Без социалистического реализма (рассказы)
Однако, как бы там ни было, но в условиях построенного социализма при победном движении к коммунизму, воры, мазурики, бандиты и жулики стали куда благороднее. Если этот замечательный прогресс будет так стремительно развиваться и дальше, то к моменту построения коммунизма уголовники, возможно, вообще, действуя по способности и приобретая по потребности, будут оставлять на месте преступления букеты роз и фиалок.
К этому дело и идет. Благородство среди уголовников растет. А вот вам и неопровержимый факт.
Как-то ночью, лунною и морозною, шел домой после какого-то ученого заседания академик Возявленский, один из ведущих химиков. Ученые мужи, как известно, в любом состоянии всегда думают, чего-то там изобретают, анализируют, а поэтому очень рассеянны. И вот, когда академик Возявленский, отворив калитку, зашел к себе во двор (жил он во флигеле, в глубине двора), и когда две фигуры, вынырнув из-за снежного сугроба, подступили к нему, он посмотрел на них восторженными старческими глазами и сказал:
-- Коллеги, а все-таки це три, аш два, о два...
-- Ну, не чумри! -- глухим басом прервала, возможно, гениальнейшую формулу академика одна фигура и толкнула академика слегка в живот: -Сдрючивай это!
Но все же академик Возявленский был так занят своими мыслями, что только после того, как с него сняли шубу, он несколько удивленно спросил:
-- Мы с вами знакомы?
-- Скидывай клифт, -- спокойно буркнул басистый.
-- То есть, что значит "клифт"?
-- Спинжак, старик, спинжак! -- охотно перевел второй тоненьким тенорком кошачьего тембра. -- Сдрючивай спинжак, понял? Раз мы тебе забарали, дак не вертухайся!.. Ты наш, понял7
С академика сняли пиджак, а потом все пошло гладко.
-- Давай гудочек! -- сняли галстук.
-- Скидывай бабочку, -- сняли рубашку.
-- Федька, достань лопатник!
Академик почувствовал, как у него пошарили в карманах брюк.
-- Пахан, лопатник у него был в клифте, а издесь бочата, рыжие бочата. Понял?
-- Простите, вы на каком это языке говорите? -- поинтересовался академик.
-- Ты, старик, мине не ботай, а то как дам по рогам! -- предупредил басистый, но кошачий тенорок оказался более воспитанным.
-- Ты, старый фраер, не бойси, пахан шутит. Чмурит пахан, понял? Сдрючивай шкары!..
-- А что это такое?
-- Шкары это брючата. Лопатник так и будет лопатник, или кошелек. Рыжие бока, бочата, понял? Так это золотые часы. Скидывай колесы, ботинки, понял?
Когда дрожащему на морозе академику сказали снять нижнюю рубашку и кальсоны, он взмолился:
-- Милейшие, ведь я так могу простудиться, погибнуть! Кроме того, кальсоны мои сзади просижены и залатаны...
-- Латка тоже мануфактура, -- возразил бас. -- Хочешь человеческого обслуживания, дак и ботай, скидывай!
Пришлось скинуть и нижнее белье. Но вот, когда вопрос зашел о носках, тут-то и стало заметно облагораживающее влияние социализма.
-- Милейшие! -- легко подпрыгивая, растирая себе живот, грудь и тощие ноги, закричал академик Возявленский. -- Дорогочтимейшие, оставьте хотя бы носки! Пропаду, погибну, а я все же академик, большой ущерб для науки и особенно химии будет.
-- А ты, старик, скидовай носки и жми домой, по дороге согреешься, -посоветовал бас.
-- Пахан! -- таким новым, облагороженным, вдохновленным голосом заговорил тенор. -- Ты кнацаешь, он академик, может даже целый прохвессор, химик, понял? Может он той химией на пивоварном заводе пену вызывает и градусы накачивает, понял? Нельзя, пахан, с такого фраера дрючить усе, нехай топает в носках, понял?
Ну, тут между грабителями загорелся ученый спор. Бас доказывал, что на пивоваренном заводе главное не химия, а хмель. Тенор говорил, что, мол, вся польза бывает от микробов и, значит, все дело в химии. А голый академик уж и говорить не мог, только дрожал, как медуза, и по-волчьи клацал зубами.
В конце концов, как и должно быть, победило новое и прогрессивное. Тенор переспорил баса и сказал академику:
-- Потай, старик, в носках до хаверы. Ты, старик, полезный, может чего-нибудь там придумаешь или отчибучишь с микробами для крепости пива. Живи, старик, понял?
Конечно, если бы это раздели не академика Возявленского, а какого-нибудь юношу или сорокалетнего ровесника Октября, то ничего бы они не заметили и ничего бы не оценили. А академик Возявленский после того, как его дома жена растерла спиртом, отпоила горячим чаем, первым долгом сказал:
-- Душечка Нионила Филипповна, ты помнишь, как меня раздевали в девятнадцатом году? Тогда все сняли. А вот теперь, представь себе, носки все же оставили. Растет, как не говори, благородство даже среди грабителей!..
Правда, академик Возявленский человек был аполитичный, Маркса в жизни не читал и не понял он действительных причин облагораживания уголовников. Не понял и объяснил это тем, что на грабителей благотворно повлияло развитие науки. Что поделаешь, он -- ведущий химик, такого надо терпеть. Может он действительно что-нибудь придумает для повышения крепости пива?..
-------
Клоунада
Номер, значившийся на цирковых афишах, как "Братья Ложкины -оригинальные буффонадные клоуны", на протяжении тридцати пяти лет упорно шел без всяких изменений. Один из братьев Ложкиных, Степан Макарович Хомутов, был "белым клоуном". Лицо у него было обсыпано мукой. Одет он был в костюм арлекина, с вышитым ниже спины улыбающимся солнцем. В руках он держал многострадальную колотушку.
Второй брат Ложкин, Евтихий Калинович Кудий, был "рыжим клоуном". На нем был традиционный рыжий парик. Рот у него был нарисован черной краской и доставал до ушей. Прилепной нос, красного цвета, был электрифицированный. А костюм Ложкина-Кудия состоял из латок и полосок, скрепленных огромными английскими булавками.
Выходя на арену, "белый" Ложкин нарочито писклявым голосом спрашивал "рыжего" брата:
-- Почему ты такой скучный?
-- У меня умерла теща! -- мяукал в ответ "рыжий" лжебрат.
-- Теща? -- пискливо удивлялся "белый". -- Когда у меня умерла теща, я радовался!
-- А я вот скучаю! -- упорствовал "рыжий".
"Белый" Ложкин находил ответ очень смешным и начинал усердно хохотать, брался за живот, топал ногами, показывая, что он не может остановить свой хохот. Публика же начинала томиться. Слышались зевки. Вздохи. Некоторые громко сморкались.
Все это братьев Ложкиных ничуть не смущало. За тридцать пять лет они привыкли к такой реакции публики. И если случалось, что в начале их комического номера в цирке кто-нибудь смеялся, они оглядывались на него, как на ненормального.
-- Так ты скучаешь, потому что у тебя умерла теща? -- окончив хохотать, еще более пискливо спрашивал "белый". -- Чего же ты скучаешь? Чего?.. Чего?.. Ну скажи, чего?..
Это был кульминационный пункт. Потом следовала развязка.
-- Да потому я скучаю, -- говорил "рыжий", -- что пока моя теща была жива, я еще надеялся, что она умрет. А теперь, когда моя дорогая теща померла, я боюсь, что она воскреснет!
Оба брата Ложкиных начинали дико, словно голодные шакалы, хохотать. В публике царило уныние и недоумение. Но находились, разумеется, и такие утонченные знатоки юмора в публике, которым становилось смешно -- они ржали, реготали и плакали от смеха.
Отдав скудную дань разговорному жанру и тем оправдав приставку к своему клоунскому титулу "буффонадные", Ложкины принимались смешить публику старыми, как само цирковое искусство, приемами.
"Белый" бил колотушкой "рыжего" и у "рыжего" брызгали струи из глаз, зажигалась лампочка в носу. Потом "рыжий" брат давал "белому" братцу коленкой под вышитое, улыбающееся солнце. Затем "рыжий" терял штаны, оставаясь в дамских кружевных панталонах, и убегал прятаться в публику. В заключение "рыжий" садился верхом на "белого" и, нахлестывая его, уезжал с арены. Вот и все, чем Хомутов и Кудий Ложкины служили святому искусству и зарабатывали себе на кусок хлеба.
Конечно, особого ущерба для циркового искусства не было бы, если бы Ложкины, вместо ветхозаветного реприза с тещей, взяли и рассказали один из тех анекдотов, которые они сами иногда рассказывали за кулисами. Но с другой стороны, почему бы это так, вдруг, ни с того ни с сего, после тридцати пяти лет с тещей, они бы взяли да и начали рассказывать на арене анекдот о любовнике под кроватью? Да и не надо это было. Поработав в одном цирке четыре-пять недель, Ложкины ехали в другой город, и пока они через несколько лет возвращались в прежние веси, публика забывала реплику с тещей и слушала ее, как новую. Зачем было придумывать новое? Зачем было ломать золотую традицию?