Полуночная свадьба

— Какой успех у девицы де Витри! — пояснил Дюмон со значительным видом.
Франсуаза жестко посмотрела ему в глаза и отвернулась к сцене, на которой танцевала м-ль Кингби под музыку далеких и протяжных флейт. Танцовщица не прибегала к сложным ухищрениям. Прелести ее тела, окутанного легкими и прозрачными тканями, манили зрителей. Ее пластика, жесты и движения ног создавали гармонию. Казалось, она искала ее внутри себя, мало-помалу приближалась к ней и достигала полноты, выражения, творя неповторимый рисунок танца. Из незаметных фигур его возникал пленительный образ.
— Она очень красива, ваша подруга, — заметила Франсуаза, повернувшись к Филиппу ле Ардуа, когда танец закончился и раздались аплодисменты.
Теперь все вышли на лужайку, чтобы посмотреть фейерверк. Франсуаза думала о том, что ей рассказал Буапрео о м-ль Кингби. Англичанка танцами зарабатывала себе на жизнь. Она любила ле Ардуа и ничего не брала от него. Несмотря на настояния Филиппа, она не хотела отказаться от своего ремесла. Она еще совсем недавно подписала контракт с Фоли Бержер, где должна выступить через несколько недель. После каждого выступления м-ль Кингби заболевала — танцы утомляли ее и вредили здоровью, но она упрямо продолжала заниматься балетом.
Вдруг небо осветилось звездным дождем. Начался фейерверк. Потоки искр проносились по небу. Снопы, букеты, каскады расцветали в ночной вышине, радуя красотой и неожиданностью цветных композиций. Внезапно начавшийся фейерверк так внезапно окончился. Франсуаза, прислонившись к буксу аллеи, сорвала один из тысячи маленьких зеленых листочков и взяла его в рот. Почувствовав горечь, она подумала о Викторине де Витри. Ей вспомнилось, как та в саду на улице Варен жевала едкие побеги кустов. Широкое, нехорошее и багровое лицо г-на де Бокенкура встало мысленно перед ней. Совсем потемнело после яркого света фейерверка. В нескольких шагах трое молодых людей беседовали между собой, не видя ее.
— Значит, белокурая дама, которая так вплотную разговаривала с Пюифоном, г-жа Бриньян?
— Как, Поль, неужели ты ее не знаешь?..
— Она недурна, у нее вид потаскушки, но шикарной.
— Черт побери, я предпочел бы племянницу, ту, что сидела впереди ле Ардуа!
— А разве?..
— Еще бы! Ни гроша, и хорошенькая.
— Говорят, она любовница ле Ардуа?
— Да нет же. Художник Дюмон говорил мне...
Франсуаза, покраснев от стыда, убежала подальше от злых языков. Начали разъезжаться. Кареты столпились у решетки. Их фонари вытянулись светящейся нитью.
— Вы мою дочь не видели? — спросила, увидев Франсуазу, баронесса де Витри. С ней рядом стояли г-н де ла Вильбукар и его жена Люси де ла Вильбукар.
Люси шепнула Франсуазе:
— Приведите ее скорее. Она в маленькой гостиной над лестницей. — От Люси пахло табаком, и она еле сдерживалась, кусая свои маленькие черные усики, чтобы не рассмеяться.
Франсуаза побежала в дом. Большая нижняя гостиная пуста. Она поднялась по лестнице и толкнула дверь. Кто-то быстро встал с дивана. Г-н де Бокенкур! На его широком багровом лице играла скверная улыбка. Он стоял, наполовину заслоняя своим массивным телом Викторину де Витри, которая опускала юбку и поправляла корсаж. Секунда прошла в молчании.
— Ваша мать ищет вас, Викторина. — Франсуаза обратилась к Викторине не как обычно, на «ты».
Викторина дерзко смерила ее взглядом:
— Хорошо, милая, я иду.
Баронесса де Витри встретила дочь раздраженно, держа в руках ее манто. Викторина спокойно ответила ей на ее материнский выговор:
— Но, мама, мне было так весело! — и добавила, глядя на Франсуазу уголком глаз: — Г-н де Бокенкур мне все показал!
Почти все разъехались. Погасли огни. Воздух посвежел. Запах смятого газона примешивался к аромату ночных листьев. Г-н де Серпиньи ораторствовал среди небольшой кучки людей.
Г-жа де Бриньян, наконец, появилась вместе с юным г-ном де Пюифоном. Ее прическа опять потеряла свою форму.
— Франсуаза, мы отвезем домой г-на де Пюифона, — проговорила она, обратившись к Франсуазе.
Г-н де Пюифон поклонился, всегда улыбающийся и корректный.
— Не забудьте же завтра зайти ко мне! — крикнул издали г-н де Серпиньи какому-то молодому человеку.
Г-жа Бриньян села в карету. Де Пюифон поместился на передней скамеечке и захлопнул дверцу. Слышался громкий смех Бокенкура и неприятный голос Дюмона. Франсуаза угадывала, о чем они могли говорить. Она страдала. Старая лошадь шла вялой рысцой. По временам внезапный и беглый свет фонаря позволял Франсуазе видеть г-жу Бриньян и г-на де Пюифона, которые на мгновение разнимали свои руки, чтобы затем возобновить в темноте свое прерванное объятие.
 Глава десятая 
После анонимной записки г-на де Бокенкура Франсуаза ни одного конверта не открывала без боязни. Она медлила распечатывать его. И только когда узнавала почерк ле Ардуа или Буапрео, извещавших ее то о визите, то о каких-нибудь мелких событиях текущей жизни, вскрывала корреспонденцию. К тому же только они писали ей. Г-н де Берсенэ не мог держать в больных руках перо. Иногда, впрочем, Франсуазе приходили письма из Германии, Англии или Америки. Маленькая заграничная марка напоминала ей о далеких, почти забытых местах и лицах, наполовину изгладившихся из памяти. Через несколько дней после лувесьенского праздника Франсуазе передали два письма, которые принес консьерж. Франсуаза в это время причесывалась. Настроение у нее оставляло желать лучшего. Она никак не могла закончить прическу. Наконец, повозившись с волосами некоторое время, она оставила свое занятие. Толстая коса осталась на плечах нетронутой. Франсуаза взяла один из конвертов, запечатанный большой сургучной печатью с гербом баронессы де Витри. Г-жа де Витри писала ей:
 «Сударыня, 
 Мое большое желание доставить удовольствие князю де Берсенэ и особое внимание, которое он, по-видимому, проявляет к вам, не могут помешать мне уведомить вас о решении, которое я с большим сожалением объявляю вам, но принять его меня обязывает долг матери. Итак, я буду вам очень признательна, сударыня, если вы перестанете посещать мой дом и соблаговолите с этого момента рассматривать как поконченные отношения, в которых я не буду раскаиваться, если вы согласитесь сами положить им конец, ставить который мне было бы бесконечно тяжело. Если бы речь шла обо мне одной, я не дошла бы до этой печальной крайности, но моей дорогой Викторине не так легко переносить неудобства знакомства, на которое в обществе, в конце концов, может быть не без основания могли бы посмотреть с изумлением. Поэтому я буду просить вас также воздержаться от всякой попытки поколебать мою дочь в решении, огорчающем ее сердце, но делающем честь ее уму, так как она показала достаточно благоразумия признать своевременность меры, о которой она сожалеет, но которую одобряет. 
 Я должна прибавить, сударыня, что мотивы, побуждающие меня требовать вашего удаления, заключаются не столько в вас самих, сколько в окружающих вас лицах. Поверьте, что я искренне сожалею о вашем бессилии избегнуть прискорбных последствий: что поделаешь, приходится жить в обстановке, в которой Богу было угодно поселить нас; я лишь жалею вас за то, что вы в ней находитесь. Дочь моя разделяет мое мнение, так как, отдавая должное деликатности ваших чувств, приличию вашего поведения и разумности ваших мнений, она все же принуждена была согласиться, что ваша дружба — о, вовсе не по вашей вине! — может быть опасной для нее не столько благодаря вам, сколько благодаря вашему положению. 
 Мне было бы очень неприятно излишне распространяться на эту щекотливую тему, но мне хотелось объяснить вам необходимость моего поступка. Кроме того, я не считала правильным принять свое решение, не посоветовавшись предварительно с заслуживающими доверия людьми. Я назову вам двух, которые поддержали меня в моем решении, нисколько не опорочив вас, можете быть уверены в этом. Эти люди — г-да де Бокенкур и де Серпиньи. Одни их имена служат ручательством их беспристрастия...»