь глупостей, и я буду спокоен до утра.
— Я не вскрою себе вены в пропитанной ароматами ванной и не наглотаюсь снотворного, которого у меня, кстати, и нет, — нервно рассмеялась я. — Ведь ты имел в виду именно это? Успокой свою совесть, любимый.
— Оленька, я…
— И пожалуйста, не звони мне больше, если не можешь сказать мне ничего другого. Наверное, я не самый интересный человек на свете, но все же не настолько, чтобы не вызывать у людей каких-нибудь других чувств, помимо жалости.
— Я…
Я бросила трубку, а затем швырнула телефон на пол. Пластмассовый корпус крякнул и пошел трещинами. Наверное, с этой минуты я осталась без мобильника… Ну и пусть!
* * *Это была далеко не первая бессонная ночь в моей жизни — но, пожалуй, впервые за много-много лет я не провела на мокрой от слез подушке. Час за часом, глядя, как за стеклом сгущается синь, а затем утро расцветает первым зыбким туманом, я стояла у окна и думала. Впервые за много-много лет я думала не о Вадиме и не о своей любви к нему.
Я думала о себе…
Неужели, действительно, — я скучно живу? Неужели я настолько не уважаю себя, чтобы с этим смириться?
Каждый день я встаю, принимаю душ, делаю утреннюю зарядку, рассматриваю в зеркале бледную себя, со страхом замечая все новые и новые морщинки… Потом я делаю макияж — причем делаю его безо всякого удовольствия, одеваюсь — тоже не проявляя к подбору туалета особенного интереса… Я знаю, что впереди меня ждет обычный день, такой же бледный и ничем не примечательный, как и я сама. Я должна слиться с толпой служащих, ехать на работу, держать осанку, вежливо здороваться, улыбаться, говорить комплименты, ходить пешком, пить натуральные соки, исключить сладкое и острое, чистить ботинки с вечера, спать с открытым окном…
Неужели во всем этом было что-то неправильное? Где же, в чем же я ошиблась?
Может быть, надо было назвать такую жизнь тем словом, которое она заслуживает? Вот это слово: рутина! А с рутиной не надо было мириться? Ведь бывало же, бывало, что я, на секунду закрыв глаза, воображала себя каким-то другим, особенным человеком. И тут же вздыхала: да, надо что-то изменить, нужно что-то придумать, как-то раскрасить свое существование новыми несмываемыми красками. Но, подумав об этом, я открывала глаза и вздыхала: непременно сделаю это, но не сейчас. Когда? Да ну когда-нибудь потом, не очень скоро, где-нибудь после морозов, в марте, или даже в мае, словом, когда черемуха зацветет.
А впрочем, я не совсем права. Два или три раза я пыталась начать новую жизнь. С нового понедельника. Просыпалась утром, брала себя за шкирку и весь день старалась следовать новым правилам. Но… хватало меня максимум дня на три-четыре, а чаще всего я срывалась уже к вечеру того же дня… Почему? Надоедало говорить себе: делай то, не забывай про это, заботься о третьем? Или в глубине души я понимала, что заставлять себя делать зарядку и два раза в день чистить зубы еще не означает «изменить свою жизнь»?
Боже мой! А ведь совсем недавно (ведь молодость была совсем недавно!) были у меня и грандиозные планы, и великие мечты… Я хотела писать книги или картины, начать собственное дело, заняться творчеством, познать себя… Было! Было! И совсем незаметно ушло…
И вдруг обожгла новая мысль: а что интересует меня сегодня? Кроме затянувшейся любовной истории с Вадимом — неужели больше ничего? Во всем мире, в том, что уже открыто, и в том, что еще не открыто, не нашлось для меня ничего интересного? Но ведь этого не может быть!
— Ты просто закисла, если не сказать — прокисла, моя дорогая, — сказала я вслух. В тишине квартиры это прозвучало неожиданно громко, как приговор. — Тебя нужно встряхнуть хорошенько. Как там у Вагнера: «…Не мешало бы эту даму в сиреневом отправить на отлов буйволов, это быстро бы излечило ее от тоски…»
По-прежнему глядя в окно, я увидела, как двор пересекает первый дворник. Волоча за собой метлу, он отчаянно зевал, мотал головой, как невыспавшийся щенок.
Ночь ушла. Ей на смену приходило утро.
Тринадцать тысяч тридцать первое утро в моей жизни.
* * *Бессонная ночь — не повод пропускать работу («любимую» работу — усмехнулась я про себя). Но черт меня возьми, если я и сегодня поддамся рутине! Хватит — отравилась! И, решительно рванув на себя дверцу шкафа, я задвигала плечиками. Темная юбка? Мышиного серого цвета свитер с глухим воротом — купленный в свое время единственно из-за того, что был «немарким»? К черту! Я рылась в своих вещах так, как будто сегодня от того, как я буду выглядеть, зависела моя жизнь. Конечно, я не собиралась читать лекции в вечернем платье с открытой спиной или мини-юбке. Но и напяливать на себя эти юбку и свитер или, еще хуже, вот то темно-синее платье с кружевным воротником, в котором я всегда казалась себе похожей на абажур, тоже не стану!
Иначе вызов, который я с сегодня бросила самой себе, не будет стоить выеденного яйца!
Стоп! Вот он! Я встряхнула вытащенный из шкафа брючный костюм: жакет со стоячим воротником, переходящим в высокие лацканы с тончайшей атласной оторочкой. Скроенный точно по фигуре, — а я стройная девушка, хоть этого у меня не отнимешь, — он эффектно контрастировал с широкими брюками с манжетами в стиле марлен. Нежный кремовый цвет костюма даже сейчас, когда я подошла к зеркалу и всего лишь приложила к себе жакет, не снимая его с плечиков, — бросил на мое лицо легкую тень мягкости и нежности.
Это я? Или не я? Неужели все-таки — я?
Так уж получилось, что, однажды купив этот костюм в бутике на Калининском проспекте, я ни разу не решилась его надеть. Мне очень нравился и сам костюм, и то, как я в нем выглядела. Но дни шли за днями, и вещичка в конце концов была задвинута в дальний угол шкафа… «Светлый, непрактичный» — такое оправдание я нашла для своей нерешительности. А на самом деле мне казалось, что в этой вещи я буду смотреться белой вороной на фоне теток из нашей кафедры. Глухое платье или свитер с непременной камеей у ворота, если тебе за пятьдесят, и неброской косынкой, — если ты немного моложе. Такую негласную униформу женщины нашего коллектива поддерживали всегда. И как-то не слишком задумывались — умно ли это? Я, по крайней мере, точно не задумывалась, это факт.
А прическа? Я освободила стянутые в пучок на затылке волосы, и они легли мне на плечи широкой мягкой волной. Густая прядь упала на лоб, я отодвинула ее и, не отнимая руки ото лба, снова вгляделась в свое отражение. У меня же прекрасные волосы! Правда, в каштановой гриве то там, то тут сверкнуло несколько серебряных нитей, но сегодня не тот день, чтобы обращать на это внимание.
Мазилки в косметичке меня разочаровали — неброские цвета, дешевые марки. Засохшую тушь пришлось растирать с яростью индейца, добывающего огонь. Но, в отличие от этого же индейца, я не старалась наложить на лицо боевую раскраску команчи. Просто вдруг, впервые за бог знает сколько времени, мне захотелось подойти к процессу накладывания макияжа хотя бы чуть-чуть творчески. Не просто провести второпях кисточкой по ресницам, а заключить глаза в тщательно прорисованную оригинальную рамку, отчего они вдруг засияли озорным и немного растерянным светом. Не мазнуть губы помадой, а очертить контур самой, пожалуй, выразительной части моего лица. Не начернить брови, а придать им разлет, о котором так любили говорить поэты, воспевающие русскую красоту.