Чувственность

Марибель иногда повторяла, положив ладонь на пока еще плоский живот: «Моя мама растила меня одна, и, по-моему, получилось неплохо». Но каждый раз, когда она говорила это, в ее глазах появлялись слезы. Памела утешала ее, как могла, однако в глубине души опасалась, что Марибель может оказаться права. Никалс не возвращался.
— Она расстроена больше, чем хочет показать, да? — спросил Роналд и, прежде чем Памела успела ответить, добавил: — А ваш отец? Как он?
— Лучше. — Она огляделась по сторонам. Последние лучи вечернего зимнего солнца заглядывали в кабинет, бросая красные отблески на персиковый ковер, на письменный стол и на висящие на стенах фотографии.
— Не думаю, что ваш отец действительно болен, — предположил Роналд. — Скорее он хочет увериться, что я останусь приглядывать за вами.
— Конечно, папа болен, — отозвалась Памела, в глубине души не возражавшая против подобной беззащитности отца, которая давала ей определенную свободу действий. — И он действительно беспокоится обо мне. С тех пор как умерла мама… — Памела пожала плечами, — я чувствую себя виноватой, когда мы ссоримся. Глядя на отца, трудно поверить, но он… очень чувствительный.
— Очень чувствительный, — согласился Роналд, ослепительно улыбнувшись.
— Папа не любит показывать свои чувства, но он заботится обо мне, — сказала она, силясь отвести глаза от красивого лица своего собеседника.
Пару дней назад отец, просматривая досье Роналда, обнаружил, что в эту субботу у него день рождения. Тогда он попросил Памелу пригласить семью Роналда на обед. Она согласилась, надеясь наладить отношения с отцом, хотя подобное желание показалось ей странным. Затем судья Гарди неожиданно заболел и настоял, чтобы дочь взяла на себя все заботы о предстоящем обеде. Это отчасти было ей на руку: поскольку приготовления происходили втайне от виновника торжества, у Памелы наконец-то появилась причина избегать Роналда. Вдобавок у него теперь не было возможности расспрашивать ее о письмах.
Она молилась, чтобы он никогда не выяснил правду. На ее долю выпало бы невероятное унижение, если бы Роналд узнал, что таким образом Памела старалась привлечь его внимание.
Солнце зашло, и воцарился полумрак, придавая обстановке комнаты интимность. Памела потрясла головой, пытаясь прогнать наваждение, и с усмешкой посмотрела на Роналда.
— Оставь в покое мою личную жизнь. Договорились?
Роналд не ответил. Он смотрел на Памелу таким пристальным взглядом, словно желал проникнуть ей в душу. Памела растерялась. Она не знала, зачем он пришел сюда, она не знала, что следует ему сказать, как ей вести себя. Откинувшись на спинку кресла, она посмотрела на Роналда с самым непринужденным видом, на которой только была способна в теперешней ситуации.
— Ладно, что я могу для тебя сделать?
— Кое-что можете, — протянул он.
Вряд ли в его словах был сексуальный подтекст, но рука Памелы словно сама собой поднялась, чтобы поправить волосы, и ей захотелось, чтобы на ней было надето нечто иное, нежели простой белый свитер и синие брюки, — что-нибудь шелковое, изящное, облегающее… что-нибудь, что напомнило бы Роналду недавнюю ночь. Он был высок, красив, широкоплеч, уверен в себе. Памела поняла, что хочет его — прямо сейчас. Безумно хочет…
Она отвела взгляд, поднялась и обогнула стол, подходя к нему. Зачем он пришел? Что ему надо? Лучше сделать то, что он от нее хочет, подумалось Памеле, и закончить беседу, прежде чем дело зайдет слишком далеко.
— Я готова тебя выслушать, — сказала она, молясь, чтобы эмоции, овладевшие ею, не отразились в голосе.
— Спасибо, — ответил Роналд, не отрывая от нее взгляда, затем вновь замолчал.
Памела потеряла терпение. Четыре дня, проведенные рядом с ним, заставили ее желать его так, как она никогда не желала ни одного мужчину.
— Итак, — сказала она резко, — чего тебе надо?
Голос Роналда прозвучал удивительно ехидно:
— А что, вы куда-то спешите? Мне так не показалось.
Она постаралась не замечать растущего между ними напряжения. Если бы она была Марибель, то не сомневалась бы, что взгляд Роналда означает желание немедленно отправиться с ней в постель. Но он не хотел ее, Памелу. Он недвусмысленно дал ей это понять. Так в чем же дело?
Неожиданно Роналд взял ее за рукав. Она опустила глаза, рассматривая его длинные пальцы.
— Синтетический, — прошептала Памела.
При звуке ее голоса Роналд вскинул глаза, словно она разрушила чары, его губы беззвучно шевелились. На самом деле он не собирался прикасаться к ней и только что с изумлением обнаружил, что сделал это.
— Гмм…
— Свитер, — пояснила Памела. — Он синтетический.
Его взгляд сделался странным, каким-то потерянным.
— Мягкий… на ощупь, — прошептал Роналд.
— Возможно, — заметила она сухо. — Ты хотел поговорить со мной?
Он помедлил, прежде чем ответить:
— Да, хотел. — Его взгляд скользнул по телу Памелы, заставив ее задрожать.
— Ну, так говори, — поторопила она.
— Может быть, это вы мне что-нибудь скажете? — спросил Роналд. — Например, почему вы на меня так смотрите?
Памела желала, чтобы ее сердце перестало биться в таком бешеном ритме. Как можно более ровным тоном она произнесла:
— Как это — так?
— Странно.
— Разве? Может быть, ты просто видишь то, что тебе хочется видеть?
На мгновение его взгляд расфокусировался. Глаза смотрели сквозь нее, и, казалось, он был далеко отсюда — может быть, снова переживал ту ночь, когда держал ее, обнаженную, в своих объятиях. Но это длилось недолго. Роналд вернулся. Его взгляд снова стал острым и пристальным.
— Не думаю, — произнес он.
— Я устала от твоих допросов. Если ты не интересуешься мною, какое тебе дело до моей личной жизни?
— Я на службе. Мне до всего есть дело.
— Я заметила это несколько ночей назад.
Его взгляд словно прожег ее насквозь.
— Да?
Конечно, заметила. Не в силах бороться с собой, Памела с нарочитой неторопливостью провела кончиками пальцев по отвороту его пиджака.
— Ты помешал мне работать только затем, чтобы удовлетворить свое любопытство?
Роналд перехватил ее руку, прижал к своей груди и мягко произнес:
— Не искушайте меня.
— О, — прошептала Памела насмешливо, — я думала, ты выше всего этого.
— Надеюсь, что так.
Памела понимала, что он прав. Не желая давать ему шанса вновь отвернуть ее, она отстранилась сама.
— Если хочешь знать, я всегда была домашней девочкой. Ни с кем не дружила, кроме Марибель…
Это была правда, горькая правда. У нее всегда было множество знакомых, и никогда — по-настоящему близких друзей.
Роналд вопросительно поднял бровь.
— И вы искали утешения у мужчин?
Памела покачала головой.
— Боюсь, ты понял меня превратно.
— Скорее всего, — неожиданно признал Роналд. — Послушайте, — добавил он, — я прошу прощения, Памела.
— Прощения?
— Да.
Его голос стал тише, пальцы вновь отыскали рукав ее свитера, а затем скользнули вниз. Их руки соприкоснулись, и опять словно бы электрическая искра проскочила между ними. Памела смотрела на него, ошеломленная, ее сердце снова бешено стучало.
— Ты, правда, только что назвал меня Памелой?
Роналд посмотрел на нее смущенно.
— А что?
— Словно ты не знаешь. — Она пристально изучала его. — Обычно ты называешь меня мисс Гарди.
— Да, — отозвался он странным голосом. — Да, я назвал тебя Памелой.
— Может, тебе не стоило этого делать, — медленно произнесла она, спрашивая себя, что все это должно означать и что ей, в конце концов, делать с собой. — Что ты собирался сказать?
— Я пришел извиниться… Памела.
Вот опять — Памела, Черт!
— За что?
Он медлил, глядя мимо нее на семейные фотографии, висящие на стенах, и ее сердце готово было выпрыгнуть из груди. Этот человек был опасен. Он смотрел на фотографии так, словно пытался понять истинную сущность ее, Памелы, осознать, как она чувствовала себя все эти годы — единственный ребенок, живущий в тени могущественных родителей. Он мог предположить, что ее разнузданное поведение было проявлением комплекса неполноценности. Подобный «неправильный» образ жизни зачастую казался ей безопаснее, чем попытка соответствовать стандартам Гарди.