Мы с тобой. Дневник любви

Но вот пришло время, и она сама полюбила, и больше не могла собой жертвовать, и поняла значение своей «чепухи» для себя, то есть, в сущности, она себя поняла. С этого момента в девушке зачалась женщина, влекомая слепой судьбой к жизни рода, чтобы родить и сделаться собственницей своего ребёнка, эксплуататором для него своего мужа, организатором своего дома и т. д.
Вот что именно сейчас и происходит с В., воспитанной на идеях истинного христианства. Она теперь похожа на Церковь, некогда ставшую перед необходимостью считаться с рождением плотского человека, а не только духовного.
В силу своей духовности (воспитания в нигилистическом отношении к материи) она теперь будет как-то иначе относиться ко всему материальному.
А то было — скажешь: «Вот я сегодня нахалтурил денег!» Я радуюсь, а она: «Да на что это нужно?» Или вот я хотел квартиру сменять, а ей противно этим заниматься в то время, как любовь в самом разгаре.
Если у неё даже и не будет ребёнка, то все равно она меня превратит в своего ребёнка. Итак, если думать о себе, то ребёнка не надо иметь, если же думать о ней, то для её личного счастья это нужно.
«Бог любит не всех одинаково, а каждого больше» (из письма Олега, — он там приводит эти слова к нему Ляли и говорит, что в них выражено христианское откровение о значении Личности), — вот чудесно-то!
Жить надо как живу, погружаясь в её душу: она неисчерпаема. «А вы исчерпаетесь», — сказала она мне когда-то. Это возможно... Только когда ещё это будет и будет ли когда-нибудь?
Если она неисчерпаема и если я люблю её, то как могу я исчерпаться?
Вот когда понял я, за что она так грубо накинулась на меня («Вы стары, вам надо было сойтись со мной 10 лет назад»), когда я сказал, что страшусь нашего вечного «вместе», что для поэзии, кажется, необходимо одиночество. От моих слов она прямо упала на ковёр, стала на коленках и рыдала, рыдала как ребёнок. Между тем я это сказал не о существе дела, а о привычке бытия. По существу, вся суть, вся мораль этого переворота, что, в противоположность Олегу, я соединяюсь с ней в духе и в плоти: я всё ей отдаю, как и она всё мне отдаёт.
Христа я понимаю со стороны и как хорошее Начало чувствую с детства. Но как живую Личность я его не чувствую. Это у неё Он как живой. И я могу воспринять Его только через неё. Сильней и сильней любя её, я могу приблизиться к Нему.
Загорск. Моё письмо. «Скоро 12 часов 24-го, а завтра я должен дать ответ окончательный, решительный. Правда, ты не ставила мне ультиматума, но я чувствую, что так надо сделать, и сам себе ставлю такой ультиматум от твоего имени: я или они. Ну вот, я всё обдумал, всё взвесил. Отвечаю тебе. Моя повадка относиться к людям попросту, исходя из моего наивного и обычного в русское народе верования, что будто бы Бог любит равно, — эта повадка, признаю, больше мне не годится. Отсюда произошёл мой «мезальянс», по словам Герцена, посеянное несчастье. Через мою любовь к тебе вскрылась бездонная пошлость моего бытия.
Теперь я думаю по-другому: «...не всех одинаково, а каждого больше». Теперь я перехожу на сторону автора этого выражения решительно, без компромиссов и навсегда. Не говоря, в какой форме, я порываю связь. И на вопрос: «Ты или они» — решительно говорю: «Ты». Это и да будет исходной точкой моей попытки создать нам обоим как будто бы и заслуженное удовлетворение вроде счастья.
Дать такой ответ мне было недёшево, и едва ли у меня хватит сил жить без тебя. Вот почему, если попытка моя не удастся, то, куда ты пойдёшь, тоже пойду и я (к той двери, о которой ты мне писала) — и мы будем вместе».
Секрет наших отношений, что художник напал на своего рода художника с ярким лучом внимания к ней самой, а не к принципу, как это делает её Каренин[18]. Ему дела нет до неё, ему важен принцип брака, в глубине которого таится личная потребность уверенно заниматься чем-то своим, не имеющим никакого отношения к жизни.
 Записи М. М. последующих лет:
 «Всякое искусство предполагает у художника наивное, чистое, святое бесстыдство рассказывать, показывать людям такую интимно-личную жизнь свою, от которой в былое время даже иконы завешивали.
 Розанов этот секрет искусства хорошо понял, но он был сам недостаточно чист для такого искусства и творчеством своим не снимает, а, напротив, утверждает тот стыд, при котором люди иконы завешивали».
 «Да, конечно, путь художника есть путь преодоления этого стыда: художник снимает повязки с икон и через это в стыде укрываемое делает святым. Но Ляля, не владея никаким искусством, стала делать любовь свою как искусство.
 Вот почему только художник мог понять её и только художника могла она полюбить».
 «...Меня это поразило с самого начала, что Ляля была уверена, как великий художник, знающий, куда она идёт...»
 «Вдруг мне блеснуло, что муж её поповского происхождения, что он требовал только от неё семейственности и труда, не возвышаясь до искусства, до поэзии.
 Мне вспомнилось, как Розанов не то мне говорил, не то где-то написал, что духовенство наше бездарно в отношении поэзии.
Когда я об этом сказал Ляле, она вспомнила одну свою рубашечку ночную, столь изящную, что мужу своему она так её и не посмела показать: перед ним ей было стыдно».
 Александр Васильевич был несравнимо глубже и, главное, несчастней. И ещё — он был человек достоинства и чести... Но пусть останется здесь так, как записал.
 27 марта. 
 
Её плен горше моего в тысячу раз и есть настоящий плен Кащея Бессмертного. Её «Кащей», забравши в себя идею христианского единства любви, очень практически использовал её: под покровом обязательного единства он вообще может выбросить вон самую страшную борьбу человека за живое чувство к женщине, за обязательство и риск быть на каждый день по-новому, быть живым и следить за её переменами с напряжённым вниманием. А Кащей, обеспечив себя верой христианина в формальное единство любви, покойно живёт себе и занимается своими делами.
Дай Бог мне тоже не остановиться на чём-то своём... и забыть о внимании, потому что любить — значит быть внимательным.
Вот теперь стало понятным, почему, не разделавшись с прошлым, она не смела сказать мне «люблю». Потому что в её «люблю» входит и само дело любви; но как любить-делать, если руки связаны, если душа в плену?
При разговоре все обычные понятия, даже очень высокие, как Бог или любовь, она непременно берёт в кавычки (в смысле «так называемые»). Делать это можно различными способами. Она делает это как-то по-своему. Она в постоянной борьбе с бытом, с пошлостью. И это и может служить двигателем в дальнейшем нашем путешествии. Сила же любви во внимании: надо быть к ней внимательным.
 29 марта. 
 
Весна воды в полном разгаре. Грачи, но ни жаворонков, ни скворцов ещё нет. Ездил снимать жилище в деревне Тяжино под Бронницами для нашей весны и нашёл такую прелесть, о какой и не мечтал. Переживая вместе с весной обмен мыслей с Л., утверждаюсь всё больше и больше в своём праве на это счастье и обязанности своей его достичь и охранять...
 30 марта. 
 
Всё думаю о покинутой мною женщине. Мне тяжело не от её страдания, столь простого, а от соседства моей сложнейшей любви (от которой должно родиться нечто не только для моего личного удовлетворения, а может быть, и ещё для кого-нибудь), соседства этой любви со страданьем впустую.