Полное собрание стихотворений под ред. Фридмана

 
Перевод 1-й сатиры Боало 
("Бедняга и поэт, и нелюдим несчастный...") 
Бедняга и поэт, и нелюдим несчастный, 
Дамон, который нас стихами всё морил, 
Дамон, теперь презрев и славы шум напрасный, 
Заимодавцев всех своих предупредил. 
Боясь судей, тюрьмы, он в бегство обратился, 
Как новый Диоген, надел свой плащ дурной, 
Как рыцарь, посохом своим вооружился 
И, связку навязав сатир, понес с собой. 
Но в тот день, из Москвы как в путь он собирался, 
Кипя досадою и с гневом на глазах, 
Бледнее, чем Глупон, который проигрался, 
Свой гнев истощевал почти что в сих словах: 
«Возможно ль здесь мне жить? Здесь честности не знают! 
Проклятая Москва! Проклятый скучный век! 
Пороки все тебя лютейши поглощают, 
Незнаем и забыт здесь честный человек. 
С тобою должно мне навеки распроститься, 
Бежать от должников, бежать из всех мне ног 
И в тихом уголке надолго притаиться. 
Ах! если б поскорей найти сей уголок!.. 
Забыл бы в нем людей, забыл бы их навеки. 
Пока дней парка нить еще моих прядет, 
Спокоен я бы был, не лил бы слезны реки. 
Пускай за счастием, пускай иной идет, 
Пускай найдет его Бурун с кривой душою, 
Он пусть живет в Москве, но здесь зачем мне жить? 
Я людям ввек не льстил, не хвастал и собою, 
Не лгал, не сплетничал, но чтил, что должно чтить. 
Святая истина в стихах моих блистала 
И музой мне была, но правда глаз нам жжет. 
Зато фортуна мне, к несчастью, не ласкала. 
Богаты подлецы, что заполняют свет, 
Вооружились все против меня и гнали 
За то, что правду я им вечно говорил. 
Глупцы не разумом, не честностью блистали, 
Но золотом одним. А я чтоб их хвалил!.. 
Скорее я почту простого селянина, 
Который потом хлеб кропит насущный свой, 
Чем этого глупца, большого господина, 
С презреньем давит что людей на мостовой! 
Но кто тебе велит (все скажут мне) браниться? 
Немудрено, что ты в несчастии живешь; 
Тебе никак нельзя, поверь, с людьми ужиться: 
Ты беден, чином мал — зачем же не ползешь? 
Смотри, как Сплетнин здесь тотчас обогатился, 
Он князем уж давно... Таков железный век: 
Кто прежде был в пыли, тот в знати очутился! 
Фортуна ветрена, и этот человек, 
Который в золотой карете разъезжает, 
Без помощи ее на козлах бы сидел 
И правил лошадьми, — теперь повелевает, 
Теперь он славен стал и сам в карету сел. 
А между тем Честон, который не умеет 
Стоять с почтением в лакейской у бояр, 
И беден, и презрен, ступить шага не смеет; 
В грязи замаран весь, он терпит холод, жар. 
Бедняга с честностью забыт людьми и светом: 
Итак, не лучше ли в стихах нам всех хвалить? 
Зато богатым быть, в покое жить нагретом, 
Чем добродетелью своей себя морить? 
То правда, государь нам часто помогает 
И музу спящую, лишь взглянет, — оживит, 
Он Феба из тюрьмы нередко извлекает. 
Чего не может царь!.. Захочет — и творит. 
Но Мецената нет, увы! — и Август дремлет. 
Притом захочет ли мне кто благотворить? 
Кто участь в жалобах несчастного приемлет, 
И можно ли толпу просителей пробить, 
Толпу несносную сынов несчастных Феба? 
За оду просит тот, сей песню сочинил, 
А этот — мадригал. Проклятая от неба, 
Прямая саранча! Терпеть нет боле сил!.. 
И лучше во сто раз от них мне удалиться. 
К чему прибегнуть мне? Не знаю, что начать? 
Судьею разве быть, в приказные пуститься? 
Судьею?.. Боже мой! Нет, этому не быть! 
Скорее Стукодей бранить всех перестанет, 
Скорей любовников Лаиса отошлет 
И мужа своего любить как мужа станет, 
Скорей Глицера свой, скорей язык уймет, 
Чем я пойду в судьи! Не вижу средства боле, 
Как прочь отсюдова сейчас же убежать 
И в мире тихо жить в моей несчастной доле, 
В Москву проклятую опять не заезжать. 
В ней честность с счастием всегда почти бранится, 
Порок здесь царствует, порок здесь властелин, 
Он в лентах, в орденах повсюду ясно зрится, 
Забыта честность, но фортуны милый сын, 
Хоть плут, глупец, злодей, в богатстве утопает, 
И даже он везде... Не смею говорить... 
Какого стоика сие не раздражает? 
Кто может, не браня, здесь целый век прожить? 
Без Феба всякий здесь хорошими стихами 
Опишет город вам, и в гневе стихотвор 
На гору не пойдет Парнас с двумя холмами. 
Он правдой удивит без вымыслов убор. 
«Потише, — скажут мне, — зачем там горячиться? 
Зачем так свысока? Немного удержись! 
Ведь в гневе пользы нет: не лучше ли смириться? 
А если хочешь врать, на кафедру взберись, 
Там можно говорить и хорошо, и глупо, 
Никто не сердится, спокойно всякий спит. 
На правду у людей, поверь мне, ухо тупо». 
Пусть светски мудрецы, пусть так все рассуждают! 
Противен, знаю, им всегда был правды свет. 
Они любезностью пороки закрывают, 
Для них священного и в целом мире нет. 
Любезно дружество, любезна добродетель, 
Невинность чистая, любовь, краса сердец, 
И совесть самая, всех наших дел свидетель, 
Для них — мечта одна! Постой, о лжемудрец! 
Куда влечешь меня? Я жить хочу с мечтою. 
Постой! Болезнь к тебе, я вижу, смерть ведет, 
Уж крылия ее простерты над тобою. 
Мечта ли то теперь? Увы, к несчастью, нет! 
Кого переменю моими я словами? 
Я верю, что есть ад, святые, дьявол, рай, 
Что сам Илья гремит над нашими главами. 
А здесь в Москве... Итак, прощай, Москва, прощай!..