Пересмешники (СИ)

Я решила лопнуть его. Я этим вечером была решительной.
– Ты хочешь посмотреть что–нибудь вместо учебы?
Он улыбнулся, словно мы задумали жуткую шалость. Я схватила ноутбук со стола и перебралась на свою кровать.
– Можешь сесть на мою кровать, – я похлопала по своему лилово–оранжевому одеялу с розовыми завитками и фигурами. Я села спиной к стене, согнула ноги в коленях. – Это позволено? – дразнила я.
– Дай–ка свериться с уставом, – он прошел ко мне, и мы устроились на кровати, как два товарища на диване.
– Тебе нравится «Закон и порядок»? – спросила я.
– Мое любимое, – сказал Мартин, его длинные ноги свисали с кровати. – И я уверен, «Закон и порядок» разрешен, – добавил он и посмотрел на меня, надеясь, что я рассмеюсь. Я рассмеялась, ведь он был забавным, и я хотела, чтобы он смотрел со мной сериал на моей кровати.
Полчаса спустя какая–то девушка в костюме обсуждала обвинения, но я едва ее слушала. Не из–за того, что плохо разбиралась в теме суда – я смотрела этот сериал с тринадцати лет, так что разбиралась – просто мне очень хотелось поцеловать Мартина. Я ощущала его вкусный запах, запах чистого мыла и душа. И его волосы… я ощутила их плечом, когда он склонился сделать погромче, и я сходила с ума, ужасно сильно желая его прикоснуться.
И не знала, откуда взялось это желание, как давно оно было во мне, как долго спало и ждало, пока я о нем вспомню. Пока я вспомню, что этого хотела в ту ночь, может, и он хотел, но думал, что не интересовал меня, так что говорил с Клио. А я думала, что не интересую его, так что говорила с… Но я не хотела думать о таком этим вечером. Я бросала прошлое. Я возвращала настоящее. Потому что сейчас происходило то, чего я очень хотела.
Я хотела поцелуй.
Я думала только о поцелуе – обо всем, что вело к поцелую – хотел ли Мартин поцеловать меня, было ли ему позволено. Я заставляла себя смотреть на ноутбук, лежащий на моих ногах, но поглядывала на Мартина. Я пыталась держать себя в руках, наслаждаться сериалом, но разум был как машина с пинболом. Серебряный шарик бился о рычаг, выключался свет, сияла сфера, появлялся еще шарик, потом еще один, и все дико металось под вой сирен, игра выходила из–под контроля. Шарики появлялись из ниоткуда, и все было громким, машина ломалась.
И все затихло.
Я нажала на паузу и повернулась к Мартину.
– Какие другие причины? – спросила я снова.
Он улыбнулся уголком губ, зеленые вкрапления в глазах сияли.
– Другие?
– Да, – я не сдавалась. Я узнала от него о Пересмешниках, хотела знать и это. – Почему еще ты здесь?
Он молчал, удерживал мой взгляд, и все во мне перевернулось. Мне стало тепло, лицо, грудь, ладони горели, а он не переставал смотреть на меня. И я не хотела, чтобы он переставал.
– Мартин, – прошептала я.
– Да?
– Есть правила против…?
– Да, – тут же сказал он.
– Ты не знаешь, о чем я хотела спросить.
– Я знаю, о чем ты хотела спросить, Алекс.
– И о чем же?
– Есть правила, не дающие сближаться с тем, кому мы помогаем, – сказал он.
Я медленно кивнула, тяжело дыша, заполняя воздухом всю грудь, все тело.
– Да, есть запреты, – напомнил он, тоже тяжело дыша.
– Но ты был милым со мной, потому что должен был, да? Не по другой причине?
– По другим причинам, Алекс. По другим.
– Каким, Мартин? – спросила я, зная, что мы произносили имена друг друга в каждой фразе. Это словно сближало, делало ближе, чем тесная кровать и двенадцать дюймов между нами. Он отвел взгляд, сглотнул, провел рукой по волосам. Я хотела коснуться его волос. Я хотела знать, желал ли он, чтобы я коснулась его волос.
Он посмотрел на меня.
– Ты знаешь, о чем я.
Я покачала головой.
– Было бы проще, если бы ты знала, о чем я.
– Почему?
– Когда я сказал, что не хотел говорить с Клио, я имел в виду…
Он ждал, пока я закончу.
– Говорить со мной?
Он кивнул.
– Почему мне должно стать проще? – спросила я.
– Было бы проще, если бы ты начала, – сказал он.
– Если бы я начала, ты бы сказал Пересмешникам?
Он покачал головой.
– Ты бы рассказал кому–нибудь? – спросила я.
Он снова покачал головой и сказал:
– А ты?
– Нет.
– Я бы хотел рассказать всем. Хотел бы. Ты мне нравишься, Алекс. Давно.
Я лишилась дара речи. Я знала лишь, что лицо покалывало, и я хотела быть поближе к нему, к юноше, которому я давно нравилась. Я выдавила лишь:
– Да? – спросила я.
– Да, но у тебя был парень, а у меня девушка, а потом мы стали одинокими в одно время, – он сделал паузу. – Я не должен так делать.
– Быть тут, быть собой?
Он кивнул.
– Потому я хочу, чтобы начала ты.
Я убрала ноутбук со своих ног и опустила на кровать.
– Я хочу поцеловать тебя, – сказала я, радуясь тому, что произнесла это.
Он улыбнулся, прижал ладонь к моим волосам, притягивая меня ближе. Его губы были нежными, сладкими, он не спешил, и я тоже. Я касалась его волос, мягких, как в ту ночь. Поцелуй мог длиться десять минут, десять часов. Я потеряла счет времени, ведь с каждым прикосновением его рук, его теплых губ, его прохладного дыхания я подчиняла поцелуи, делала их своими, как все и должно быть.
ГЛАВА ДВАДЦАТЬ ВТОРАЯ
Неприкасаемые 
– Как они это сделают, Кейси? – спросила я, прижимая телефон к уху, расхаживая по своей комнате. – Просто придут в его комнату, постучат в дверь, как частный детектив?
– Как–то так, – сказала она.
– Да?
– Да. Все просто. Постучать в дверь. Отдать ему бумаги.
Мой желудок превратился в узел.
– Кейси, это самое страшное и безумное из всего, что я делала.
– Ты выступала перед сотнями людей. Ты играла Шопена соло в тринадцать лет, помнишь?
– Это пустяки. То был смотр юных музыкантов. Всем было тринадцать.
– И что? Ты это сделала. Ты сильнее, чем думаешь. Ты – боец. И ты меня знаешь, Алекс. Я не люблю сентиментальности. Но я люблю тебя и горжусь тобой.
– И я тебя люблю, – сказала я, добавилась другая линия. – Похоже, Эми звонит. Я пойду.
Мы попрощались, и я переключилась.
– Алекс?
– Да, – сказала я.
– Алекс Патрик, – голос был полон сарказма, а мое тело сковал лед. – Александра Николь Патрик, – сказал он. – Теперь я знаю все твое имя. Все имя. Александра Николь Патрик. Чудачка. Чудачка Алекс, убежавшая тем утром. Убежавшая и в библиотеке.
– Отвали, – прохрипела я. Но не бросила трубку. Я должна была, но не могла пошевелиться. Меня парализовало. Ноги сталь кусками льда. Ноги не двигались, руки не шевелились, мозг застыл. Все будто происходило с кем–то другим. Не в моем мире, не со мной. Я не говорила по телефону с гадом, изнасиловавшим меня, пока я спала. Этого не было, потому что иначе я могла бы отключить телефон.
Но это происходило.
– Я думал, ты была просто чудачкой. Но ты еще и бредишь.
– Вот и нет, – я не могла говорить, складывать предложения. Я была окружена слизью, зыбучими песками, и я тонула в этом.
– Ты умоляла об этом, – сказал он шелковым тоном.
– Молчи! – сказала я, ведь стала оттаивать, слова пробивались. – Это ложь.
Он резко и холодно рассмеялся.
– О, это не ложь, чудачка. Ты была на мне.
«Брось трубку. Брось трубку».
Он продолжал:
– И потому я не верю, что ты заявила, что я изнасиловал тебя, и решила, что у тебя все получится.
Я его ненавидела–ненавидела–ненавидела.
Он продолжал:
– Ты можешь натравить на меня всех своих маленьких Пересмешников, но я знаю, что ты ошибаешься, и я не собираюсь признавать свою вину. Так что я не против прийти на суд, чудачка.
– Ты врешь, – сказала я. – Врешь.
Я завершила вызов и смотрела на телефон, сверлила в нем дырку взглядом, ощущала, как нагрелись ладони, как пылали щеки и волосы от гнева. Я ни к кому еще не ощущала такой ненависти, но я ненавидела его за то, что он сделал в ту ночь, и за то, что он сделал сейчас. Он заслужил, чтобы его сделали примером, чтобы его наказали. Он ошибся тогда, ошибался и сейчас. Он был скользким, как типичный ватерполист.