Собрание сочинений в трех томах (Сказки, Том 1)

ГОРНЫЙ МАСТЕР 
Катя, - данилова-то невеста, - незамужницей осталась. Года два либо три прошло, как Данило потерялся,- она и вовсе из невестинской поры вышла. За двадцать-то годов, по-нашему по-заводскому, перестарок считается. Парни таких редко сватают, вдовцы больше. Ну, а эта Катя, видно, пригожа была, к ней все женихи лезут, а у ней только и слов: 
- Данилу обещалась. 
Ее уговаривают: 
- Что поделаешь! Обещалась, да не вышла. Теперь об этом и поминать не к чему. Давно человек изгиб. 
Катя на своем стоит: 
- Данилу обещалась. Может, и придет еще он. 
Ей толкуют: 
- Нет его в живых. Верное дело. 
А она уперлась на своем: 
- Никто его мертвым не видал, а для меня он и подавно живой. 
Видят - не а себе девка, - отстали. Иные насмех еще подымать стали: прозвали ее мертвяковой невестой. Ей это прильнуло. Катя Мертвякова да Катя Мертвякова, ровно другого прозванья не было. 
Тут какой-то мор на людей случился, и у Кати старики-то оба умерли. Родство у нее большое. Три брата женатых да сестер замужних сколько-то. Рассорка промеж ними и вышла - кому на отцовском месте оставаться. Катя видит, - бестолковщина пошла, и говорит: 
- Пойду-ко я в данилушкову избу жить. Вовсе Прокопьич старый стал. Хоть за ним похожу. 
Братья-сестры уговаривать, конечно: 
- Не подходит это, сестра. Прокопьич хоть старый человек, а мало ли что про тебя сказать могут. 
- Мне-то, - отвечает, - что? Не я сплетницей стану. Прокопьич, поди-ко, мне не чужой. Приемный отец моему Данилу. Тятенькой его звать буду. 
Так и ушла. Оно и то сказать: семейные не крепко вязались. Про себя думали: лишний из семьи - шуму меньше. А Прокопьич что? Ему это по душе пришлось. 
- Спасибо, - говорит, - Катенька, что про меня вспомнила. 
Вот и стали они поживать. Прокопьич за станком сидит, а Катя по хозяйству бегает - в огороде там, сварить-постряпать и протча. Хозяйство невелико, конечно, на двоих-то... Катя - девушка проворная, долго ли ей!.. Управится и садится за какое рукоделье: сшить-связать, мало ли. Сперва у них гладенько катилось, только Прокопьичу все хуже да хуже. День сидит, два лежит. Изробился, старый стал. Катя и заподумывала, как они дальше-то жить станут. 
"Рукодельем женским не прокормишься, а другого ремесла не знаю". 
Вот и говорит Прокопьичу: 
- Тятенька! Ты бы хоть научил меня чему попроще. 
Прокопьичу даже смешно стало. 
- Что ты это! Девичье ли дело за малахитом сидеть! Отродясь такого не слыхивал. 
Ну, она все ж таки присматриваться к прокопьичеву ремеслу стала. Помогала ему, где можно. Распилить там, пошлифовать. Прокопьич и стал ей то-другое показывать. Не то, чтобы настояще. Бляшку обточить, ручки к вилкам-ножам сделать и протча, что в ходу было. Пустяшно, конечно, дело, копеечно, а все разоставок при случае. 
Прокопьич недолго зажился. Тут братья-сестры уж понуждать Катю стали: 
- Теперь тебе заневолю надо замуж выходить. Как ты одна жить будешь? Катя их обрезала: 
- Не ваша печаль. Никакого мне вашего жениха не надо. Придет Данилушко. Выучится в городе и придет. 
Братья-сестры руками на нее машут: 
- В уме ли ты, Катерина? Эдакое и говорить грех ! Давно умер человек, а она его ждет! Гляди, еще блазнить станет. 
- Не боюсь, - отвечает, - этого. Тогда родные спрашивают; 
- Чем ты хоть жить-то станешь? 
- Об этом, - отвечает, - тоже не заботьтесь. Продержусь одна. 
Братья-сестры так поняли, что от Прокопьнча деньжонки остались, и опять за свое: 
- Вот и вышла дура! Коли деньги есть, мужика, беспременно, в доме надо. Неровен час, - поохотится кто за деньгами. Свернут тебе башку, как куренку. Только и свету видела. 
- Сколько, - отвечает, - на мою долю положено, столько и увижу. 
Братья-сестры долго еще шумели. Кто кричит, кто уговаривает, кто плачет, а Катя эаколодила свое: 
- Продержусь одна. Никакого вашего жениха не надо. Давно у меня есть. 
Осердились, конечно, родные: 
- В случае, к нам и глаз не показывай ! 
- Спасибо, - отвечает, - братцы милые, сестрицы любезные! Помнить буду. Сами-то не забудьте - мимо похаживайте! 
Смеется, значит. Ну, родня и дверями хлоп. Осталась Катя одна-одинешенька. Поплакала, конечно, сперва, потом и говорит: 
- Врешь! Не поддамся! 
Вытерла слезы и по хозяйству занялась. Мыть да скоблить - чистоту наводить. Управилась - и сразу к станку села. Тут тоже свой порядок заводить стала. Что ей не нужно, то подальше, а что постоянно требуется, то под руку. Навела так-то порядок и хотела за работу садиться. 
"Попробую сама хоть одну бляшку обточить". 
Хватилась, а камня подходящего нет. Обломки данилушковой дурман-чаши остались, да Катя берегла их. В особом узле они были завязаны. У Прокопьича камня, конечно, много было. Только Прокопьич до смерти на больших работах сидел. Ну, и камень все крупный. Обломышки да кусочки все подобрались порасходовались на мелкую поделку. Вот Катя и думает: 
"Надо, видно, сходить на руднишных отвалах поискать. Не попадет ли подходящий камешок". 
От Данилы да и от Прокопьича она слыхала, что они у Змеиной горки брали. Вот туда и пошла. 
На Гумешках, конечно, всегда народ: кто руду разбирает, кто возит. Глядят на Катю-то - куда она с корзинкой пошла. Кате это нелюбо, что на нее зря глаза пялят. Она и не стала на отвалах с этой стороны искать, обошла горку- то. А там еще лес рос. Вот Катя по этому лесу и забралась на самую Змеиную горку да тут и села. Горько ей стало - Данилушку вспомнила. Сидит на камне, а слезы так и бегут. Людей нет, лес кругом, - она и не сторожится. Так слезы на землю и каплют. 
Поплакала, глядит - у самой ноги малахит-камень обозначился, только весь в земле сидит. Чем его возьмешь, коли ни кайлы, ни лома? Катя все ж таки пошевелила его рукой. Показалось, что камень не крепко сидит. Вот она и давай прутиком каким-то землю отгребать от камня. Отгребла, сколько можно, стала вышатывать. Камень и подался. Как хрупнуло снизу, - ровно сучок обломился. Камешок небольшой, вроде плитки. Толщиной пальца в три, шириной в ладонь, а длиной не больше двух четвертей. Катя даже подивилась: 
-Как раз по моим мыслям. Распилю его, так сколько бляшек выйдет. И потери самый пустяк. 
Принесла камень домой и сразу занялась распиливать. Работа не быстрая, а Кате еще надо по домашности управляться. Глядишь, весь день в работе, и скучать некогда. Только как за станок садиться, все про Данилушку вспомнит: